«Обращаюсь к вам с величайшей просьбой: напишите мне все, что знаете о моем муже Воронине М. И. и его судьбе. При каких обстоятельствах ему пришлось остаться и можно ли иметь хоть маленькую надежду на то, что он жив?» — допытывала жена секретаря Корабельного райкома партии Воронина.
Интересовались судьбой первого секретаря Северного райкома партии Кролевецкого, начальника отделения железной дороги Киселева, директора мясокомбината Шевелева, помощника секретаря горкома партии Терещенко и многих, многих других.
Перечитывать эти письма тяжело и сейчас. Тогда же передо мной вставала другая трудность: надо было отвечать. Но что сказать людям, когда я сам о многих ничего достоверного не знал?! Что мог я сообщить о Нефедове, Воронине, Кролевецком, Киселеве, Шевелеве, Терещенко, если последний раз я их видел перед тем, как они ушли на Херсонесский мыс? То, что они не прибыли на Большую землю, не давало еще оснований считать их погибшими, так как они могли пробраться к партизанам или работать в подполье.
Позже выяснилось, что некоторые, в их числе помощник секретаря горкома партии Николай Игнатьевич Терещенко, не смогли сесть на самолет, предоставленный командованием для партийного актива. Терещенко через несколько дней оказался в лагере для военнопленных. Там он организовал подпольную группу, бежал, связался с вожаком севастопольской подпольной организации Василием Дмитриевичем Ревякиным. И стал одним из ее руководителей.
Перенеся муки плена, остался в живых начальник политотдела железной дороги Немков. Пробрался в лес к партизанам работник обкома Кувшинников. Спасся и продолжал воевать заведующий военным отделом Корабельного райкома партии Щербаков.
Когда Красная Армия разгромила немецко-фашистские войска под Сталинградом и началось столь долгожданное наступление, у севастопольцев укрепилась надежда, что их город тоже скоро будет освобожден, и переписка моя стала оживленнее.
«Чувствую, что мы скоро возвратимся восстанавливать родной город, — писал Василий Петрович Ефремов из города Чкалова, где он работал председателем горисполкома. — Я уже написал Филиппу Сергеевичу Октябрьскому письмо с просьбой забрать на флот, — тянет меня туда, к морю родному… Хочется вместе с черноморцами громить фрицев».
И Антонина Алексеевна Сарина, работавшая в Сухуми секретарем горкома партии, делилась со мной своими надеждами: «Думаю, что если и дальше так пойдут дела, замечательные дела, то авось к лету окажемся в Севастополе. Севастополь — это то, что до самой смерти будет особенно дорого для нас».
«Надеюсь, что скоро увидимся на Малой земле, и снова зашумит «Маячок», что недолго осталось жить фашистской нечисти на нашей земле, — радовался Сергей Суковский, бывший редактор газеты «Маяк коммуны», а теперь сотрудник «Красного черноморца» в Сочи.
В каждой строчке письма бывшего заведующего военным отделом горкома партии Иосифа Ионовича Бакши чувствовалось, что он давно мыслями в Севастополе. «С нетерпением жду, когда будет команда: «По местам!»»
«Я заранее прошу вас не забыть обо мне… Как хочется скорее быть дома!» — напоминала севастопольская учительница Федоринчик. О том же просили ее коллеги Донец, Погребняк и многие, многие другие.
Анна Петровна Подойницына, работавшая инструктором обкома в Перми, очень просто выразила наше общее настроение: «Несмотря на то что мы живем и работаем в разных местах, мысли у всех одни: как бы скорей, скорей в Севастополь!»
Анна Петровна прислала мне неизвестно кем сложенную песню о Севастополе на мотив «Раскинулось море широко». В этих бесхитростных, искренних строчках было много горечи и одновременно надежд на скорое освобождение любимого города.
Раскинулось Черное море,
И волны бушуют вдали;
Огромно народное горе —
Враги в Севастополь вошли.
Сожгли изуверы кварталы домов,
Разрушена вся Панорама,
Предела не знает жестокость врагов, —
Весь город — кровавая рана.
На пыльной дороге лежит мальчуган,
Он кровью с утра истекает,
И хмурится тучей Малахов курган,
И злоба его разбирает…
Вернутся когорты лихих моряков,
Эскадра на базу вернется,
И встанут кварталы красивых домов,
Малахов курган улыбнется.
И новый Рубо Панораму начнет.
Он наши дела не забудет.
Родимое солнце над Крымом взойдет,
И больше заката не будет.
Главный режиссер Севастопольского драматического театра имени Луначарского Б. А. Бертельс писал из Тбилиси, что все артисты театра, разбросанные по стране, с нетерпением ждут возвращения в Севастополь. Бертельс переслал мне стихи, присланные ему из Казахстана севастопольским актером С. Н. Архангельским.
Милый мой, далекий Севастополь,
Скоро ли вернусь к тебе опять, —
Каждую травинку, каждый тополь,
Каждый камень мостовых обнять?..
Здесь, в степях, закованных снегами,
Не замерзла дружба и любовь,
В своем сердце сохраняю пламя
И надежду возвратиться вновь…
Так думали все севастопольцы, разлучённые войной с родным истерзанным городом, такой надеждой жили они все эти ненастные годы… Думаю, что любители поэзии простят мне опубликование этих не совсем совершенных стихов. Мне они дороги как еще одно свидетельство бесконечной любви севастопольцев к своему городу-герою.
Когда немецко-фашистские войска были вышвырнуты с Кубани, из Донбасса и шли бои за Днепр, мои севастопольские друзья один за другим стали сообщать мне, что их уже вызвали в распоряжение Крымского обкома. Об этом написали Ефремов, Гырдымова, Сарина, Бакши, Подойницына…
Освобождение Крыма и Севастополя не за горами! Почему же мне нет вызова? Я нервничал. Но вот 2 октября телеграмма: «Срочно выезжайте Сочи». Подпись секретаря Крымского обкома партии. В Ивановском обкоме мне сообщили, что вызов от Крымского обкома согласован с Центральным Комитетом, но ехать мне надо не в Сочи, а в Москву, в ЦК партии. Излишне говорить о той радости, что охватила меня.
— Вот и уезжаете, — говорил секретарь Ивановского обкома Григорий Матвеевич Капранов. — А может, останетесь? Похлопочем.
— Не могу. Севастополь — моя первая любовь.
— Мы с вами неплохо поработали, жаль расставаться, — сокрушалась Варвара Николаевна.
— Согласен, поработали мы на совесть. У меня об Иванове и ивановцах сохранятся на всю жизнь самые теплые воспоминания. Но теперь пожалуйте в Крым — отдыхать, лечиться.
Обещал, как только окончится война, приехать к ивановцам, вместе отметить победу над врагом. Но не удалось. Приехал в Иваново лишь через семнадцать лет, в начале 1960 года…
В Центральном Комитете партии сообщили, что до освобождения Крыма и Севастополя меня оставляют в аппарате и поручают заняться подбором кадров для Крыма и ряда областей Украины. В январе 1944 года, когда гитлеровцы были отброшены далеко за Днепр, меня командировали на Украину: следовало на месте познакомиться с тем, как укомплектованы руководящими кадрами освобожденные от оккупантов области. Побывал в Харькове, Полтаве, Кременчуге, Кировограде, Днепропетровске, Запорожье, Мелитополе, Павлограде и под Перекопом. Не поддаются описанию разрушения, встречи с измученными людьми. Партия и правительство делали все, чтобы скорее избавить советских людей, переживших ужасы оккупации, от неимоверных лишений, вернуть им радость свободной жизни. Непрерывно туда шли эшелоны со строительными материалами, техникой, продовольствием. Люди, истосковавшиеся по свободному, созидательному труду, работали жадно, горячо, поднимая из праха родные города и села.
По мере освобождения советских городов, по мере приближения к Севастополю мое волнение возрастало. Ясно, что Севастополь в развалинах — я это видел своими глазами. Но что стало с теми, кто остался на оккупированной советской земле?
В Кировограде встретил бежавшего из оккупированного Севастополя бывшего работника городского финансового отдела. Он рассказал, что тысячи севастопольцев расстреляны, томятся в тюрьмах и лагерях. Под Перекопом встретился с руководящими работниками, которые ждали скорого освобождения полуострова, чтобы вместе с войсками войти в Крым.
Наконец, освобождена Одесса. Советские войска вступили на территорию Румынии. А Крым еще в руках захватчиков.
Но вот 8 апреля 1944 года войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии начали бой за Крым. Взяты Джанкой, Симферополь, Керчь, Феодосия, Евпатория, Ялта. Наши войска подошли к самому Севастополю.
— Балаклава уже наша! — поздравили меня товарищи в один жаркий весенний денек.
— Так это же Севастополь! Теперь со дня на день можно ждать приказа о взятии города. Каково там нашим!..
Немцы в своих газетах писали: «В Севастополе нет ни одного вершка земли, который не был бы укреплен и на котором не стояло бы артиллерийское тяжелое орудие». А в приказе немецкого командования говорилось: «Своей обороной крепости Севастополь немецкая армия докажет всему миру, что на этих мощных позициях можно держаться сколько угодно. Русским никогда не взять Севастополя, который держат немецкие войска».
7 мая начались решительные бои за город, а 8-го Совинформбюро сообщило, что заняты Любимовка, Сапун-гора, станции Мекензиевы горы и Инкерман… Мои друзья постепенно продвигались вслед за войсками к заветному городу, а я сидел в Москве. Душили обида и зависть к товарищам, которые, может, через день-два начнут работать, как прежде. Сознаюсь, что в те дни я был совсем никудышным работником: все мысли были там, в родном Севастополе.
9 мая весь вечер просидел у приемника. Минуты казались часами. Позывные раздались поздней ночью:
«Маршалу Советского Союза Василевскому, генералу армии Толбухину… Войска 4-го Украинского фронта при поддержке массированных ударов авиации и артиллерии, в результате трехдневных наступательных боев прорвали сильно укрепленную долговременную оборону немцев, состоявшую из трех полос железобетонных оборонительных сооружений, и несколько часов тому назад штурмом овладели крепостью и важнейшей военно-морской базой на Черном море — городом Севастополем…»