У Люськи было очень тяжёлое положение дома. Её отец был слесарем или сантехником, он постоянно пил, бил маму и не позволял дочери никуда ходить после школы. Он, конечно, был не в курсе, что дочь его встречается со старшеклассником, иначе он быстро бы голову ей отвинтил, но Бублик вела себя не по летам предусмотрительно. К шести вечера она всегда была дома, с раскрытым учебником на столе и с тетрадью, в которой писала задание. Мать Люськи работала швеёй в каком-то цехе и тоже приходила домой лишь вечером или вообще утром, если шла в ночную смену. Так что дома у Люськи всё было схвачено.
Нас интересовало только одно: где ошивается Бублик с Крищенко до прихода её родителей? Но на наш вопрос Люська уклончиво отвечала, что они гуляют в парке.
Однажды Люська не явилась ни на перемене, ни после занятий. Мы, как всегда, притащили ей полные ранцы вкусностей, которые самим же пришлось и съесть. Мы заволновались. Вчера ещё она была здорова и уплетала всё за обе щёки.
– Может, что-то несвежее съела? – предположила я.
– Откуда у нас несвежее? – возмутилась Курица. – Просто обожралась, вот и всё. Нужно поменьше приносить.
На следующий день мы пришли почти налегке, решив не перекармливать Люську. Но не перекармливать было некого. Её снова не было в школе.
– Да что ж это такое, в конце концов! – возмутилась Курица. – Чувиха, можно сказать, исчезла, и даже навести справки негде!
Мы внимательно изучали Крищенко, чтобы по виду определить, знает ли он что-то, но он сидел как чурбан, и по нему ничего нельзя было понять. И спросить тоже мы не решались, потому что с Крищенко мы не общались и не знали, как подступиться к нему с вопросом.
Решили подождать до завтра.
Но и назавтра было всё то же. Бублик, словно сквозь землю провалилась, а Крищенко сидел ещё более угрюмый, чем обычно, и это уже было подозрительно.
Наконец Курица решила взять дело в свои руки. Когда классы закончились, она подошла к его парте, взглянула боком и спросила базарным тоном:
– Слышь, ты, где Бублик?
Крищенко посмотрел на неё исподлобья с нарастающей ненавистью, но ничего не ответил.
– Ты что, оглох? – не унималась Курица, пользуясь тем, что он сидел, а она стояла и была с ним вровень. – Люська где?
– Да пошла ты, – процедил сквозь зубы Крищенко и поднялся во весь свой динозаврический рост.
– Вот падла, – не растерялась Курица.
Но он уже вышел из класса.
– Слушай, ну почему ты не спросила его по-человечески? – стала выговаривать ей Ритка. – За что ты его так ненавидишь?
– Я ненавижу его за то, что он – Крищенко. А он ненавидит меня за то, что я – Штокман, – отрезала Курица.
Дело пахло керосином. Где жила Бублик, мы не знали точно, а спросить было не у кого. Единственная надежда была на то, что Крищенко отправился после уроков к ней, и если проследить за ним, то можно было бы напасть на её след.
Мы энергично двинулись вперёд, как поисковая группа, и вскоре вдалеке замаячила долговязая фигура Крищенко. Ага! Значит, мы на верном пути! Только бы он нас не заметил. Но он и не думал смотреть по сторонам. Мысль о том, что кто-то мог бы проследить за ним, явно не приходила ему в голову. Он брёл, глядя перед собой, сосредоточенный на своих неповоротливых думах, пока мы, замедлив шаг, переходили с одной стороны улицы на другую, прячась за деревьями.
Крищенко шёл по направлению к парку. Что он там забыл? Мы переглянулись. Мысль о зарытом где-то под деревом трупе Бублик промелькнула у всех одновременно.
– Фашист, – процедила сквозь зубы Курица.
Мы приостановились, не зная, как быть дальше. А что, если он так расправится с каждой из нас?
Мы сбавили скорость, раздумывая, продолжать ли слежку или повернуть назад от греха подальше, но тут из-за кустов перед входом в парк выскочила Бублик. Она была в какой-то жалкой серой вязанке, не защищавшей её от ветра, и всё время ёжилась. Даже издали было видно, что под левым глазом у неё приличный фуфляк.
Вздох облегчения пошевелил ветку дерева, за которым мы стояли.
Крищенко поспешно подошёл к ней и обнял её за плечи, что-то приговаривая. Бублик судорожно вцепилась в него и разрыдалась прямо в жилетку. Он продолжал обнимать её одной ручищей, а второй нежно гладил по волосам.
– Сволочь! – вырвалось у Курицы.
– Кто, Люська? – спросила Ритка.
– При чём тут Люська? Он поставил ей фуфляк под глазом, а теперь прощения просит. А она, дура, ещё и простит его.
Крищенко снял с себя шарф и обмотал вокруг Люськиной шеи.
– Как пить даст, простит, – с ненавистью прошептала Курица. – Нужно вправить ей мозги, а то он так и будет над ней измываться.
Решено было дождаться, когда Крищенко уйдёт, и поговорить с Бублик.
Свидание продлилось недолго. Бублик мёрзла и отказывалась идти в парк. Крищенко грел её тонкие руки у себя в ладонях и продолжал в чём-то убеждать. Наконец она сняла с себя шарф, обхватила Крищенко за шею, чмокнула в лоб и побежала к дому. Какое-то время он стоял с шарфом в руках и смотрел ей вслед, а потом повернул в другую сторону и скрылся за углом.
Мы спешно отправились за Бублик, опасаясь, что она скроется из виду и мы так и не узнаем, в какое парадное она юркнула. Вскоре мы настигли её и, когда она собиралась уже войти в подъезд своего дома, подлетели к ней, окружив её с трёх сторон. От неожиданности Бублик вскрикнула, не успев прикрыть лицо.
Глаз у неё здорово опух, и губа тоже.
– Кто это сделал? – с лёту спросила Ритка, глядя ей прямо в глаза. Бублик замялась.
– Короче, – решительно сказала Курица. – Сегодня притяну мазу, и этому чмо мало не покажется.
Бублик побледнела:
– Ой, не надо… Он больше не будет…
– А ты и уши развесила!
Бублик опустила голову и поёжилась.
– Люська, не будь дурой, – строго сказала Ритка.
– Бублик, не дури! – поддержала её Курица.
У Люськи слёзы навернулись на глаза, но порыв ветра мгновенно осушил их. Она поёжилась.
– Ну, ладно, – смилостивилась Курица. – Давай иди уже, а то ещё заболеешь. И лёд прикладывай, чтоб отёк спал. Завтра поговорим.
Люська всхлипнула и проскользнула в подъезд.
На следующий день она уже появилась в школе, сообщив учительнице, что упала с лестницы. На перемене она прибежала к нашим дверям. Мы вышли к ней с полными торбами яств, а Крищенко по-прежнему сидел и жевал свою угрюмую думу.
– Зверьё, – отреагировала на него Курица. – Не, у меня так и чешутся руки мазу на него притянуть.
– Ты же обещала, – напомнила я, кивнув на Люську, которая испуганно слушала Курицыны угрозы.
– Ладно! Нехай пока отдыхает. Всё равно ему капец, – добродушно отступилась Курица.
Начиная со следующей недели Крищенко окончательно ушёл в себя. Сколько Бублик ни приходила, он делал вид, что не замечает её. Она жалко переминалась с ноги на ногу, потом бежала к нам, заламывала руки, рыдала, говорила, что любит его, что хочет быть с ним и что сойдёт с ума, если он не вернётся.
Мы утешали её, как могли, предлагали поговорить с Крищенко, но она наотрез отказалась от нашей помощи.
– Он должен сам, сам… – всхлипывала она, затягиваясь сигаретой в закутке школьного двора, куда все бегали на перекур.
Положение было безвыходным, драма нарастала, и тогда Курице вдруг пришла в голову счастливая мысль.
– Ты ему должна отомстить! – сказала она во время очередного перекура.
У Бублик мгновенно просохли слёзы.
– А как? – спросила она оживлённо.
– Закадри кого-нибудь, да так, чтобы он об этом узнал.
– А кого? – Похоже, идея Люське понравилась.
– Может, Чебурека? – предложила Ритка.
Я поморщилась.
– Ну тогда давай твоего Сабоню, – сказала Курица.
– Почему это он мой? – вспыхнула я. – У нас вообще с ним ничего не было.
– Ну так тем более.
Идея с Сабоней меня резанула. Курица прекрасно знала, что он мой, хоть мы и не встречались. Ей было просто завидно, что Сабоня постоянно крутился вокруг меня тогда, когда ей самой приходилось крутиться вокруг своего Юрочки.
– И как это, интересно, ты собираешься их свести? – поинтересовалась я.
– Как? Да запросто!
Бублик слушала с огромным интересом.
– На аллейку придёшь? – спросила у неё Курица.
– Когда?
– Сегодня вечером.
– Так ей же отец не разрешает никуда ходить, – напомнила я.
– Ой, не крутите мне мозги! Не разрешает он ей! Да он уже пьяный храпит после восьми. Так, Бублик?
Люська кивнула.
– Ну так приваливай.
В условленное время мы пришли на аллейку, что на Куликовом поле.
Куликово было местом романтических свиданий, интриг, состязаний в остроумии и драм подросткового периода. Жизнь при дворе какого-нибудь Людовика Надцатого вряд ли была насыщенней, чем эта, которая нет-нет да и вторгается без предупреждения в какой-нибудь из сегодняшних снов. Здесь собирались из разных школ, выясняли отношения, мирились, ссорились. Здесь сталкивались различные группировки, происходили драки и перепалки наподобие тех, что озвучивали древние улицы Вероны. Всё разыгрывалось на глазах у других подростков, бурно реагирующих свистом, хохотом, выкриками и даже аплодисментами.
Вдали высился тёмный, внушительный и мощно укреплённый, как Рейхстаг, Дом профсоюзов. Мама по долгу службы нередко посещала его, а мы с одноклассниками ошивались там по вечерам на аллейке перед площадью. С закатом здание напоминало античный театр, и всё, что происходило на аллейке, смотрелось как театрализованное представление.
Говорили, что после войны Куликово было довольно мрачным местом, где ранним утром и поздним вечером опасались ходить из-за ожесточённых пацанских драк стенка на стенку. И называлось оно «Куликовское кладбище». В наше время на Куликовом уже было красиво, цивильно, росли ели, цвели клумбы, находился роддом, и на вопрос, откуда я взялась, мама отвечала, что с Куликова. Про Куликово я слыхала от взрослых в связи с битвой, но поскольку исторические подробности мне были ещё неведомы, я считала, что поле называет