– Обдумать нужно, – сказала Минская.
– Антуанетта, ну что тут обдумывать? Вот ты у нас и будешь королева первого дня. У тебя, наверное, много чего интересного накопилось.
– Почему вдруг я? Назначь Кошёлку, – попыталась сделать вид, что недовольна, польщённая Минская.
– Нет, Лизуньчика мы оставим на закуску. А начнём с тебя, королева. – Зелинский вкрадчиво улыбнулся. Минская улыбнулась в ответ. – Ну вот и прекрасно. Завтра после школы на школьном дворе. Явка обязательна. Только объяви нам тему сейчас.
– Мм… Жизнь в коммуналке, – сказала Минская.
Все одобрили моментально, и в этот момент послышался звук ключа в замочной скважине.
Феля выхватила книгу из рук Зелинского, умчалась, чтобы поставить её на полку, и через секунду примчалась назад.
В комнату вошли Фелины предки. Они явно не ожидали, что мы ещё сидим, и были приятно удивлены.
– Здравствуйте! – поприветствовали мы их дружно. – С праздником!
– И вас с праздником, девочки! – ответил Фелин папа. – А что это вы без музыки, в тишине? Мы были уверены, что все уже разошлись.
– А мы уже уходим, – заторопились мы, вставая с мест и убирая со стола.
– Да нет, ну что вы, гуляйте себе на здоровье, – пыталась остановить нас Фелина мама, но мы уже вынесли всё на кухню и стали собираться.
– Спасибо за вкусное оливье и всё, что вы приготовили, – поблагодарили мы родителей и покинули Фелин гостеприимный дом, с шумом сбегая по лестнице.
На следующий день после занятий мы встретились на школьном дворе, как условились, в руинах недостроенного физкультурного зала, о котором некогда мечтал бывший физрук Валерий Степанович. Руины были в каком-то смысле обустроены – до нас тут старшеклассники сладили сиденья и даже притащили из буфета несколько столов на выброс. Здесь можно было сидеть незамеченными, так как стены были высокими и закрывали то, что делалось внутри, а деревья прикрывали всё сверху раскидистыми кронами.
– Ну-с, с чего начнём? – спросил Зелинский, когда все были в сборе.
– Во-первых, с Минской, – сказал Сокол. – Раз она у нас тут королева сегодня, то нужно её чем-то увенчать.
– Венок, что ли, на голову сплести собираетесь? – скривилась Минская. – Даже и не думайте! Тут всякие собаки бездомные шныряют, коты, а я вам буду на голову эти сорняки пялить! Нет уж, придумайте что-то другое.
– Правда, – согласился Зелинский. – Давайте другое.
– А что? Ну, что? – стали все спрашивать друг у друга наперебой.
– А вот что, – обдумав, сказал Зелинский. – Королева – это не только корона, но и трон. Давай-ка, Антуанетта, полезай вот на этот стол, а мы внизу на своих сиденьях примостимся и будем созерцать, как ты болтаешь своими прелестными ножками.
Минская улыбнулась и жеманно взгромоздилась на стол, свесив скульптурные ноги.
– Королева! – воскликнул Сокол.
– Давай, начинай уже, королева, не тяни кота за хвост! – прикрикнула Курица. – Мне ещё двойку по русскому исправлять надо.
Минская чуть откинулась назад, опершись ладонями на поверхность стола, и начала.
– Расскажу вам историю об одной коммунальной интрижке. Жил-был старый хрен. Лысый такой, скользкий и наглый до опупения. И жила-была девочка, ученица шестого класса, лялечка такая миленькая, ножки у неё, ну и всё такое. Приличная девочка, приличная, ничего такого за ней не водилось, не подумайте. Но умненькая. Да, этого не отнять! Не то чтобы задачки щёлкала как орешки, тут у неё проблемки были, но во всём другом смекалистая. Очень даже. А хрен был тупой, рыло свиное, жил со своей женой за стенкой. А девочка – со своей мамой. Ну, каждый день они, как водится, в коридоре встречались, здоровались. И расходились, как в море корабли. А однажды девочка домой из школы пришла, а тут ей хрен двери открывает, лыбится. Она его игнорирует, идёт прямо к своей квартире, а он возьми и спроси, есть ли у неё запасная шариковая ручка. У девочки, конечно, их было навалом, и она сказала, что есть. А хрен губу раскатал, чуть ли не захрюкал от радости. Стал протискиваться с ней в одну дверь, пыхтеть, что, мол, ручка ему позарез нужна. А жене он сказал, что ему позарез нужен клей, и пока он протискивался за девочкой в её квартиру, его жена преспокойненько топала в канцтовары. Наконец они протиснулись. Девочка к столу подходит, берёт ручку и спрашивает: такая подходит? А он хрю да хрю. А на фига вам, дяденька, ручка? – спрашивает. А он пот со лба вытирает, к разговорам явно не привыкший. А девочка к нему приближается. Он уже вообще в слюне захлебнулся, рожа свиная. А девочка его спрашивает: а одесский цирк, дядечка, вы случайно не любите посещать? Он башкой своей мотает, звуки всякие издаёт. Не пойму, говорит девочка, повторите. Так вы посетитель одесского цирка или нет? Он – да, мол, да. Совсем мозги отключил. Ну, говорит девочка, раз так, тогда ручку проверим, как она пишет. Приблизилась к этому козлу, на цыпочки встала, а он чуть наклонился, лапами в воздухе машет. А девочка как изловчится и как быстрым росчерком на лбу у него три буквы выведет! Ну, известную аббревиатуру про посетителя… Почерк у неё хороший был, чёткий.
Пятёрка по чистописанию в младших классах. Тут до хрена стало доходить. Он с рёвом подскочил к зеркалу, увидел три буквы в зеркальном порядке и давай тереть себе лоб что есть силы. От букв избавиться хотел, лапка, до прихода жены.
Только в той ручке паста была такая специальная, трудно смываемая. Ею можно было наколки имитировать. А тут как раз жена каблучками по коридору – цок-цок. Ищет своего хрена. А хрен как вылетит из девочкиной комнаты – весь красный и со словом на лбу! А жена: «Ах ты, старый… – И те три буквы выкрикивает. – Меня за клеем услал, а сам». Тут она как выхватит бутылку с клеем из сумки да как выпустит содержимое хрену на голову! А хрен только мычит, словно у него рот заклеило. А потом пришла девочкина мама, сразу же вызвала милицию, подняла весь двор на ноги, и хрена того выперли к чёрту. А девочка с мамой теперь живут не тужат в этой квартире, и больше им никого не подселяют. В качестве компенсации.
Минская закончила, победоносно оглядев слушателей. Хоть мы и договорились заранее, чтоб никаких реакций, чтоб только слушать – и всё, но руины взорвались бурными аплодисментами.
– Ну, Антуанетта, ну ты даёшь! – воскликнул Сокол. – А я и не знал, что ты такая опасная. Всё думал, клеиться к тебе или нет.
Минская рассмеялась.
– Так, уговор дороже денег, – напомнил Зелинский. – Истории слушаем молча. Никаких вопросов, расспросов и обсуждений. Просто слушаем и мотаем на ус. Желающие есть ещё? Королева, ну, давай поспрашивай.
– Так ты же уже спросил за меня, – с блаженным выражением на лице откликнулась Минская, всё ещё купаясь в лучах славы.
Неожиданно руку подняла Ольха:
– У меня тоже есть история. Тоже про девочку.
– Опять про девочку? – забрюзжала Курица.
– Курица, заглохни! Ольха в кои-то веки решилась с народом пообщаться. Могла бы уже и не выскакивать, – оборвала её Ритка.
– Слушай, если ты спешишь, то и иди себе, – огрызнулась всегда тихая Ольха.
Все укоризненно посмотрели на Курицу. Никакого сострадания! Даже к Ольхе! Мы хорошо помнили, что через год после смерти её мамы отец привёл в их коммунальную квартиру женщину, учительницу музыки, и они отправили Ольху жить в соседнюю комнату к бабушке. Бабушка была лежачая, а комната была проходная – через неё пролегал путь десяти соседей к своим квартирам. От них отгораживали только большущий шкаф и одеяло, которое нужно было приподнять, чтобы зайти в бабушкину комнату, как в юрту. Никому такого не пожелаешь.
– Ладно, Ольха, не сердись, – смутившись, сказала Курица. – Рассказывай, давай.
Ольха покачала головой и, уставившись в землю, начала свой рассказ.
– Девочка в большой коммунальной квартире, – прошелестела она, – тринадцать соседей, все мимо её комнаты проходили… там ещё бабушка с ней жила… в той же комнате, папа с мачехой в другой, отдельной, где девочка раньше жила. Ночью шаги, шаги, шаги – соседи взад-вперёд ходят, воду сливают… там туалет напротив… девочка всё время просыпалась, а бабушка никогда не просыпалась, всю ночь храпела, а потом рассказывала, что всю ночь не спала. Вот как-то раз девочка проснулась. Шаги, шаги, но в туалет никто не пошёл. Как странно, подумала девочка, и снова прислушалась… никого… только бабушка храпит. Девочка еле уснула, а на следующую ночь повторилось то же самое… и девочка уже не смогла уснуть до утра. Ночь такая страшная, длинная, никогда не кончается, если не спать. На третью ночь шаги раздались снова. Девочка тогда взяла и спросила, кто это. И ждала, а половицы скрипели, скрипели. «Кто это там ходит?» – прошептала девочка. «Не бойся, это я, твоя мама», – услышала она в темноте и узнала голос своей мамы. «Мама, зачем ты пришла? Ты ведь давным-давно умерла!» – «Я пришла, потому что тебе плохо и потому что у тебя нет своей комнаты… я знаю, что в ней сейчас твоя мачеха, но скоро она уберётся восвояси, и комната снова будет твоей». Девочка не поверила своей маме, но мама пришла к ней и на следующую ночь и повторила всё то же самое, и ещё она сказала, что будет сниться той мачехе каждую ночь, и если мачеха не уйдёт, то найдёт фотографию мамы девочки у себя под подушкой. Тогда девочка ей поверила и стала ждать. И вот однажды мачеха проснулась в плохом настроении и не хотела ни с кем разговаривать, даже с девочкиным папой. «Почему ты не хочешь со мной разговаривать?» – спросил её муж. Но она не ответила. На следующее утро она проснулась в ещё худшем настроении. И тоже не хотела ни с кем говорить. И так длилось неделю. «Если ты не будешь со мной разговаривать, уходи», – сказал муж. Мачеха перепугалась и рассказала ему, что каждую ночь ей снится его покойная жена: «Наверное, она хочет, чтобы мы расстались». – «Не говори глупостей, – сказал девочкин папа. – Всё будет хорошо. Это всего лишь сон». Несколько дней мачеха не видела плохих снов, и она уже поверила, что всё это ерунда, но в одно прекрасное утро, когда она стала стелить постель и подняла подушку, то увидела под ней фотографию девочкиной мамы. «Откуда у тебя эта фотография? – спросил её муж. – Где ты её взяла?» – «У себя под подушкой», – ответила мачеха. «Нет, это неправда, – не поверил ей муж. – Ты специально её туда положила. Ты хочешь, чтобы я подумал на свою дочь. Уходи!» И она ушла. Ушла, ушла, ушла! И девочка кричала ей вслед: «Чтоб ты сдохла!» А она схватила свои вещи и помчалась с лестницы, вон из девочкиной квартиры! – Ольха зашлась в истерике.