Последняя фраза оказалась тем самым ключиком, который открыл мою душу, прежде наглухо закрытую болезненным подростковым самолюбием и боязнью унижения.
– Мне не нужно помогать в учебе, сам справлюсь.
Этим заявлением, похожим на вызов, я безотчетно убивал двух зайцев: демонстрировал свою независимость и гордость, с одной стороны, и согласие на устраивающий меня второй вариант – с другой.
– Ну вот и прекрасно, я не ошибся в тебе.
– Но у меня есть условие.
– Ух, ты даже способен поставить условие. И в чем же оно заключается?
– У меня есть друг Вова Устинов, я хотел бы учиться с ним в одном классе.
– Понимаю тебя, это сложнее выполнить, но я это условие принимаю.
Через два дня нас с Вовкой перевели в класс Бориса Соломоновича.
Этот класс считался лучшим из десяти девятых классов трехлетки – в него со всего города собрали одаренных ребят, завоевавших на конкурсах и олимпиадах по математике призовые места. Из них должны были готовить программистов вычислительных машин (компьютеров тогда еще не было). Я такой математической одаренностью не отличался, но для Б.С., по-видимому, это не имело большого значения.
Уровень мотивации к учебе в классе был действительно высоким, особенно на фоне всеобщей ученической безалаберности. В этой атмосфере я быстро перековался. Ребята подобрались дружные, умные, все за одного. Мероприятия проводили вместе: вылазки за город, походы, викторины, вечера отдыха, поездки в далекие города. Эту атмосферу мы сохранили на долгие годы, когда школа осталась уже далеко позади.
На летних каникулах я работал в геологоразведке и заработал первые деньги. Купил подарки всем членам семьи и часть заработанного оставил про запас.
Деньги пригодились уже через несколько месяцев. Во время зимних каникул «Соломон», как звали Бориса Соломоновича за глаза ученики, решил свозить класс в Москву. Там он договорился с директором одной из московских школ, бывшим своим сокурсником по Московскому педагогическому институту, о проживании учеников в пустой школе во время каникул. Все запаслись спальными мешками, потому что спать предстояло на полу.
«Соломон» зачитал список учеников, которые едут в Москву; меня и Вовки Устинова в этом списке не оказалось.
– Борис Соломонович, почему нас не берут в Москву? – спросил я.
Мой прямой вопрос требовал такого же прямого ответа, который Б.С. дать не мог.
– Видишь ли, билеты приобретены в вагон для некурящих, а вы курите, – отшутился он.
Я, конечно, не был удовлетворен таким ответом, но из-за своей гипертрофированной гордости переспрашивать не стал. Лишь значительно позже узнал причину.
Зимой уроки физкультуры проводились на лыжах в недалеком хвойном лесу. Лыжами все увлекались тогда на Урале повально, инвентарь закупала школа. Ботинок специальных еще не изобрели, крепление состояло из сыромятного ремешка, вдетого в сквозное отверстие в лыже. И уже в него вставляли ногу в валенке и привязывали веревкой.
Нужно было бежать на лыжах дистанцию в пять километров по накатанной трассе. Мы с Вовкой пробегали треть дистанции, садились на пенек и курили, ждали, пока все ученики пробегут мимо. Потом, не торопясь, вставали на лыжи и бежали не по трассе, а напрямик, срезая ее чуть ли не наполовину. Наст, если погода была морозная, держал хорошо. Мы рассчитывали приходить с основной группой, не отставая, но и не забегая вперед, чтобы не заметили. Но, видимо, кто-то выдал. Всегда находится такой человек – из зависти ли, или для того, чтобы выслужиться…
Нас вызвали «на ковер» к директору, где мы писали объяснительные записки. По итогам четверти нам поставили четверки по поведению.
Б.С. не мог включить нас, с четверкой по поведению, в список для поездки в Москву, ведь она была как поощрение и частично оплачивалась Городским управлением образования.
Однако я с детства был мальчиком решительным и упрямым.
– Слушай, Устин, а что, если мы поедем в Москву сами?
– Как это сами? – Вовка непонимающе смотрел на меня.
– Да так: сядем в поезд и поедем.
– А деньги, а родители, а…
– У меня есть немного денег, на поездку хватит, будем экономить. А ты возьмешь у отца. Скажем предкам, что едем в Москву всем классом. Проверять они не будут: мы уже взрослые.
Такой дерзости от меня никто не ожидал. Вовку я позвал с собой потому, что вдвоем казалось менее страшно, все-таки первый раз уезжаем так далеко от дома сами, да еще тайно. Родителям мы, конечно, сказали, что едет весь класс с Борисом Соломоновичем.
Встретили мы наших ребят на Красной площади. Они были очень удивлены, а Б.С. спросил, что мы здесь делаем. Мы ответили, что в Москве проездом. Это было, конечно, натуральное вранье, и Б.С. это понял. Но, как мудрый педагог, не стал сдавать нас родителям, когда возвратились из поездки.
Хорошо, что билеты были куплены заранее и гостиница оплачена. К концу нашего путешествия денег не осталось вовсе. В поезде, в целях экономии, мы взяли одну постель на двоих. Купили на последние деньги две банки кукурузы и растянули их на все время возвращения. За двое с половиной суток, которые поезд шел от Москвы до Урала, похудели изрядно.
Благодаря Борису Соломоновичу я сумел успешно окончить школу, хотя учился на троечки. Из всех предметов выделял только литературу и немецкий. Учительница русского языка и литературы меня обожала, и я этим пользовался без тени смущения. Мне одному дозволялось писать сочинения на любые темы. На уроках частенько кропал учительнице стихи, она знала об этом и редко спрашивала меня по учебной программе. На перемене отдавал ей свои стихотворные наброски. Учительница отнекивалась, но листочки, вырванные из ученической тетради, брала. То, что было положено по программе, я учил небрежно, писал только на свободную тему, и это сослужило мне позже плохую службу.
При поступлении в институт пронесся слух, что свободной темы на вступительных экзаменах не будет. Мне это грозило «завалом» экзамена, но тема свободная, к счастью, была.
Перед школьными выпускными экзаменами Б.С. собрал класс и рассказал, что нужно постараться сдать экзамены как можно лучше, тогда в аттестате будут хорошие оценки. Мы активно обсуждали: кто и в какой вуз хочет поступать, где какой конкурс и как учитываются оценки аттестата зрелости.
Я возразил Б.С., что у меня тройки по большинству предметов, и результаты выпускных экзаменов не повлияют на оценки в аттестате. Тогда он сказал:
– Ты неправ, Володя. Если сдашь экзамены хорошо, то оценки значительно улучшатся.
– Значит, если у меня по истории была все годы тройка, а сдам этот предмет на пятерку, то…
– Если сдашь на «отлично», то есть вероятность, что будет пятерка в аттестате.
– Этого не может быть! – возразил я.
– Я тебе обещаю.
Из принципа я решил сдать все предметы на «отлично». Никуда не выходил из дому весь экзаменационный месяц, спал по четыре-пять часов. Учил, учил, учил. Получил «пятерки» на всех экзаменах, кроме одного.
Борис Соломонович сдержал слово: оценки в моем аттестате значительно повысились.
Я с успехом окончил школу, поступил в институт, а потом и во второй. Три года с Учителем – вот так, с большой буквы! – были одним из самых ярких периодов моей жизни.
Последний раз видел его в 1989 году, когда прилетал на двадцатипятилетие окончания школы. Мы пили в компании повзрослевших и постаревших одноклассников, многих я едва вспомнил, и он все время подначивал меня насчет кооператива, который я к тому времени создал. Он был такой же живой и энергичный, но какая-то печать потусторонности уже лежала на его лице.
Через десятки лет, с грустью разглядывая мутноватое черно-белое коллективное фото, я с трудом вспоминал имена и фамилии одноклассников.
Минуло еще четверть века. Я уехал в другую страну. О том, что Учитель умер, узнал случайно.
Остались у меня только старые черно-белые фото. Да и их я смотрю редко…
Елена ЛитинскаяНа Большой Семеновской
В 1955 году мы переехали в Мажоров переулок у Большой Семеновской, и я пошла в первый класс. Время, надо сказать, было унылое, какое-то серое. Ученики носили школьную форму. Белые воротнички меняли раз в неделю, а коричневые платья и сизые гимнастерки не стирались месяцами. В классах тошнотворно пахло потом. Девочкам предписывалось заплетать волосы в косички с бантиками. Мальчиков, как арестантов или новобранцев, брили наголо. Даже чубчик а-ля Тарас Бульба оставить запрещалось. К третьему классу волосы милостиво разрешалось чуть-чуть отрастить.
Школа № 425, что на Большой Семеновской, была обычной средней школой, не самой хорошей и не самой плохой в Москве, но наш класс 1-й «Б» оказался прямо-таки ниже среднего. В классе было более сорока учеников, из них несколько второгодников, три отличника, человек пятнадцать хорошистов и троечников, а остальные, как на подбор, – сплошная серая масса, состоящая из тугообучаемых, проблемных детей, которых и на второй год оставлять бессмысленно.
Учительница начальных классов, А.В., была женщиной средних лет, отнюдь не привлекательной внешности и весьма сурового нрава. Она ухитрялась говорить, раскрывая рот, но почти не разжимала челюсти, демонстрируя вставные зубы. Ее оскал весьма отдаленно напоминал улыбку. За свирепый нрав и плотно сжатые челюсти ей было дано прозвище «горилла». А.В. носила почти всегда одно и то же платье зеленого цвета в крупную клетку, черные туфли-лодочки, которые были ей великоваты и, спадая с ног, звучно цокали, когда она медленно и гордо несла себя по школьной лестнице. Единственным украшением учительницы был белый газовый шарфик, кокетливо завязанный на увядшей шее. А.В. благоволила к отличникам и старательным ученикам. К двоечникам и тупоголовым была беспощадна. Могла оттаскать ученика за ухо и даже стукнуть по голове линейкой или костяшками пальцев. Никто и пикнуть не смел, а о том, чтобы пожаловаться родителям, и подумать не могли.
В нашем классе было скопище занятных фамилий. Любимец А.В. – отличник и староста класса – носил веселую огородную фамилию Морковкин. Один из двоечников выделялся ласковой фамилией Кошечкин, да и похож он был на черного худенького котенка. Другой двоечник, низкорослый, угрюмый, низколобый мальчик, не произнесший в классе ни одного слова, носил совсем неблагозвучную фамилию – Сбродов.