за-кли-на-ю. И не зря заклинала: за повторную выдачу карточки могли ведь и посадить или вообще отдать под трибунал. Так я и пошла на работу с её заклятием в ушах. День прошёл как обычно – люди, выдача, дети под окнами галдели. Никаких происшествий не было. «Ну, вот и всё, закончился этот треклятый день», – сказала я себе, когда все стали расходиться по домам. Дождалась, пока все выйдут – у меня ключи от офиса, по уставу должна была дождаться, чтоб никого не было, – закрыла ставни, взяла ключи, и тут… В дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, толкнули её. На пороге появилась женщина.
Она была одета в чёрное, точь-в-точь как в том сне. У меня ноги подкосились. Вот-вот сознание потеряю. А она словно учуяла моё состояние – дверь за собой закрыла и впилась в меня взглядом. Ведь точно знала о моём сне! Стоим и смотрим друг на друга. Я даже впала в какое-то оцепенение от её взгляда. Не могу ни рукой пошевельнуть, ни шагу ступить. Наконец она начала приглушённым голосом: «У меня украли карточки. Дети мои голодают, плачут, есть просят. У нас в доме ничего нет. Ни крошки. Выпиши мне карточки, а я обещаю тебе, что не приду повторно просить их в следующем месяце. На, возьми, это будет тебе залогом моего обещания». И протягивает мне монету. Вот эту. – Тётя Ганна достаёт из кармана коробочку и открывает её. – Это та самая монета. Я всегда держу её при себе.
Я ахнула. Ритка внимательно, даже с каким-то удовольствием наблюдает за моей реакцией. Небось сто раз уже слышала эту историю и хочет посмотреть, произведёт ли она и на меня такое же впечатление.
Монета старая, истёртая, не монета, а целая жизнь. Я беру её в руки и внимательно рассматриваю.
– А потом что? – спрашиваю.
– Ну, выписала я ей карточки и после этого никогда её больше не встречала. Вот такая история, девочки. Ну, я пошла спать, – говорит тётя Ганна, забирая монету и закрывая коробочку.
На языке вертятся вопросы, хочется узнать, как баба Геня отреагировала на эту историю, когда дочь заявилась домой с монетой, но тётя Ганна уже ушла.
– Ну и ну! – только и говорю.
Мы сидим на ступеньках и смотрим, как звёзды слетают с катушек.
Ритка достаёт из кармана сигарету из купленной тайком от матери пачки «Родопи», затягивается и становится похожей на тётю Ганну.
– Ритка, что ты думаешь об этой истории?
Она, щурясь, выдувает дым в звёзды и молчит.
– Ну, скажи! Как она могла твоей маме во сне явиться? Что это было? Как ты думаешь, а?
Я почти уверена, что Ритке открыто такое, что словами нельзя выразить. Словами можно только историю рассказать, а вот то, что в ней кроется… В этом разница между мной и Риткой: я всегда хочу постичь всё словами, а Ритка знает, как вслушиваться в неизречённое. Она вслушивается и вслушивается, дымя сигаретой, пока я стараюсь переварить всё, что тётя Ганна рассказала.
Поднимается тёплый ветер с моря. Впереди бархатный сезон, ещё кусочек лета. Нет, конечно, оно у нас не последнее. Просто оно переломное. После него будет какое-то совершенно другое лето, которое больше не приведёт нас в школьный двор, не соберёт, как прежде, в классе. Оно захлопнет перед нами двери школы, разлучит со всем, что казалось навеки, и связь между настоящим и будущим порвётся, как тот провод, который тёте Ганне всё-таки удалось соединить.
Резко, почти ностальгически накатывает воспоминание о прошлом лете. Нет, не о чём-то конкретном, а о том общем ощущении лёгкости и безмятежности, когда впереди был девятый класс и вся большая школьная жизнь ещё не казалась усечённой до одного года. Хоть бы на несколько часов вернуть то ощущение!
Сигарета докурена.
– Ну, всё, спать, – говорит Ритка. – Завтра прямо с утра к морю.
– Может, пойдём на старое место? – спрашиваю, вспоминая о мальчике.
– Зачем?
– Так просто. Жаль мальчишку. Будет ведь нас искать.
– Может, и будет…
Понимаю, что Ритка уже всё решила. Ну что ж, завтра пойдём на новое место, раз так.
Аллея славы
Ноябрь погодой не баловал. Ветрено, пасмурно, зуб на зуб не попадал. Серые мешки облаков грозили просочиться дождём, но ветра отгоняли их и насылали туман и изморось на город.
У памятника Неизвестному матросу промозглость была особо ощутима – 21-метровый обелиск возвели на краю обрыва над морем, где беспрестанно кружили ветра.
Парк помрачнел. Голые ветки облетевших деревьев только усиливали ощущение бесприютности озябшей природы в ожидании ещё далёких новогодних радостей.
В один из таких дней перед началом уроков в класс вошла завуч и сообщила, что группа учащихся будет освобождена от занятий на неделю, чтобы нести вахту на Аллее Славы в парке имени Шевченко.
Памятник Неизвестному матросу – место святое для одесситов. Там во все времена присягали в верности городу, его традициям, туда отправлялись почтить память погибших молодожёны. Сразу после загса спешили не в ресторан и не к столу, а на Аллею Славы возложить цветы.
Памятник был поставлен не только погибшим в 1941 году в Григорьевском десанте – первом морском десанте на Чёрном море, задачей которого было совместно с воздушным десантом разгромить группировки румынских войск, движущихся на Одессу с Фонтанки. Задача была выполнена с честью: две румынские пехотные дивизии были разгромлены, и к вечеру 22 сентября линия фронта была отодвинута на 5–8 километров от города.
На четырёх сторонах обелиска четыре барельефа запечатлели четыре героических периода в истории Одессы. Помимо Григорьевского десанта, это ещё и оборона города в апреле 1854 года, во время Крымской войны, когда эскадра союзников, не сумев высадить десант, отступила в Крым, а также восстание на «Потёмкине» в 1905 году и Январское вооружённое восстание 1918 года. Такой историей можно было не только гордиться, но и учиться на ней победоносному духу города.
Стоять на вахте у обелиска было большой честью. Попасть в группу хотелось каждому, и вовсе не потому, что на занятия ходить не нужно было. Независимо ни от чего от домашних заданий никого не освобождали и поблажек никому не давали. Нести вахту означало ещё и выполнять школьные обязанности и вообще быть достойными тех, кто отдал жизнь за Одессу. Комсомольско-пионерский Пост № 1 был установлен в 1968 году, 10 апреля, в день празднования освобождения Одессы от немецко-фашистских захватчиков. И всё это вместе и по отдельности было очень и очень значимо.
Отбирали не только за успеваемость и примерное поведение, но и по внешним параметрам. Требовались рослые, стройные десятиклассники, и из наших отобрали Сабоню с Крищенко, а из девчонок в поле зрения попали мы с Кошелевой и Ольха с новенькой, которая только перевелась к нам и была круглой отличницей.
Новенькую забраковали сразу, так как она носила очки, а они запотевали на холоде каждую минуту, так что стоять по стойке «смирно» у памятника или даже дежурить на Алее было проблематично. Ольха тоже отпала, как только взглянула на комиссию своим изумлённым взглядом, когда её попросили пройтись строевым шагом. Мы же с Кошелевой бойко зашагали, отчеканивая шаг, и по всему очень даже приглянулись начальству. Нас попросили пройтись на бис, и мы так тянули носок, что все были в отпаде от этого варьете.
– Ну, девчонки, ну покажите ещё, как вы там канкан отчеканивали! – умолял Зелинский после просмотра.
Кошелева только хихикнула, поправляя перед зеркалом полученную пилотку, а я с сожалением смотрела на фото Обелиска на стене с фотографиями караульных.
В караульные нас с Кошелевой не взяли. Назначили дежурными по Аллее. В наши обязанности входило следить за порядком, чтобы никто не бросал окурки на землю, не сорил и не действовал на нервы тем, кто стоял в карауле. Нам выдали бушлаты и пилотки, повесили на стене расписание дежурств, и под надзором начальника группы мы должны были в положенное время отправляться на место патрулирования, а старший потом возвращался в штаб.
В домике, который и был штабом, мы с утра переодевались в форменную одежду, и туда за нами приходили старшие отряда, чтобы отвести на Аллею. В штабе была специальная комната с длинным столом, за которым можно было перекусить, выпить горячего чаю и сделать домашнее задание. Всё-таки это был десятый класс, и каждый старался получить лучшую оценку в аттестате.
В первый же день, когда Курица с Риткой заявились, чтобы навестить нас и дать нам домашнее задание, мы обсудили план действий. То, что парк Шевченко был местом не очень благополучным для длительных проходок юных дев, даже и в бушлатах, понимали все, кроме начальства. Курица с Рит-кой пришли с целью нас охранять, и если надо, то и защищать от тёмных элементов – любителей копошиться в кустах.
– Значит так, вы пилите по Аллее, а мы за вами на стрёме, – говорила Курица, которую предупредили, чтобы на Аллее никто с дежурными рядом не прогуливается. – Чуть что, подскакиваем и поднимаем хаёж. Только задом не вертите.
В первый же день, пока мы следили за порядком, а Курица с Риткой – за кустами, обнаружилось, что за нами тоже следили. Мужик в сером плаще и кепке постоянно тёрся рядом, даже не притворяясь, что рассматривает достопримечательности. Его конечно же сразу вычислили, но он не сообразил, что мы вчетвером.
– На стрёме, на стрёме, – негромко за нашей спиной оповещала нас тоном разведчицы Курица.
Поскольку мужик в наступление не шёл, мы продолжали делать обход в соответствии с уставом. Надеялись, что он наконец отклеится – погода паршивая да и что толку за нами брести? Так мы и ходили туда-сюда, наблюдая боковым зрением, как он делает пару шагов и останавливается, потом снова пару шагов и останавливается.
Идти по направлению к памятнику было куда приятнее. Хотя ветер с моря дул прямо в лицо, грозя сорвать пилотки, тщательно прикрепленные заколками к волосам, это с лихвой компенсировалось тем, что у памятника несли вахту Сабоня с Крищенко. Сердце переполнялось гордостью при взгляде на них, наших мальчишек, стоящих на страже святая святых. Форма преобразила их. Они смотрелись как настоящие защитники города – статные, широкоплечие, мужественные. Лицо героической Одессы. А выправка! Как удалось им коренным образом преобразиться за короткое время? Куда только подевались те оболтусы, что задачки у доски не могли решить?