– Не надо было ему вообще идти в эту Академию, – говорит Инес. – Надо было нанять учителя, как я и говорила. Не люди, а катастрофа какая-то эти Арройо!
Его передергивает.
– Вряд ли это вина сеньоры Арройо – или ее мужа, – что ее убили. С чудовищем вроде Дмитрия можно столкнуться где угодно. Хорошо, что Давид получил урок: вот такие у взрослых бывают страсти и вот куда они могут завести.
Инес фыркает.
– Страсти? Ты называешь изнасилование и убийство страстями?
– Нет, изнасилование и убийство – преступления, но ты же не будешь отрицать, что Дмитрия к ним привела страсть?
– Тем хуже для страсти, – говорит Инес. – Будь на белом свете поменьше страсти, тут было бы безопаснее.
Они сидят в кафе через дорогу от «Модас Модернас», столики стоят тесно. Их соседки, две хорошо одетые женщины, быть может – из клиенток Инес, умолкают и прислушиваются к тому, что уже начинает походить на ссору. Поэтому он воздерживается говорить то, что собрался («Страсть, – хотел сказать он, – что ты знаешь о страсти, Инес?»), а вместо этого говорит:
– Давай не будем уходить в дебри. Как Диего? Как ему нравится Эстрелла? Он надолго? А Стефано тоже приедет?
Нет, сообщают ему, Стефано в Эстреллу не поедет. Стефано полностью под каблуком своей подруги, которая не хочет, чтобы он уезжал. У Диего же об Эстрелле приятного впечатления не складывается. Он называет ее atrasada, отсталой, и не понимает, что Инес вообще тут делает, он хочет, чтобы она вернулась с ним в Новиллу.
– И ты поедешь? – спрашивает он. – Вернешься в Новиллу? Мне нужно понимать, поскольку где Давид – там и я.
Инес не отвечает, играется со своей чайной ложечкой.
– А магазин как же? – говорит он. – Каково будет Клаудии, если ты ее вдруг бросишь? – Он склоняется к ней. – Скажи мне честно, Инес, ты все так же предана Давиду, как и прежде?
– В каком смысле – «все так же ли я предана»?
– В смысле, ты все еще мальчику мать? Ты его по-прежнему любишь или ты от него отдаляешься? Потому что я должен тебя предупредить: я не могу быть ему и отцом, и матерью.
Инес встает.
– Мне пора в магазин, – говорит она.
Академия Пения – совсем другое дело, нежели Академия Танца. Она расположена в изящном здании со стеклянным фасадом, на зеленой площади в самом дорогом районе города. Их с Давидом приглашают в кабинет сеньоры Монтойи, заместителя директора, которая встречает их прохладно. После закрытия Академии Танца, сообщает она, в Академии Пения наплыв заявок от бывших учеников. Имя Давида можно внести в списки, но перспективы у него не лучшие: предпочтение отдается кандидатам с музыкальным образованием. Более того, ему, Симону, следует учесть, что стоимость обучения в Академии Пения значительно выше, чем в Академии Танца.
– Давид занимался музыкой с самим сеньором Арройо, – говорит он. – У него хороший голос. Вы же дадите ему возможность показать себя? Он прекрасный танцор. Может стать прекрасным певцом.
– Он этого хочет в жизни – стать певцом?
– Давид, ты слышал вопрос сеньоры. Ты хочешь быть певцом?
Мальчик не отвечает, невозмутимо смотрит в окно.
– Что вы желаете делать в жизни, молодой человек? – спрашивает сеньора Монтойя.
– Не знаю, – говорит мальчик. – Как сложится.
– Давиду шесть лет, – говорит он, Симон. – Нельзя ожидать от шестилетки планов на жизнь.
– Сеньор Симон, у всех наших учеников есть одно общее, от младших до старших: страсть к музыке. У вас есть страсть к музыке, молодой человек?
– Нет. Страсти – это вредно.
– Что вы говорите! Кто вам такое сказал, что страсти – вредно?
– Инес.
– Кто такая Инес?
– Инес – его мать, – встревает он, Симон. – Думаю, ты неверно понял Инес, Давид. Она имела в виду физическую страсть. Страсть к пению – не физическая. Может, споешь синьоре Монтойе, чтобы она услышала, какой у тебя хороший голос? Спой ту английскую песенку, которую ты мне когда-то пел.
– Нет. Я не хочу петь. Ненавижу петь.
Он отвозит мальчика на ферму к трем сестрам. Те, как всегда, принимают их радушно, угощают глазурованными пирожными и домашним лимонадом Роберты. Мальчик отправляется на обход стойл и сараев, повидаться со старыми друзьями. Пока его нет, он, Симон, рассказывает о беседе с сеньорой Монтойей.
– Страсть к музыке, – говорит он, – вообразите, спрашивать такие вещи у шестилетки – есть ли у него страсть к музыке. У детей бывают увлечения, но страстей им пока не дано.
Сестры ему полюбились. Он ощущает, что им может излить душу.
– Я всегда считала Академию Пения довольно претенциозным заведением, – говорит Валентина. – Но у них высокая планка образования, с этим не поспоришь.
– Если бы Давида каким-то чудом все же приняли, вы бы готовы были помочь с оплатой? – Он повторяет сообщенную ему цифру.
– Конечно, – немедля говорит Валентина. Консуэло и Альма согласно кивают. – Мы в Давиде души не чаем. Он исключительный ребенок. У него впереди большое будущее. Необязательно, впрочем, на оперной сцене.
– Как он справляется с потрясением, Симон? – спрашивает Консуэло. – Должно быть, для него все это ужасно огорчительно.
– Сеньора Арройо ему снится. Он к ней очень привязался, что меня удивляло, поскольку мне она казалась довольно холодной – холодной и неприступной. Но ему она сразу понравилась. Наверное, увидел в ней какое-то качество, которое я упустил.
– Она была очень красивой. В ней был класс. Вам она разве красивой не показалась?
– Да, она была красивая. Но для маленького мальчика красота – вряд ли довод.
– Вряд ли, пожалуй. Скажите-ка: невинна ли она была во всей этой печальной истории, как думаете?
– Не вполне. У них с Дмитрием давняя история. Дмитрий был ею одержим, он молился земле, по которой она ступала. Так он говорил мне – и всем, кто готов был слушать. Она же обращалась с ним безжалостно. По-свински, вообще-то. Я сам видел. Удивительно ли, что он с цепи сорвался в конце концов? Разумеется, я не пытаюсь его оправдать…
Давид возвращается со своего обхода.
– Где Руфо? – требовательно спрашивает он.
– Он заболел, и мы его усыпили, – отвечает Валентина. – А где твои ботинки?
– Роберта велела снять. Можно мне повидать Руфо?
– Усыпить – это лишь так говорится, мой мальчик. Руфо умер. Роберта подберет нам щенка, он займет место сторожевой собаки, когда вырастет.
– Но где он?
– Не могу сказать. Не знаю. Мы предоставили Роберте это уладить.
– Она не обращалась с ним по-свински.
– Кто с кем, прости, не обращался по-свински?
– Ана Магдалена. Она не обращалась с Дмитрием по-свински.
– Ты подслушивал? Нехорошо, Давид. Нельзя подслушивать.
– Она не обращалась с ним по-свински. Она делала вид.
– Ну, ты лучше знаешь, чем я, конечно. Как твоя мама?
Встревает он, Симон:
– Простите, что Инес сегодня нет: у нее в гостях брат из Новиллы. Он живет у нас в квартире. А я пока переехал.
– Его зовут Диего, – говорит мальчик. – Он ненавидит Симона. Говорит, что Симон – una manzana podrida. Говорит, что Инес надо сбежать от Симона в Новиллу. А что это значит – una manzana podrida?
– Гнилое яблоко.
– Я понимаю, но что это значит?
– Не знаю. Не хотите объяснить ему, Симон, что значит una manzana podrida, раз уж вы – это самое manzana?
Сестры хохочут.
– Диего на меня злится давно, с тех пор как я увез от него сестру. С его точки зрения, они с Инес и их младший брат счастливо жили вместе, пока не появился я и не выкрал Инес. Что совершенно не так, разумеется, – полное перетолковывание фактов.
– Да? А правда какова? – спрашивает Консуэло.
– Я не крал Инес. У Инес нет ко мне чувств. Она – мать Давида. Она приглядывает за ним, а я – за ними обоими. Вот и все.
– Очень странно, – говорит Консуэло. – Очень необычно. Но мы вам верим. Мы знаем вас и вам верим. Мы совсем не считаем, что вы – una manzana podrida. – Сестры согласно кивают. – Поэтому вы, молодой человек, отправляйтесь к брату Инес и сообщите ему, что он в отношении Симона сильно ошибается. Сообщите?
– У Аны Магдалены к Дмитрию была страсть, – говорит мальчик.
– Вряд ли, – говорит он, Симон. – Строго наоборот. Это у Дмитрия была страсть. И его страсть к Ане Магдалене подтолкнула его делать плохое.
– Ты всегда говоришь, что страсть – это плохо, – говорит мальчик. – И Инес. Вы оба ненавидите страсть.
– Вовсе нет. Я не ненавижу страсть, это совершенная неправда. Тем не менее, нельзя сбрасывать со счетов скверные последствия страсти. Что скажете, Валентина, Консуэло, Альма: хороша страсть или плоха?
– Я считаю, что страсть – хорошо, – говорит Альма. – Без страсти мир бы остановился. Это было бы унылое и пустое место. Более того, – она взглядывает на сестер, – без страсти нас бы вообще тут не было, никого из нас. Ни свиней, ни коров, ни кур. Мы все здесь благодаря страсти – чьей-то страсти к кому-то. Ее слышно по весне, когда воздух звенит птичьими призывами, – каждая птица ищет спутника. Если это не страсть, тогда что это? Даже молекулы. Если бы у кислорода не было страсти к водороду, мы бы остались без воды.
Из трех сестер Альма ему нравится больше всего, хотя и без страсти. У нее нет и следа красоты ее сестер. Она низкорослая, даже коренастая, лицо круглое и приятное, но невыразительное, она носит маленькие очки в проволочной оправе, которые ей не идут. Кровная она сестра двум другим или сводная? Они недостаточно близко общаются, чтобы о таком спрашивать.
– Тебе не кажется, Альма, что есть два вида страсти – хорошая и плохая? – говорит Валентина.
– Нет, я считаю, что страсть – одна, везде одинаковая. А у тебя какие мысли, Давид?
– Симон говорит, что мне нельзя иметь мысли, – говорит мальчик. – Симон говорит, я еще слишком юн. Говорит, что пока я не стану старый, как он, мне нельзя иметь мысли.
– Симон городит чепуху, – говорит Альма. – Симон превращается в сморщенное старое