Рядом с фотографом, в его невидимом пространстве, выстроятся родители. Они будут мешать фотографу, пытаясь выдвинуть своих детей на первый план, но фотограф не прислушается к их пожеланиям, и им останется только стоять и смотреть на нас, а нам – на них, живых и целёхоньких, полных планов и надежд.
Риткина мама явится в орденах и медалях, выделяясь среди молодых мам, и выглядя скорее как Риткина бабушка. Она ни на минуту не усомнится в том, что Ритка станет такой же прилежной ученицей, как Жанночка, её старшая дочь. Вскоре, однако, надежды Ганны Давыдовны рухнут, и она скажет, что эти школьные годы – её вырванные годы… Гордость за Ритку придёт уже в Бостоне, когда Рит-ка блестяще закончит медицинский колледж и пойдёт по стопам своего отца. Однажды тётя Ганна позвонит мне Девятого мая, хотя обычно на этот праздник звонила всегда я, и станет рассказывать, как она гордится Риткой, как восхищена всем, чего её младшая дочь добилась, как ошибалась в ней и как высоко ценит нашу дружбу. В тот день будет говорить она, а я буду слушать, не перебивая и понимая, что однажды должна буду всё это передать Ритке… Через полгода её не станет, и я слово в слово передам Ритке всё это плюс то, что было адресовано только её слуху.
Тётя Ганна умрёт в тот же месяц и почти того же числа, что пришёл на свет мой отец, и близость этих дат потрясёт нас с Риткой, с которой мы родились с разницей в один день. С тех пор мы всегда будем ощущать наших родителей несущими вахту вместе в том невидимом пространстве, как отголоски войны и чуда, стойкости и веры, генетическая память города.
Последней придёт Ольха с изумлёнными глазами и тут же воссоединится с собой-первоклассницей. На той фотографии у неё такое просветлённое и безмятежное лицо, будто этот первый день в школе был самым волшебным днём в её жизни. Ни один из нас не получился таким, как она. Скорее нас всех объединяла какая-то грусть и даже тревога после расставания с любимыми воспитательницами и друзьями, и только Ольха выбивалась из общего ансамбля радостью, которую излучало всё её существо. Она вернётся к той себе, и никто не упрекнёт её за желание побыть в наивысшей точке благоденствия, которое она испытала однажды.
Пусть пребывает в ней, насколько это возможно, и пусть не видит, как за спиной у неё стонет город, как разбирают мостовую на булыжники, как факелы людей мечутся в окнах, выбрасываясь на асфальт. А мы будем охранять её, охранять это окно и этот свет, который сильнее пожарищ. Главное – не уйти.