— Глянь! — заинтересовался один из курильщиков, отставляя уже пустую винную бутылку на пол возле кабинки. — Что пацаны творят!
Мишка потянул меня и Андрея за рукава:
— Пошли, пошли!
На выходе из клуба он бросил:
— Бежим!
Мы с Андреем рванули за ним в темноту стадионного парка. Пробежав между деревьев метров пятьдесят Мишка остановился.
— Ты куда намылился? — отдышавшись спросил Андрей.
— Ты видел, как на нас эти смотрели, которые портвешком разминались? — хихикнул Мишка. — Да у них глаза по полтиннику были. А один чуть сигаретой не подавился!
Он повернулся ко мне:
— Ну, ты, Тоха, даёшь! Прям реально Хоттабыч какой-то! Кстати, — Мишка обратился к Андрею. — Фингал-то у тебя рассосался!
— Да я видел, — отозвался Андрей, еще раз пощупав рукой щеку. — Заценил уже!
— Мужики, — подал голос я. — Только, плиз, об этом никому, ладно? А то у меня предчувствие какое-то нехорошее. Ну его нафиг! Чем меньше народу знает, тем оно лучше и безопаснее.
— Меня терзают смутные сомнения… — передразнил Мишка.
— Да не вопрос, — сказал Андрей. — Ладно, погнали домой.
Домой мы пошли другим путем, почти по молодому Ленину с одноименной картины Белоусова. Не мимо центрального входа в клуб, где тусовалась всякая пьяная гопота, а через калитку напротив нашей школы. Лишних 15 минут, зато без всяких приключений и нежелательных встреч. На улицах поселка, кстати, было как-то непривычно пустынно. Вообще никого: ни влюбленных парочек, ни заблудившихся алкашей.
У подъезда мишкиного дома мы остановились. Мишка достал мятую пачку болгарских «Родопи», протянул мне. Я отрицательно качнул головой:
— Не хочется… — поймав себя на мысли, что раньше я ведь покуривал. Не часто, но иногда, исключительно за компанию с Мишкой. Сейчас же дышать табачным дымом не было никакого желания.
— Как хочешь, — Мишка прикурил, затянулся, спрятал пачку. — Посидим пять минут?
— Посидим!
Мы перешли на детскую площадку, сели на лавочку под раскидистой липой. От посторонних взглядов нас скрывали густые ветки, спускавшиеся чуть ли не до земли. Днём детвора любила здесь строить шалаши.
— Ну, и что это было? — поинтересовался Мишка. — Рассказывай, давай! Колись!
— Что? — уточнил я. — Что тебе рассказать?
— Ну, во-первых, как ты ухитрился завалить Демьяна? — хмыкнул Мишка, пуская дым кольцами. — Ты ж сроду ни с кем никогда не дрался…
— Не знаю, — пожал я плечами. — Я ж его и не бил совсем. На приём взял. Чисто инстинктивно. Сам же видел!
— А что ты там у Андрюхи наколдовал? Синяк на глазах сошел!
— Честно скажу, — медленно выдохнул я. — Сам не знаю, как это получается. После аварии обнаружилось. Только, чтоб никому…
Мишка кивнул, соглашаясь, затянулся в очередной раз.
— А что еще можешь?
— Да не знаю я! — я вскочил. — Оно само как-то выходит! Хочешь, у тебя уши вырастут?
Мишка шутку не понял, отодвинулся подальше:
— Ну тебя нафиг с твоими приколами!
— А вообще интересно, — мечтательно произнес Андрей. — Если вот так лечить — без лекарств, одной только силой мысли. И все болезни — рак, туберкулёз, инфаркты… Вот было бы здорово!
— Хватит фантазировать, — буркнул я. — И вообще, пора на горшок и в койку. Я завтра с утра в деревню еду. Вставать рано.
Мишка встал, бросил окурок под ноги, затоптал его. Мы по очереди обнялись друг с другом.
— Давай! Не скучай!
— Как вернешься, зайди! — попросил Андрей. — Я никуда не уезжаю. Всё лето здесь буду.
— А мы в июле на пару недель в Крым планируем, — сообщил Мишка.
К 23.00 я уже был дома.
Глава 11Вот моя деревня…
В деревню maman меня решила сопроводить лично. Сначала мы провели 3 часа в электричке, которая останавливалась у каждого разъезда и каждого столба.
При посадке пассажиров, желающих выехать из города да еще и в субботу утром, в основном, дачников, в электричку набилось, как сельдей в бочку. И каждый тащил с собой отнюдь не дамскую сумочку, папочку под мышкой или портфель типа «дипломат», а пару мешков с картошкой на посадку, корзину, вёдра, шанцевый инструмент, грабли и рассаду ящиками. И, разумеется, всякую живность вроде собак и кошек.
Правда, основная масса пассажиров стала рассасываться где-то через полчаса-час, когда электропоезд втянулся в зону дачных кооперативов. Да и остановки потянулись, говорящие сами за себя: «Дачная», «Садовая», «Кооперативная»…
При подъезде к нашей станции с невзрачным названием «Пеньки» во всем вагоне оставался едва ли с десяток пассажиров. Я лениво листал толстый красный том «Советского энциклопедического словаря», неизвестно зачем взятого мною в дорогу. Взбрело же в голову!
— Мэм! — спросил я у матери. — А что значит «медитировать»?
— Ну, это значит, входить в определенное психическое состояние, — задумчиво ответила зевающая, утомленная дорогой maman, — отрешаться от всего внешнего мира, концентрироваться на своём внутреннем мире… Вот, например, йоги в Индии входят в состояние медитации, совершенствуя своё тело… А почему вдруг тебя это стало интересовать?
— Да так… — я уклончиво пожал плечами. — В книге вычитал, не понял.
Не говорить же ей, что я несколько раз подряд, просыпаясь утром, видел запись на книжке, которую читал перед сном, «научись медитировать!», или просто «медитируй!», а сегодня утром так и вообще «медитируй, наконец, идиот!». Причем, написано это было вроде как моей рукой. Получается, я писал во сне. Есть, над чем задуматься.
— А как йоги медитируют? Что этот процесс в себя включает?
— Я точно не знаю, — смутилась maman. — Ну, садятся поудобней, глаза закрывают. Отключают своё сознание от всех внешних раздражителей. Наверное, пытаются войти в транс что ли…
— Не знаю! — наконец отрезала она и отвернулась в окно. Я уныло открыл словарь и в очередной раз задумался, что мне в голову взбрело взять с собой этот тяжеленный красный «кирпич»?
От станции до нашей деревушки Бахмачеевки было аж 12 километров по проселочной дороге. Идти пришлось пешком, потому как никакого общественного транспорта, увы, не ходило.
Был, конечно, и другой маршрут — от города по автотрассе, на попутной машине или рейсовом автобусе до райцентра. Но оттуда всё равно пришлось бы идти пешком, только на пару километров побольше.
Таким образом, своей цели мы с maman достигли только часам к четырем пополудни.
Бахмачеевка была типичной деревней того времени: одна улица, 20, или около того, домов с одной стороны, и столько же с другой. Все дома — бревенчатые избы, благо лес стоял рядом за речкой с таким же названием, как и деревня, и практически однотипными. Даже местный магазин-сельпо, и тот был деревянным. Два колодца-журавля: на одном конце деревни и на другом.
Вокруг каждого дома — обширный сад-огород минимум в 30 соток, сараи, а иногда и бани. Скотину, и помногу, здесь держала каждая семья — коров, овец, свиней, гусей, уток, кур. А у некоторых были в хозяйстве даже лошади.
Выпасом скотины, коров и овец, в деревне занимались по очереди подростки: сначала из одного дома, потом из второго и так по кругу. Другую живность, вроде свиней, гусей, уток и кур, каждое утро просто выгоняли из сараев на улицу, и они паслись сами по себе, возвращаясь домой уже вечером.
Взрослые работали в колхозе. Каждое утро в 6.00 из соседнего села приходила грузовая машина, в кузов которой набивались механизаторы да скотники. Эта же машина ближе к ночи привозила селян обратно.
Из этой общей картины деревенского пейзажа выбивалась усадьба на другом конце деревни. Забор из плотно пригнанных строганных досок перегораживал улицу поперек, практически превращая её в тупик. А дом… Но если все дома Бахмачеевки выглядели обычными избами, пусть и с наличниками, украшенными затейливой резьбой, фигурными столбами-подпорками крыльца, то здесь из-за двухметрового забора выглядывал самый натуральный двухэтажный особняк-терем с островерхой куполообразной крышей и даже резными балконами.
В усадьбе жил местный лесник. Причем, несмотря на обширность надворных построек, кроме пары лошадей и двух больших лохматых собак, другой живности у него не было. Впрочем, как и не было семьи.
Семьи в Бахмачеевке, как и во всех деревнях того времени, были большие: минимум трое-четверо детей в каждой. Maman как-то рассказывала, что у неё, кроме брата дяди Славы, были еще младшие брат и сестра. Брат погиб в армии, а сестра умерла в младенческом возрасте от воспаления легких.
Моя бабушка, баба Нюша, как я её называл, уже лет пять была на пенсии. Дед Паша, несмотря на возраст, еще работал в колхозе механизатором: в уборочную комбайнером на комбайне «Нива», который больше ремонтировался, чем работал, а в остальное время, с поздней весны до середины лета, — трактористом на «Кировце».
Maman сняла петлю из кожаного ремня с калитки, пропустила вперед меня (у меня в обеих руках были сумки да плюс армейский — презент дяди Славы — рюкзак на спине), закрыла её за собой. Дверь в дом оказалась подпертой снаружи узкой доской. Кстати, двери всех домов в деревне так и закрывались — если никого не было дома, то просто подпирались колом, доской или лопатой снаружи. Изнутри, правда, можно было запереться на крючок или щеколду.
— Наверное, бабушка на огороде? — предположил я.
Мы прошли на огород. Баба Нюша, высокая, сухощавая пожилая женщина за 60, возилась на огороде: ловко таскала вёдра с лейкой, поливая тщательно прополотые грядки зелени на огороде.
— Мам! — позвала её maman. — Я тебе тут помощника на лето привезла. Возьмешь его на воспитание?
— Лишь бы не в рабство… — буркнул я.
Баба Нюша обернулась, поставила вёдра и неспешно подошла к нам. Критически осмотрела меня, сердито буркнула:
— Ну, посмотрим, посмотрим… Антон вон, гляди-ка, вымахал-то как! А раньше слабосилок какой-то был. Соплёй перешибить можно. А сейчас, пожалуй, и вместо лошади плуг потаскать смогёт.
— Песец! — вздохнул я. — Продали негра на плантацию!