— Больно, — прохрипел я. — И пить дайте.
— Сейчас, сейчас! — отозвался на этот раз женский голос. Да, плохо, когда без глаз-то. Кто поднес к губам что-то узкое, похожее на носик чайника.
— Пей!
Я присосался. Вода, обычная, простая вода, но такая вкусная, наполнила рот, скользнула в горло. Я сделал несколько глотков, поперхнулся, закашлялся.
— Тише, мальчик, тише!
Я сделал еще пару глотков.
— Спасибо! — вот и голос окреп. И вдруг я испугался. Я вспомнил. Вспомнил!
Maman, уходя на работу, оставила записку сходить в магазин, купить сметаны, молока и хлеба. Идти надо было с утра — молочку с утра привозили в 8.00. До 12.00 её практически разбирали всю. Я решил ехать на велосипеде — и быстрее, и веселей. В принципе, по поселку ехать особо-то и недалеко, с полкилометра, не больше. Повернул к магазину, во двор. Вдруг сзади меня что-то сильно ударило в спину, швырнуло вперед. Я перелетел через руль, приложился головой, кажется, об бордюр… и всё… Дальше только боль и темнота.
— А глаза? Глаза целы? — спросил я.
— Целы, целы! — меня успокоил мужской голос. — Повязка у тебя на голове. Сегодня или завтра её снимем, всё будет нормально.
— Голова болит, сил нет, — пожаловался я. — И ребра тоже. И руки… И всё чешется…
— Татьяна! — скомандовал мужчина. — Сделайте юноше укол: димедрол, анальгин, папаверин!
— Хорошо, Сергей Николаевич! — отозвалась девушка. Минут через пять с меня сдернули простыню — повеяло прохладой. Меня повернули на бок. Кажется, укололи. Через минуты две боль отступила. И я опять провалился в темноту.
На этот раз я проснулся от жуткого желания немедленно сходить в туалет.
— Эй, кто-нибудь!
Глаза опять открыть не получилось — повязка. Есть кто-то рядом, нет — не определить.
— Чего тебе? — спросил рядом звонкий детский голосок.
— Позови кого-нибудь, пожалуйста, — попросил я. — Медсестру или нянечку. Мне в туалет надо!
— Сейчас позову! — следом раздались шлепки босых ног по полу. Хлопнула дверь. В коридоре этот же детский голосок закричал:
— Тётя Валя! Мой сосед в туалет просится. Который всё время спит и ходить не может!
— Иду, иду! — ответил старческий неприятный скрипучий голос. — Уж и потерпеть не может. Насрет под себя, морду говном измажу.
— Атас! — подхватил кто-то громко в коридоре. — Баба-Яга идёт!
Хлопнула дверь. Чьи-то цепкие руки больно ухватили меня за плечо и бок, бесцеремонно повернули. Под задницу подпихнули холодную железную посудину. Оказалось, что я в постели лежал без трусов в одной футболке. Потом так же резко уложили обратно на спину.
— Ссы давай! — визгливо скомандовала старушенция. — Или сри! Что ты там надумал сотворить?
Я попытался присесть, сгибая ноги в коленях. Не получилось. Зато раздался очередной вопль бабки:
— Да не ёрзай ты! Опрокинешь судно, всю постелю себе изгваздаешь! Мой потом тебя! Делать мне больше нечего!
Ну, в туалет кое-как мне сходить удалось. И «по-большому», и «по-маленькому». Уходя, бабка проворчала:
— Ишь ты! А доктора-то говорили, парализовало его, позвоночник поломало. Мол, ноги теперь на всю жизнь отнялись. А сам-то ишь, как ножками сучит!
Тут я вдруг осознал, что у меня: во-первых, исчезла трубка из носа, во-вторых, в вене на сгибе локтя не торчала капельница, и, самое главное, у меня ничего не болело. Ничего — ни руки, ни голова, ни бока! И, наконец, я осознал, что жутко хочу есть. И не просто есть, а жрать. Жрать! Организм требовал пищи и, желательно, много. Да так, что кишки с желудком винтом крутило, выворачивая наизнанку.
— Пацаны, — сказал я в никуда. — А тут вообще кормить будут, нет? Есть охота, сил нет!
— Завтрак уже был, — ответил мальчишеский голос. — А твою кашу и хлеб с маслом Баба-Яга утащила. Вон, только чай и остался. Ты ж без сознания лежал. Или спал.
— Баба-Яга — это санитарка здесь что ли? — поинтересовался я.
— Ага. Нянечка. Злющая. И всё ворует. Мне вон родители пряники принесли. Так она их упёрла. Не положено, мол, говорит. 20 копеек в тумбочку положил. Думал, потом булочку в буфете купить. Опять кто-то спёр. Точно, она! Больше некому.
— Ну, дай тогда хоть чай, — попросил я. Мне в руки сунули стакан. Я сделал глоток. М-да. В чае сахаром совсем не пахло. Видимо, Баба-Яга и сладкое любит. Мне в руки ткнули что-то колючее. Хлеб!
— На, пожуй! — продолжил тот же мальчишеский голос. — Я от завтрака хлеб заныкал. Только никому не говори. А то ругаются.
Я сунул кусок хлеба в рот, прожевал, проглотил. Есть захотелось еще больше.
— Ну, показывайте, где наш больной! — раздался голос доктора. Ко мне подошли. Рядом скрипнул стул.
— Ну, как себя чувствуешь? — пальцы обхватили моё запястье. — Нормальный пульс. Что где болит, рассказывай!
— Ничего не болит, — ответил я. — Есть хочу, аж кишки в трубочку сводит.
— Сейчас разберемся, — сказал доктор. — Ну-ка, пошевели пальчиками!
Я пошевелил.
— Ноги в коленях можем согнуть?
Я согнул. Что ж не согнуть-то, если сгибаются?
— Ладно, — доктор почему-то вздохнул и кому-то скомандовал. — Давайте его в процедурную. Будем менять повязку!
Моя кровать оказалась на колесиках. Прямо на ней меня и повезли. В коридоре я немного замерз — из одежды только футболка, а вместо одеяла простыня. Да и в процедурной тоже было прохладно. Хоть и май на дворе. Очевидно недавно проветривали кабинет.
Меня усадили. Если точнее, то подняли спинку кровати-каталки, в результате чего я сел. Около виска ощутил холод металла. Щелкнули ножницы, разрезая бинты. Вскоре повязка покинула мою наголо обритую голову (я потянулся потрогать своё темечко и сразу же легонько получил по руке):
— Не лезь!
— М-да, — снова задумчиво подал голос доктор. — Это называется открытая черепно-мозговая травма…
Я рискнул открыть сначала один глаз, потом другой. Яркий свет неприятно резанул по глазам. Я тут же поспешно зажмурился.
— Ну, и как ты себя чувствуешь, молодой человек? — опять поинтересовался доктор.
— Нормально, — отозвался я, щурясь. — Есть хочу.
— Да, да, — задумчиво кивнул доктор. — Чуть-чуть потерпи. Накормят тебя. Только рану обработают…
— Зина! — он скомандовал медсестре. — Обработайте эти… ммм… швы, и обратно его отвезите в палату.
И почему-то уж очень поспешно вышел. Тем временем медсестра Зина, крупная дамочка в возрасте ближе к 40-ка годам, ловко помазала мне голову зеленкой, осмотрела со всех сторон, вздохнула:
— Ладно, поехали, больной! — слово «больной» она произнесла как-то то ли презрительно, то ли иронично-саркастически.
Я, укрытый простыней по самую шею, с любопытством осматривался, пока медсестра Зина без труда катила мою каталку из процедурной в палату. Ничего особенного. Обычная больница. Стены до половины крашеные унылой тускло-серой масляной краской. На стенах редкие плакаты, типа «не ешь немытые фрукты», «чистота — залог здоровья» и т.д. Хорошо, хоть не «чище руки — твёрже кал!» По коридору встретили пару ребят: одного на костылях, другого с забинтованным торсом. Еще навстречу прошмыгнула какая-то мелкая пигалица в пижамке, лет 5–6, с забинтованной головой.
Наша палата оказалась двухместной. На обычной кровати слева от окна сидел белобрысый тощий пацан. Судя по голосу, тот самый, что меня кормил хлебом. Он сразу вскочил, подбежал к нам, попытался помочь Зине придвинуть каталку к стене. Она цыкнула на него, мальчишка отошел, сел на свою кровать.
Медсестра вышла. Пацан подошел ко мне.
— Тебя как зовут?
— Антон, — я осторожно сел на кровати, спустил ноги вниз. До пола не достал.
— А меня Коля, мне 9 лет. А сколько тебе лет?
— 15, — ответил я. — Где здесь туалет, знаешь?
— Туалет в коридоре! — мальчик махнул рукой в сторону двери. — А мне аппендицит вырезали. А тебе?
Я усмехнулся его непосредственности. Пацан что-то продолжал тараторить, я его почти не слушал. Думал о своём.
— Одежда моя где, не знаешь?
Он замолчал. Потом собрался с мыслями, ответил:
— Вся одежда на складе у старшей медсестры. А моя в шкафу там.
Он ткнул пальцем в обшарпанную фанерную дверцу в стене — встроенный шкаф. Я встал на ноги. Стою вроде нормально и даже не падаю. Почему тогда старуха-санитарка что-то говорила насчет переломанного позвоночника? Или она кого-нибудь другого имела ввиду? Я подошел к шкафу, открыл дверцу. Обычный двухстворчатый шкаф. Слева вешалки, справа полки. На полке, что повыше, лежала чья-то пижама — больничная серо-коричневая байковая куртка с такого же цвета штанами.
— Это чье? — спросил я. — Моё или твоё?
— Наверное, твоё, — пожал плечами пацан. — Уж точно не моё!
Я влез в штаны, которые оказались мне узковаты и коротковаты, натянул куртку, одел резиновые шлепанцы-сланцы, которые тоже стояли в шкафу.
— А душ или ванная есть?
— Есть! Показать?
Я кивнул.
— Пошли! — я взял с полки большое вафельное полотенце с сизым штампом больницы в углу, кусок хозяйственного мыла с раковины.
Душ располагался в самом конце коридора рядом с туалетом. Я оглянулся. Противоположный конец коридора перегораживали массивные двухстворчатые двери с круглыми, словно иллюминаторы, окошками. Вверху, над ними краснело буквами панно «Реанимация. Не входить!».
Разумеется, в душе горячей воды и в помине не было. На дворе май. Скоро лето. Какая горячая вода? Даже дома горячую воду отключали с наступлением июня и до самого августа, а то и сентября!
Я кое-как обмылся, уделяя особое внимание подмышкам и паховой области.
И всё же — больница, детское отделение. А горячей воды нет!
Осторожно ладошками намылил голову, нащупал пару швов. Наощупь они казались тонкими, даже какими-то старыми. И совершенно никаких болевых ощущений. Сколько ж времени прошло с этой аварии?
Вытерся тело полотенцем. Голову тереть не стал, только аккуратно промокнул.
— Ковалев! — услышал крик из коридора. — Ковалев! Ты где⁈