– Метрон назван в честь Метроса. Любая единица измерения есть метрон: грамм, к примеру, или метр, или минута. Без метрона невозможны были бы естественные науки. Возьмем, к примеру, астрономию. Мы говорим, что астрономия занимается звездами, а это не совсем так. На самом деле она занимается метронами звезд: их массой, расстоянием друг от друга и так далее. Сами звезды мы в математические уравнения уложить не можем, зато способны производить математические операции с их метронами и так открывать законы Вселенной.
Давид появляется сбоку, тянет его за руку.
– Иди и смотри, Симон![6] – шепчет он.
– Математические законы Вселенной, – говорит Арройо.
– Математические законы, – говорит Морено.
Для человека с таким непривлекательным внешним видом Морено вещает с примечательной уверенностью в себе.
– Поразительно, – говорит Валентина.
– Иди и смотри, Симон! – шепчет мальчик вновь.
– Одну минутку, – отвечает он шепотом.
– Поразительно и впрямь, – отзывается Консуэло. – Но уже поздновато. Нам пора в Институт. Быстрый вопрос, сеньор Арройо: когда вы вновь откроете Академию?
– Дата еще не назначена, – говорит Арройо. – Сказать я могу лишь вот что: пока мы не найдем учителя танцев, Академия будет исключительно музыкальной.
– Я думала, что сеньора Мерседес будет новым учителем танца.
– Увы, нет, у Мерседес есть дела в Новилле, от которых она не может отвлечься. Она навещала Эстреллу, чтобы повидать племянников, моих сыновей, а не чтобы преподавать. Учителя танцев нам еще предстоит найти.
– Учителя танцев вам еще предстоит найти, – говорит Консуэло. – Я ничего не знаю про этого типа, Дмитрия, помимо прочитанного в газетах, но – простите мне эти слова – надеюсь, что в будущем вы тщательнее отнесетесь к выбору сотрудников.
– Дмитрий не был сотрудником Академии, – говорит он, Симон. – Он работал смотрителем в музее, этажом ниже. Это музею следует тщательнее относиться к выбору сотрудников.
– Маньяк-убийца – в этом самом здании, – говорит Консуэло. – Меня от одной мысли передергивает.
– Он и правда был маньяком-убийцей. Но и обаятельным тоже был. Дети в Академии его любили. – Он защищает не Дмитрия, а Академию, человека, который настолько ушел в свою музыку, что позволил жене соскользнуть в роковые тенета мелкой сошки. – Дети невинны. Быть невинным значит воспринимать все непосредственно. Открывать свое сердце кому-то, кто тебе улыбается, зовет тебя славным юношей и осыпает сладостями.
Давид произносит:
– Дмитрий говорит, что он ничего не мог с собой поделать. Он говорит, что убить Ану Магдалену его заставила страсть.
Миг застывшего молчания. Морено, нахмурившись, рассматривает незнакомого мальчика.
– Страсть – не оправдание, – говорит Консуэло. – Мы все время от времени ощущаем страсть, но людей из-за нее не убиваем.
– Дмитрий уехал на соляные копи, – говорит Давид. – Он накопает много соли, чтобы расплатиться за убийство Аны Магдалены.
– Ну, тогда мы постараемся не использовать соль Дмитрия на ферме, верно? – Она сурово поглядывает на сестер. – Сколько соли стоит человеческая жизнь? Возможно, об этом стоит спросить этого вашего Метру.
– Метроса, – говорит Морено.
– Простите великодушно – Метроса. Симон, вас подбросить?
– Спасибо, не надо, у меня велосипед.
Собрание расходится, Давид берет его за руку и ведет вниз по темной лестнице в садик за музеем. Сеет мелкий дождик. В лунном свете мальчик отпирает калитку и на четвереньках залезает в клеть. Раздается взрыв куриного квохтанья. Он появляется с вырывающимся у него из рук существом – с ягненком.
– Смотри, это Херемия! Он был огромный, я его поднять не мог, а Алеша забыл давать ему молоко, и он теперь уменьшился!
Он гладит ягненка. Тот пытается сосать ему палец.
– Никто в мире не уменьшается, Давид. Если он стал маленьким, это не потому, что Алеша его не кормит, а потому что это не настоящий Херемия. Это новый Херемия, который занял место старого, потому что старый вырос и стал овцой. Людям маленькие Херемии кажутся миленькими, а старые – нет. Никто не хочет тискать старых Херемий. Так уж им не повезло.
– А где тогда старый Херемия? Можно его повидать?
– Старого Херемию отправили на пастбища, к другим овцам. Однажды, когда у нас будет время, съездим поищем его. А сейчас нам пора на лекцию.
На Calle Hugo дождь пошел сильнее. Они с мальчиком медлят на пороге и тут слышат хриплый шепот:
– Симон! – Перед ними появляется фигура, обернутая в плащ или одеяло, манит их рукой. Дмитрий! Мальчик бросается вперед и хватает его за бедра.
– Что вы здесь делаете, Дмитрий? – требует ответа он, Симон.
– Тс-с! – говорит Дмитрий и добавляет отчаянным шепотом: – Нам есть куда уйти?
– Никуда мы не уйдем, – говорит он, не понижая голоса. – Что вы здесь делаете?
Дмитрий, не отвечая, хватает его за руку и тащит через пустую улицу – сила этого человека поражает Симона – к двери табачника.
– Ты сбежал, Дмитрий? – спрашивает мальчик. Он взбудоражен, глаза его сверкают в лунном свете.
– Да, я сбежал, – говорит Дмитрий. – У меня есть незавершенное дело, нужно было сбежать, выбора не оставалось.
– И они гонятся за тобой с ищейками?
– Погода для ищеек скверная, – говорит Дмитрий. – Для их носов слишком сыро. Ищейки все по конурам, ждут, когда дождь закончится.
– Вздор какой, – говорит он, Симон. – Что вам от нас нужно?
– Нам надо поговорить, Симон. Вы всегда были порядочным малым, я всегда чуял, что с вами можно разговаривать. Можем пойти к вам? Вы понятия не имеете, каково это – быть без дома, негде голову преклонить. Узнаете пальто? То самое, что вы мне дали. Произвело на меня впечатление – пальто в подарок. Меня гнали повсюду – за то, что я сделал, – а вы мне пальто дали и постель, где поспать. Только по-настоящему порядочный человек так поступает.
– Я дал вам его, чтобы от вас избавиться. Оставьте нас в покое. Мы торопимся.
– Нет! – говорит мальчик. – Расскажи нам про соляные копи, Дмитрий. Они тебя там правда секут, на копях?
– Я про соляные копи много чего мог бы рассказать, – говорит Дмитрий, – но с этим потом. У меня на уме кое-что более срочное, а именно – покаяние. Мне нужна ваша помощь, Симон. Я ни разу не каялся, между прочим. А теперь хочу.
– Я думал, вам для этого соляные копи и нужны, – это место покаяния. Что вы делаете здесь, когда должны быть там?
– Все не так просто, Симон. Я могу объяснить, но это займет время. Необходимо ли нам торчать здесь, на холоде и мокроте?
– Меня не волнует вообще, холодно ли вам, мокро ли. Нам с Давидом надо на собрание. Когда я видел вас в последний раз, вы сказали, что собираетесь в копи, отдаться наказанию. Вы вообще в соляных копях были? Или это очередная ложь?
– Когда я от вас отбыл, Симон, я полностью собирался отправиться на соляные копи. Так велело мне сердце. «Прими наказание как мужчина», – сказало мое сердце. Но проистекли другие обстоятельства. «Проистекли» – хорошее слово. Другие обстоятельства заставили обратить на себя внимание. И поэтому нет. Я на самом деле на соляных копях не был – пока. Прости, Давид. Я тебя подвел. Я сказал тебе, что поеду, а сам не поехал… Правда вот в чем: я угрюмствовал, Симон. Темное для меня было время – угрюмствовать над своей судьбою. Я с потрясением обнаружил, что нет во мне на самом-то деле того, чтоб принять положенное мне, а именно – срок в соляных копях. Потрясение. Замешано мое мужество. Будь я мужчиной, настоящим мужчиной, я бы отправился, сомнений никаких. Но я не был мужчиной, как выяснилось. Недотянул до мужчины. Я был трус. Вот с чем пришлось мне столкнуться. Убийца, а сверх этого еще и трус. Можно ль винить меня, что я расстроился?
С него, Симона, довольно.
– Пойдем, Давид, – говорит он. И затем, Дмитрию: – Предупреждаю: я собираюсь звонить в полицию.
Он почти ожидает от мальчика протеста. Но нет: глянув на Дмитрия, мальчик идет за ним.
– На воре шапка горит, – кричит Дмитрий им вслед. – Я видел, как ты смотрел на Ану Магдалену, Симон! Ты тоже ее вожделел, да только мужчины в тебе мало для нее!
Посреди залитой дождем улицы, утомленный, он оборачивается и встречает тираду Дмитрия.
– Давай! Звони в свою драгоценную полицию! И ты туда же, Давид: я о тебе думал лучше, вот правда. Я думал, ты стойкий солдатик. Но нет, оказывается, ты у них под пятой – у этой холодной суки Инес и этого бумажного человека. Они тебя будут мамкать и папкать, пока от тебя ничего не останется, кроме тени. Иди! Делай что хочешь!
Словно напитавшись силой от их молчания, Дмитрий выскакивает из-под навеса у лавки и, держа пальто высоко над головой, словно парус, шагает обратно к Академии.
– Что он собирается делать, Симон? – шепчет мальчик. – Убивать сеньора Арройо?
– Понятия не имею. Человек безумен. К счастью, в доме никого нет, все ушли в Институт.
Глава 22
Хоть он и жмет на педали изо всех сил, приезжают они на лекцию с опозданием. Стараясь не шуметь, они с мальчиком усаживаются, промокшие, в заднем ряду.
– Темная фигура – Метрос, – говорит Морено. – И, как его собрат Прометей, вестник огня, – возможно, единственная мифическая фигура. Тем не менее появление Метроса отмечает поворотную точку в человеческой истории: миг, когда мы все вместе отказались от старого способа понимания мира – бездумного, животного способа, когда мы оставили как бесплодное стремление постигать вещи в себе и начали рассматривать мир через мерности его. Сосредоточив взгляд на переменах в метронах, мы сделали возможным для себя открывать новые законы – законы, которым обязаны подчиняться даже небесные тела.
То же и на Земле, где в духе новой метрической науки мы измерили человечество и, обнаружив, что все люди равны, заключили, что люди должны равно подпадать под закон. Никаких больше рабов, никаких царей, никаких исключений.