– Муравьи по природе своей – законопослушные создания, – говорит Ана Магдалена. – Законы, которым они подчиняются, – законы сложения и вычитания. Они только этим и заняты, денно и нощно, во всякий час бодрствования: выполняют эти свои механические, двоякие законы… У нас в Академии мы законам муравьев не учим. Я знаю, что кое-кто из вас этим обеспокоен, – тем, что мы не учим ваших детей играть в муравьиные игры, складывать числа с числами и тому подобному. Надеюсь, теперь вы понимаете почему. Мы не хотим, чтобы ваши дети превратились в муравьев… Довольно. Спасибо за внимание. Прошу приветствовать наших артистов.
Она подает знак и отступает в сторону. Дмитрий, облаченный в музейную форму, которая в кои-то веки опрятно застегнута, шагает вперед и отдергивает занавес – сначала левую часть, затем правую. В тот же миг сверху раздаются приглушенные звуки органа.
На сцене видна одинокая фигура – мальчик лет одиннадцати-двенадцати, в золотых туфлях и белой тоге, одно плечо оголено. Руки вскинуты над головой, он смотрит вдаль. Органист – не кто иной, как сеньор Арройо, – проигрывает фанфары, мальчик не меняет позы. Затем, в такт музыке, начинает танец. Танец состоит из скольжений по сцене – то медленных, то стремительных, танцор почти замирает в каждой точке, но никогда не останавливается полностью. Узор танца, связь последующей точки с предыдущей – все смутно, движения мальчика изящны, однако не разнообразны. Он, Симон, вскоре теряет интерес, закрывает глаза и сосредоточивается на музыке.
Верхние ноты органа дребезжат, у нижних нет резонанса. Но сама музыка овладевает им. Нисходит покой: он чувствует, как что-то внутри него – душа? – подхватывает ритм музыки и движется вместе с ним. Он впадает в легкий транс.
Музыка делается сложнее, а затем проще. Он открывает глаза. На сцене появился второй танцор, он очень похож на первого – наверное, младший брат. Он тоже занят скольжением от одной незримой точки к другой. Время от времени их пути пересекаются, но опасности столкновения не возникает. Несомненно, все настолько отрепетировано, что они знают движения друг друга наизусть, и все же кажется, что дело не только в этом – их движение диктует логика, логика, которую он не вполне постигает, хотя чувствует, что вот-вот поймет.
Музыка завершается. Танцоры достигают конечных точек и вновь замирают. Дмитрий задергивает левую часть занавеса, следом – правую. Публика бодро аплодирует, он присоединяется. Инес тоже хлопает.
Вновь выступает вперед Ана Магдалена. Она лучится – он готов в это поверить – благодаря танцу, или музыке, или танцу и музыке вместе: он и в себе ощущает некоторое свечение.
– Вы только что посмотрели Число Три и Число Два, исполненные двумя нашими старшими учениками. Чтобы завершить сегодняшнее представление, наши младшие ученики покажут муравьиный танец, о котором я говорила ранее.
Дмитрий открывает занавес. Перед ними, выстроенные в колонну, стоят восемь детей, мальчиков и девочек, в маечках, шортиках и зеленых шапочках, на которых колышутся антенны, символизируя муравьиность. Давид – во главе колонны.
Сеньор Арройо исполняет на органе марш, подчеркивая механический ритм музыки. Широкими шагами вправо, влево, назад и вперед муравьи перестраиваются из колонны в матрицу из четырех рядов и двух колонн. Четыре такта держат строй, маршируя на месте, затем перестраиваются в новую матрицу – два ряда и четыре колонны. Остаются в этом строю, маршируют, затем перестраиваются в один ряд. Вновь держат строй, маршируют, затем вдруг рассыпаются и вместе с музыкой, которая уходит с маршевого стаккато и превращается в череду единых тяжелых дисгармоничных аккордов, мечутся по сцене, раскинув руки, как крылья, почти натыкаясь друг на дружку (одно столкновение все же происходит, дети валятся на пол, безудержно хихикая). Затем постоянный ритм марша возобновляется, и муравьи стремительно выстраиваются в исходную колонну.
Дмитрий опускает занавес и стоит рядом, сияя. Аудитория громко хлопает. Музыка не прекращается. Дмитрий вздергивает занавес и являет зрителям муравьев, все еще марширующих колонной. Аплодисменты удвоенной силы.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спрашивает он у Инес.
– Что я думаю? Я думаю так: он счастлив – и это главное.
– Согласен. Но как тебе речь? Что ты думаешь…
Встревает Давид: подбегает к ним, раскрасневшийся, взбудораженный, все еще с антеннами на голове.
– Вы меня видели? – требует он ответа.
– Конечно, видели, – говорит Инес. – Мы тобой очень гордимся. Ты был вожаком муравьев.
– Я был вожаком, но муравьи – нехорошие, они только маршируют. Ана Магдалена говорит, что в следующий раз я смогу станцевать настоящий танец. Но мне придется много репетировать.
– Очень хорошо. Когда будет следующий раз?
– На следующем концерте. Можно мне кусочек торта?
– Сколько хочешь. Не нужно спрашивать. Торт здесь для всех.
Он озирается, ищет сеньора Арройо. Ему интересно познакомиться с этим человеком, выяснить, верит ли он тоже в высшее царство, где обитают числа, или же просто играет на органе, а трансцендентное оставляет жене. Однако сеньора Арройо нигде не видно: мужчины, разбредшиеся по залу, – явно такие же родители, как и он сам.
Инес беседует с одной мамашей. Подзывает его к ним.
– Симон, это сеньора Хернандес. Ее сын – тоже муравей. Сеньора, это мой друг Симон.
Amigo – друг. Прежде Инес его этим словом не называла. Так вот, значит, кто он, кем он стал?
– Изабелла, – говорит сеньора Хернандес. – Пожалуйста, зовите меня Изабеллой.
– Инес, – говорит Инес.
– Я хвалила Инес вашего сына. Он очень уверенный в себе артист, правда?
– Он очень уверенный в себе ребенок, – говорит он, Симон. – Он таким был всегда. Вы наверняка понимаете, до чего непросто его учить.
Изабелла смотрит на него растерянно.
– Он уверен в себе, но его уверенность не всегда обоснована, – продолжает он, уже немного робея. – Он считает, что располагает силами, каких на самом деле у него нет. Он все еще очень юн.
– Давид сам выучился читать, – говорит Инес. – Он может прочесть «Дон Кихота».
– В сокращении, для детей, – говорит он, – но, да, все верно, он сам научился читать, без посторонней помощи.
– Здесь, в Академии, на чтение не очень-то обращают внимание, – говорит Изабелла. – Они говорят, что чтением займутся позже. Пока дети маленькие – только танец. Музыка и танец. И все-таки она убедительна, правда? Ана Магдалена. Складно говорит. Вам не показалось?
– А про вот это высшее царство, откуда числа нисходят к нам, про священное Число Два и священное Число Три – вы про это поняли? – говорит он.
Маленький мальчик – очевидно, сын Изабеллы, – подбирается к ним бочком, губы окольцованы шоколадом. Она добывает салфетку и вытирает ему рот, чему он терпеливо подчиняется.
– Давай уже снимем эти смешные уши и отдадим их Ане Магдалене, – говорит она. – Не пойдешь же ты домой, как насекомое.
Вечер завершается. Ана Магдалена встает у дверей, прощается с родителями. Он пожимает ей прохладную руку.
– Прошу передать мою благодарность сеньору Арройо, – говорит он. – Мне жаль, что не удалось с ним познакомиться. Он прекрасный музыкант.
Ана Магдалена кивает. На мгновение взгляд ее голубых глаз встречается с его. «Она видит меня насквозь, – думает он, вздрагивая. – Видит насквозь – и я ей не нравлюсь».
Ему обидно. Он к такому не привык – не нравиться, тем более не нравиться безосновательно. Но, возможно, здесь ничего личного. Вероятно, этой женщине не нравятся все отцы ее учеников – как соперники ее авторитету. Или, быть может, она просто не любит мужчин – всех, за исключением незримого Арройо.
Что ж, если он ей не нравится, она ему тоже не нравится. Это его удивляет: женщины ему неприятны редко, в особенности красивые. А эта женщина красива, несомненно, – той особой красотой, что выдерживает и пристальное разглядывание: безупречные черты, безупречная кожа, безупречная фигура, безупречная осанка. Она красива – и при этом его отталкивает. Пусть она и замужем, но он, тем не менее, связывает ее с луной и ее холодным светом, с жестоким, суровым целомудрием. Разумно ли доверять ей их мальчика – любого мальчика или девочку, вообще говоря? А что, если к концу года ребенок выйдет из ее хватки таким же холодным и суровым, как она сама? Ибо таково его о ней суждение – о ее религии звезд и геометрической эстетике танца. Бескровной, бесполой, безжизненной.
Мальчик уснул на заднем сиденье машины, налопавшись торта с лимонадом. И все же он, Симон, опасается излагать свои мысли Инес: даже в самом глубоком сне этот ребенок будто бы слышит, что происходит вокруг. И потому он придерживает язык, пока ребенка не укладывают в постель.
– Инес, ты уверена, что мы правильно поступили? – говорит он. – Не стоит ли нам поискать другую школу, несколько менее… радикальную?
Инес не говорит ни слова.
– Я лекцию сеньоры не понял нисколько, – продолжает он. – А то, что понял, видится мне чуточку безумным. Она не учитель – она проповедник. Они с мужем создали религию и теперь гоняются за послушниками. Давид слишком юн, слишком впечатлителен, чтобы иметь с таким дело.
Инес заговаривает:
– Когда я была учительницей, у нас был сеньор почтальон С, который посвистывает, а также кот el G, который мурчит, и el T – поезд, который гудит. Каждая буква имела личность и собственный звук. Мы придумывали слова, складывая рядком буквы. Так маленьких детей учат читать и писать.
– Ты была учительницей?
– Мы когда-то вели занятия в «Ла Резиденсии» – для детей челяди.
– Ты мне никогда не рассказывала.
– У каждой буквы алфавита был характер. Она придает числам характер – Ана Магдалена. Uno, dos, tres. Оживляет их. Так учат маленьких детей. Это не религия. Я пошла спать. Спокойной ночи.
Пятеро учеников Академии – пансионеры, остальные приходят из дома. Пансионеры живут с Арройо, потому что они из других округов провинции и им слишком далеко ездить. Эти пятеро, вместе с молодым воспитателем и двумя сыновьями сеньора Арройо, обедают как следует – им готовит Ана Магдалена. Приходящие ученики приносят обед с собой. Каждый вечер Инес собирает Давиду обед на следующий день и кладет его в холодильник: сэндвичи, яблоко или банан и какое-нибудь лакомство – шоколадку или печенье.