В свое время Рунет всполошила статья про «группы смерти» – сообщества в соцсетях, где подростков призывают совершать самоубийства. Ответной реакцией пошла волна статей, где призывали усилить контроль, мол, «лучший способ уберечь ребенка – тотальная слежка». Следом подключились отделы образования. Обязали классных руководителей провести внеплановые родительские собрания и классные часы по этому поводу. В результате те дети, кто не знал о существовании «групп смерти», о них узнали. Родительские чаты наполнились ссылками на статьи, в которых даются советы: «Родители должны знать все логины и все пароли от всех ресурсов, на которых их ребенок общается, и раз в два-три дня заходить туда и смотреть, в каких группах он состоит, с кем и о чем переписывается. Только так можно понять, чем ребенок живет».
«Только так» можно понять, чем живет ребенок, при условии, что естественный диалог в отношениях уже отсутствует и нет никакого шанса его вернуть. А что дальше? Камера видеонаблюдения в комнате подростка? Прослушивающее устройство на его телефоне?
Если за каждым шагом подростка будет тотальная слежка, то у него не останется личного пространства для жизни. Жить будет негде. Везде территория слежки. Если подросток обратил внимание на подобную группу, значит, у него уже есть сомнения в смысле жизни. Он решает для себя вопрос: «Зачем жить?» Если трагическим образом в его голове сойдутся «жить незачем» и «жить негде», последствия могут быть страшными. Слежка, идейно назначенная инструментом спасения, может обернуться инструментом подталкивания. Представьте, если все ваши эсэмэски, почта, переписка в соцсетях будут просматриваться, карманы и сумки обыскиваться, история посещений браузера детально изучаться, – улучшит ли это ваше эмоциональное состояние? Добавит желания жить?
Когда родитель начинает следить за подростком, вскрывать его аккаунты в соцсетях, читать его личную переписку, проверять эсэмэски и историю браузера, – в чьих интересах он действует, чью потребность реализует? Давайте будем искренними с самими собой. Делается это не в интересах ребенка, и его потребностей не реализует. Делается это из тревоги родителя и его потребности в собственном спокойствии.
Спокойствие от слежки может быть иллюзией. Подростки не дураки. Они могут создать липовый аккаунт. Один «приличный» аккаунт будут держать для отвода глаз родителей, постить на стенку мотивирующие фразы, изредка писать в духе «что нам задали по литре?», а общаться о том, что их реально волнует, будут с другого аккаунта.
Необходимость врать родителям не улучшит эмоциональное состояние подростка и не добавит ему устойчивости. Пропасть между подростком и родителем от слежки будет только нарастать. Когда у вас есть вся информация о жизни подростка из его личной переписки, теряется необходимость что-то специально делать для того, чтобы установить с ним доверительный контакт, чтобы он захотел поделиться сам. Родитель идет по легкому пути, но не самому эффективному. Очень точно эту проблему выразил Януш Корчак: «В страхе, как бы смерть не отобрала у нас ребенка, мы отбираем ребенка у жизни; оберегая от смерти, мы не даем ему жить».
Мы хотим знать все о своем ребенке, движимые чувством тревоги. Парадокс в том, что именно наша тревога часто становится препятствием для доверительного общения. Ребенок видит слишком эмоциональную реакцию и делает вывод: «Об этом родителям лучше не рассказывать». По этой причине многие подростки охотнее делятся своими проблемами с психологом, чем с мамой. (Я не говорю про всех подростков, я говорю про тех, кто приходит ко мне на консультацию. В восьмидесяти процентах это девочки.) У меня как-то спросила мама девочки-подростка, моей постоянной клиентки: «Все-таки почему моя дочь предпочитает ходить к вам каждую неделю? Почему с вами она откровенна, а от меня закрывается?» Потому что я ее слушаю не так, как мама. (Как мама, я слушать тоже умею, у меня есть свой родительский опыт. Как мама, я сама не всегда могу удержаться от интервенций.)
У девочки первая любовь и сложности во взаимоотношениях с мальчиком. Они то мирятся, то ссорятся. Ей совершенно не понятно, как он может сначала признаваться ей в любви, потом целоваться с девочкой из параллельного класса, потом писать ей, что скучает, и при этом ставить «лайки» под фотографиями другой девочки… Сердце болит, слезы душат, не хочется идти в школу, чтобы не встретиться с той, другой… И постоянно хочется мониторить, кто из участников драмы сейчас онлайн…
Мама говорит: «Соберись. Тебе надо готовиться к экзаменам! Выкинь из головы все, что не относится к учебе». Потому что мама тревожится, как дочка закончит школу. Мама говорит: «Хватит уже слезы лить. У тебя таких мальчиков еще с десяток будет». Она хочет поддержать, а дочка в этом слышит обесценивание своих чувств. Мама говорит: «Я тебе сразу говорила, что он мне не нравится и что не надо с ним дружить». Слушай маму, мама плохого не посоветует, у мамы жизненный опыт… Дочка слышит в этом осуждение. Ей больно, а теперь еще и стыдно.
«Попробуйте, – говорю я маме, – просто слушать. Быть рядом с ней. Не обесценивать ее боль. Не осуждать эмоции. Не оценивать поступки. Не говорить, что нужно делать, а что не нужно. Не советовать, если дочь об этом не просит. Не выпытывать больше, чем она готова рассказать прямо сейчас. Налейте чай. Достаньте шоколадку. Укройте пледом. Обнимите. Промокните слезы. Молча посидите рядом, сколько понадобится. Примите факт, что экзамены могут волновать гораздо меньше, чем отношения с «так себе» мальчиком… Успокаивайте себя возможностью пересдачи».
Вполне возможно, что после «впустую потраченного вечера страданий» у принятой и поддержанной дочки появятся силы на подготовку к экзаменам.
Заключение
Есть такая психологическая защита – вытеснение, суть которой в активном мотивированном устранении события из сознания. Проявляется в виде забывания. Забываем о плохом.
Я думала, что у меня о школе остались только хорошие воспоминания. Но когда я начала работу над этой книгой, я попросила читателей моего блога поделиться со мной школьными историями. Читая чужие истории, я вспоминала свои, аналогичные прочитанным.
Ощущение стыда, когда я не могу ответить на вопрос, стоя у доски; переживание того, что на меня сейчас все смотрят, мешало мне подумать и ответить на следующий вопрос учителя.
Ощущение обиды и возмущения, когда меня поставили в угол перед всем классом, причем чужим классом, и за то, чего я не совершала. Я просто шла по коридору мимо класса, а учитель выхватила меня, отчитала, что я срываю урок, и поставила в угол у доски. До меня в дверь класса барабанили какие-то мальчишки, потом они быстро убежали. Возмущенный учитель, открыв дверь, увидел меня. В первом классе я думала, что с учителями нельзя спорить.
Ощущение стыда и ужаса, когда учительница физкультуры заставила одноклассницу, забывшую дома спортивную форму, бегать в трусах и майке. В момент прыжка через козел, есть такой гимнастический снаряд, у трусов лопается резинка, трусы сваливаются… Мне было стыдно быть свидетелем унижения и страшно оказаться на месте одноклассницы. Это был второй класс. Мы еще не знали, что учителей не всегда нужно слушать.
Ощущение стыда и обиды, когда учитель перед всем классом раскритиковал мой рисунок, нарисованный на неаккуратно вырванном из альбома листе. Она держала мой рисунок у себя над головой, трясла им и зло выговаривала: «Ну неужели нельзя догадаться и аккуратно обрезать край ножницами? Как не стыдно сдавать такое?» Это был второй класс. Тогда я еще очень болезненно воспринимала критику.
Ощущение оцепенения, когда на меня орала химичка. Орала очень громко. Как будто решила оторваться за весь класс, за все шесть уроков, что провела, стоя у доски, распинаясь перед «болванами и идиотами, которые ничего не понимают». На меня ни разу в жизни никто так не орал. Мои родители никогда не повышали на меня голоса, и я считала это нормой. Это был восьмой класс. Я уже знала, что на меня нельзя орать. И сказала об этом. А сказав, ушла с урока. Мама разговаривала с классным руководителем, классный руководитель разговаривал с учителем химии, меня уговорили пойти на следующий урок химии. Учитель принесла извинения перед всем классом и никогда больше на меня не орала. Хотя орала она почти на каждом уроке. Краснела, срывала очки, бросала на стол, снова надевала и орала дальше, но не на меня…
Ощущение подставы и предательства. Когда одноклассники, не выучившие стихотворение, предложили на перемене идею, что если весь класс скажет, что стих трудный и его выучить не успели, то учитель просто даст еще время на подготовку и двоек не будет. Все договорились отвечать «я не успел выучить». Я первая по списку в журнале. Я отлично знаю текст, но мы же договорились. Говорю, что не успела выучить, и получаю два. А дальше… Все последующие рассказывают стих. И даже те, кто не выучил, сдали на слабенькую тройку. Как я объясню двойку родителям, волновало меня меньше, чем как я на перемене буду общаться с одноклассниками и что я им скажу…
Школа – очень непростой период. Это не только подготовка к ЕГЭ и ступенька к поступлению в вуз. Это период взросления, период становления личности. Период, когда осознают свои особенности. Период, когда учатся отстаивать свои границы. Период, когда учатся выстраивать отношения. Период поиска баланса между «хочу», «могу» и «надо». Пожалуйста, будьте в этот период на стороне ребенка!