«Нам что, всё это приснилось?» — разочарованно думал Филь, глядя на профессора Фабрициуса, появившегося в понедельник на занятиях после обеда.
Профессор был свеж и бодр. Припомнив, как он сам чувствовал себя после двухчасовой скачки в почтовой кибитке, Филь совсем растерялся. «Деревянный демон», — подумал он, сунув руку в карман робы за Арпонисом.
Мертвые глаза собаки на жезле разрушили часть «деревянной» гипотезы. А Схизматик доломал её своим видом: судя по цветущему цвету лица, профессор был сделан из плоти и крови. К тому же сегодня он был необычайно добр, а с добрыми демонами Филю не доводилось сталкиваться.
Профессор похвалил Филя за полную ахинею, которую тот написал о лечении ангины (растерев свиной навоз с медом, намажь грудь горячим и избегай сквозняков) и попросил на следующее занятие сравнительный анализ способов лечения насморка.
Филь решил не терять времени, коли его фантазии приносят такие барыши, и воспользоваться испытанным средством, заменив свиной навоз на козий, чтобы не бросалось в глаза. Сравнение должно было происходить с вариантом добавления дегтя. Мед с навозом и дегтем должны были лучше действовать, только Филь не придумал еще почему. Вдохновленный, он успел к концу занятия набросать черновик, чтобы вечером бросить все силы на работу для Лонергана, которую надо было сдавать через два дня.
В приподнятом настроении он провел весь день, который не удалось испортить даже профессору Иллуги с его сухими абстракциями. За ремарку на игровом поле профессор отпустил Филя со сложной контрольной, которой все боялись как огня. Таким образом освободившись раньше времени, Филь радостными скачками понесся в дормиторий, решив не откладывать естествознание в долгий ящик и успеть сделать часть работы до ужина.
Пролистав полученную в библиотеке книжку Роджера Бэкона, он догадался, почему профессор Лонерган уважает этого ученого. Сам Лонерган отрицательно относился к Аристотелю, считая его тормозом науки, и за критику его учений был даже изгнан из университета Болоньи. Роджер Бэкон пошел дальше: он, не мудрствуя лукаво, заявлял, что «если бы мог, то сжег бы все сочинения Аристотеля».
Филь спустился вниз и снял с наружной стены дормитория масляную лампу, чтобы по совету из книжки провести маленький эксперимент. Заслуженного корыта на стене не оказалось и он подумал, что Якоб, видимо, передумал и забрал свою собственность.
Вернувшись, Филь открыл окно — печь внизу затопили, и в комнате сделалось душно. Игра с тенями от свечи и лампы заняла у него время до ужина, и он спохватился, только когда услышал за окном голос Яна:
— Я вынужден, к своему сожалению, объявить тебе, что ты свинья!
Филь кинулся к подоконнику: интонации Яна свидетельствовали, что тот опять собрался дергать волка за хвост. Но это оказался не волк, а всего лишь Ральф Фэйрмон. Филь поерзал, устраиваясь поудобней на подоконнике.
— Не тебе, Хозек, учить меня манерам, — воскликнул Ральф уязвленно. — Мой род куда древнее твоего, мы здесь чуть не с самого Основания!
Ян спросил потрясенно:
— Так ты один из сердаров, о которых так много говорят? Это ведь они здесь с самого Основания, все прочие были пригнаны ими из Старого Света, как расходный материал для борьбы с демонами.
— Не сердар, но тоже из породистой семьи, — вспыхнул Ральф. — И нас не гнали, мы сами пришли!
— Слово «тоже» здесь будет излишним, — поправил Ян. — Сердары никого не делят по породе и тут старались это изжить, но, видать, в твоем случае они потерпели поражение. Что лишний раз доказывает, что порода еще не признак ума, — он снисходительно усмехнулся, — скорее, его могила!
Наслаждаясь сценой, Филь подпер лицо ладонями. Ральф так смешно пыжился, что Филь не удержался и прыснул. Ральф бросил взгляд на открытое окно и пошел на Яна в атаку.
— Хозек, — рыкнул он раздраженно, — я тебя предупреждаю: будешь задевать мою семью, дело для тебя кончится трепкой! И дружок твой тебе не поможет, чье корыто я снял по указанию ректора!
— Трепкой? — отозвался Ян, пропуская всё остальное мимо ушей. — Не сильно ли сказано?
Филь решил, что сцена зашла далеко. Он с сожалением оторвался от подоконника и поторопился на улицу. Пока он бежал, распределение сил изменилось: теперь против Яна были Ральф и Курт Норман. За Яном, однако, тоже прибавилось сил: Мета с Анной стояли, приблизившись к нему вплотную с обеих сторон, как в день, когда Филь сам чуть было не подрался с их братом.
— Эй, — крикнул Филь, шагая к ним с крыльца. — Эй, вы что, собрались драться? В колодце мало места для всех, давайте перенесем это на другой день! Тогда и я смогу поучаствовать!
— Да с тобой драться никто не будет, безродный, — презрительно отозвался Курт.
Выпятив челюсть, Филь тут же схватил его за грудки. Ян с досадой произнес, положив Филю руку на плечо и побуждая его отпустить Курта:
— Ты крайне любезен, дорогой друг… Застань я тебя дерущимся, могу уверить, что не стал бы тебе мешать. Не мешай и ты нам!
— Филь, это очень невежливо, — тихо произнесла Мета.
— Мы еще даже не закончили с личными оскорблениями, — плотоядно проговорила Анна.
— Что ты наскакиваешь на приличных людей, иди своей дорогой! — влез Ральф. — Твое корыто только предлог, у нас тут старые счеты!
Филь сунул ему под нос увесистый кулак.
— Старые или новые, я не уйду! Не тебе решать, с кем мне драться, захочу и врежу!
Ральф скривился.
— Этого еще этого не хватало! Иди-ка ты лучше поужинай!
Курт двинулся к дормиторию, потянув его за собой:
— Ладно, оставим! Этот невежа всё удовольствие испортил. Пойдем!
Филь гыкнул: Курт не блистал ничем, кроме талантов прятаться в тринадцатых рядах.
— А ты-то что умеешь делать, что обзываешь других невежами? — рассмеялся он.
Курт бросил в его сторону злобный взгляд. Когда они скрылись в дверях, Мета живо поворотилась к Филю.
— Ты вел себя неотесанно и неприлично, — сказала она горячась. — Мы хорошо знаем твою историю, тебе нет нужды доказывать нам свое мужество!
Близнецы Хозеки принадлежали ограниченному кругу людей, кто читал допросный лист Филя, написанный имперским эмпаротом три года назад. Эмпароты в Империи служили судебными дознавателями и гарантами сделок, потому что они умели читать мысли и эмоции человека.
— Право, сестра, ты придираешься к нему, — сказал Ян. — Ему позволено не знать подробностей наших отношений с остальным миром. Он увидел, к чему идет дело, услышал про корыто и побежал вниз. Он подумал, что это из-за него, а потом не смог остановиться, потому что… Ну, потому что он такой.
— Была мне нужда что-то доказывать, — с обидой пробормотал Филь краснея. — Тогда придумайте знак для меня, чтобы я в следующий раз не сомневался!
Анна снисходительно похлопала его по рукаву:
— Филь, когда мы стоим стенкой, как сегодня, значит, мы считаем, что это семейное дело и лучше никому не вмешиваться. Если поодиночке, значит, это уже личные дела и ты можешь помогать, кому захочешь. К примеру, если я завтра оттаскаю твою сестру за косы и она побежит за мной с топором, это будет мое личное дело. А дело моих родственников здесь будет решать — спасать меня или нет.
— И не подумаю, — быстро сказала Мета.
— Я тоже пас, — сказал Ян.
— Принцип понял? — ухмыльнулась Анна.
Филь размышлял недолго.
— Это только у вас или везде так? — спросил он.
— Только у нас, — сказал Анна. — Защитная реакция на окружающий нас мир в Меноне. Ты многого о нас не знаешь, но самое главное, что нашего папу считают сумасшедшим.
Тут Филь вспомнил отвращение, которое выказала Лентола однажды при мысли, что ей придется останавливаться в Меноне.
— Хозеки! — воскликнул он, вытаращив на них глаза. — Так вы что, те самые? А как вам удалось так сильно прищемить хвост моей названой старшей сестре?
Трое близнецов переглянулись, затем Мета нехотя сказала:
— Папа один раз назвал её в лицо пересушенным манерным марро.
Филь согнулся от хохота пополам.
— Как? Пересушенное марро? Так ведь это она, Лентола!
Сушеное мясо червя марро сохраняло радостно-розовый цвет и было настолько безвкусное, что Филь на дух его не выносил. Это была еда отчаявшихся найти нормальную пищу.
— Похоже, что так, — сказала Мета. — Но правда в данном случае оказалась неуместной и навсегда отвернула от нас ближайших соседей, то есть твою семью. Филь, ты бы пошел оделся, здесь холодно! Потом, ты, по-моему, не ужинал.
Прошло два часа, как Алекса погрузилась во мрак, и её улицы начинали пустеть. Если Филь хотел застать в трапезной что-нибудь съедобное, надо было торопиться.
— Ничего со мной не сделается, — сказал он. — Ян, а ты ужинал?
Как оказалось, Ян тоже не был в трапезной, и они вдвоем поспешили туда. Успев застать на столах кастрюли с гречневой кашей и мясом, пусть остывшие, двое друзей вышли обратно в темноту, и тут Ян повернул к профессорскому жилью.
— Давай-ка навестим профессора Иллуги, — решительно сказал он.
— Зачем? — спросил Филь с опаской: мысль навещать ректора Алексы в этот час его не грела. — Он уже спит, поди!
Он замерз в своей рубахе и жалел, что не послушался Мету. Ян показал на светящиеся окна в доме, стоявшем в ряду стена к стене с другими.
— Окна горят. Пошли!
Ректор собирался ложиться спать и встретил их в длинной ночной рубахе с колпаком на голове. На кончике колпака болталась смешная кисточка.
— Голубчики, свет мой, Один с вами! — воскликнул он с порога. — Что вы делаете на улице в такой час?
Ян, закрыв за собой дверь, сказал, не проходя в прихожую:
— Извините, профессор. Ральф Фэйрмон сообщил нам, что вы дали указание снять со стены нашего дормитория давешнее корыто. Это так?
— Какое корыто? — удивился профессор, то и дело переступая тощими ногами на полу прихожей и поджимая пальцы. — А, то самое, в котором стоящий рядом с вами хулиган носился по Алексе? Да, да, я говорил с ним об этом, но никакого распоряжения я не отдавал. Бедный юноша, видимо, решил проявить инициативу в ответ на мою скромную ремарку о том, кто мог додуматься до такой безвкусицы. А что такое, что еще случилось с тем корытом?