— Пожар! Горим!
От неожиданности и Дубовицкий, и тот, другой милиционер замерли. В коридоре защелкали замками двери. Чернявый с бабкой Зарой направились вниз по лестнице на выход, не желая участвовать в перепалке с моими соседями.
— Какой пожар? — не понял сержант. — Где?
— Пожар! — продолжал орать я. — Караул! Горим!
На лестничной площадке хлопнула одна дверь, затем другая, третья…
— Где пожар?
На лестничной площадке перед нашей распахнутой дверью показались соседи — тётя Маша, дядя Володя из «двушки» слева, дядя Ваня из квартиры сверху. Тётя Маша заглянула в дверь и зычно поинтересовалась:
— Что это за безобразие?
Дубовицкий подошел к двери, злобно сказал:
— Не мешайте работать органам!
И попытался закрыть дверь. Не тут-то было! Тётя Маша подставила ногу, толкнула майора в грудь, вошла в прихожую:
— Ты что это, майор, за бардак вытворяешь? Двери по ночам советским гражданам ломаешь? Детей пугаешь? Совсем берега попутал?
— Не мешайте работать, гражданка Киселева! — Дубовицкий опять попытался вытолкнуть тётю Машу за дверь, упираясь своими руками ей в плечи. Тронуть необъятную грудь боевую бабушку он не рискнул. А вот тётя Маша в ответ легко отбила его руки да ещё и заорала:
— Ты куда ручонки свои тянешь?
Она развернулась и гаркнула:
— Вовка! Дуй к автомату, звони 7−00–12, вызывай опергруппу на мой адрес. Дежурному скажешь, что я просила.
Сосед дядя Володя, мужик лет 50-и с хвостиком подорвался вниз по лестнице. Дубовицкий с тоской посмотрел ему вслед и вздохнул:
— Ну, вот тётя Маша, что ты вечно лезешь, куда тебя не просят, а?
Телефон 7−00–12, номер которого назвала тётя Маша, принадлежал дежурному областного УВД. Кем же тогда была наша соседка, если дежурный УВД должен был её знать, причем по имени?
Да и Дубовицкий вдруг реально напугался. Выглядел он, конечно, уже совсем не так, как месяц назад. Некогда пухлые щеки обвисли брылями, лицо из багрового стало каким-то серым. Мундир болтался, как на вешалке. А ведь раньше, буквально с месяц назад участковый мог застегнуть пуговицы на кителе только при глубоком выдохе!
Он обернулся, посмотрел на меня, потом на соседку. Сержант, который ворвался в квартиру вслед за ним, бочком-бочком выскочил и побежал вниз по лестнице.
— Ты чего к ребенку пристал? — продолжала негодовать тётя Маша. — Он после операции, а ты на него с кулаками⁈ Совсем совесть потерял со своими цыганами! Давно в инспекцию по кадрам не вызывали? Так я тебе устрою!
Она замолчала, переводя дух, перешагнула порог квартиры, глянула на дверной замок, хмыкнула:
— Ну, всё, Игорёк, считай, допрыгался!
Дубовицкий сплюнул на пол прямо у меня под ноги в прихожей:
— Ладно, увидимся ещё!
Он вышел. Хлопнуть дверью не получилось. Сломана она была. Тётя Маша прошла на кухню, уселась за стол, скомандовала:
— Антон! Поставь чайник. Будем наряд ждать. А вы, — она обратилась к соседям, мявшимся на лестничной площадке, — тоже ждите! Милиция приедет, объяснения отбирать будет! Ждите, чтоб заново вас не будить.
Время было уже заполночь.
На удивление наряд — капитан и два сержанта — приехали достаточно быстро, не прошло и получаса. Первым в квартиру и, сразу на кухню, прошел, конечно, капитан. Сержанты остались стоять в прихожей. Я вынес им табуреты:
— Садитесь, пожалуйста!
— Садятся в тюрьму, — мрачно пошутил один. — Правильно говорить, присаживайтесь.
— Тогда стойте, раз не нравится! — отозвалась с кухни тётя Маша. — Антон, дай еще кружку. Налей чаю капитану!
— Капитан милиции Шишкин, уголовный розыск, — капитан протянул тёте Маше удостоверение. — Старший дежурной опергруппы УВД.
Тётя Маша внимательно посмотрела документ, кивнула, сообщила:
— Киселева Мария Гавриловна, пенсионер.
— Я в курсе, товарищ полковник! — отозвался капитан.
— Хм… Помнят! — довольно ответила тётя Маша. — Тут такое дело, капитан… Кстати, можно тебя по имени-отчеству называть? Нет возражений?
— Какие возражения, Мария Гавриловна? — усмехнулся капитан. — Только лучше просто по имени. Молод я еще, что б Вы меня по имени-отчеству звали.
— Ну, по имени, так по имени, — согласилась тётя Маша. — Так вот, Вениамин, наш участковый майор Игорь Михайлович Дубовицкий совсем зарвался. Среди ночи вместе с местными жителями, представителями так называемой негативной среды, ворвался в дом к несовершеннолетнему Антону Ковалеву, сломал ему дверь…
— Ковалеву Антону? — капитан повернулся ко мне. — Ты Ковалев Антон? Ты недавно выписался из травмотологии БСМП?
Я кивнул.
— Ладно, — капитан повернулся к тёте Маше. — Рассказывайте, Мария Гавриловна!
И тётя Маша стала рассказывать. В основном, разумеется, про Дубовицкого. Капитан разложил папку, вытащил бланки протоколов, ручку. Постепенно по мере длительности повествования его лицо становилось всё мрачнее и мрачнее.
Я принёс из комнаты стул, протиснулся на кухню, сел возле газовой плиты. Когда бабушка закончила своё повествование, Шишкин поинтересовался:
— Заявление будете писать?
— А как же! — вскинулась она. — Буду! В отношении хулиганских действий сотрудника милиции в ночное время. И он тоже!
Она махнула в мою сторону рукой:
— В отношении незаконного проникновения в жилище несовершеннолетнего в ночное время, нанесения легких телесных повреждений и порчу имущества. Кто ему дверь чинить будет, а?
Капитан устало качнул головой:
— Пишите!
Он протянул тёте Маше лист бумаги, ручку.
— А вы, — он повернулся к подчиненным. — Отберите объяснения у соседей!
Сержанты встали.
— Есть! — буркнул один.
— И не вздумайте там им надиктовать, мол, ничего не видели, ничего не слышали! — вскинулась тётя Маша. — Я проверю…
Милиционеры ушли. Шишкин обратился ко мне:
— А почему участковый к тебе привязался? В чём причина? Чем ты ему так насолил?
Тётя Маша даже мне ответить не дала.
— Его цыган пьяный на машине сбил! Дубовицкий взятку от его соплеменников получил, чтоб дело прикрыть. Вот он и начал обхаживать. Сначала мать, пока Антошка в больнице лежал. Потом уже их двоих, стоило ему из больницы выйти. Отказную просил написать. А когда его мать цыганва избила, да так, что она в больницу попала, участковый даже искать никого не стал. Хотя всем известно, кто это сделал и где они отсиживаются!
Я сидел и молчал, мысленно восхищаясь словоохотливой соседкой. А тётя Маша продолжала:
— Первый раз он к его матери вообще с цыганами пришел. Если бы не я, они б еще тогда её убили! Вон Ирину Ерёмину в прошлом году снасильничали и убили, а Дубовицкий мало того, что палки в колёса следствию вставлял, так вообще все материалы проверки барону показал, все жалобы, которые родители писали.
Характер повествования у соседки был то просторечный, а то вдруг весьма специфический. Мне показалось, что тётя Маша словно играет роль недалёкой бабки, но иногда срывается, допуская оговорки, характерные для образованного человека со специфическим образованием, и, скорее всего, юридическим. И почему-то я вдруг подумал, что ни капли бы не удивился, узнав, что соседка свободно владеет иностранным языком, а, может, что скорее всего, двумя-тремя. Эдакий Штирлиц на пенсии, только в юбке!
Заявление она написала. Шишкин убрал его в папку, протянул мне чистый лист бумаги:
— Пиши!
— Что писать?
— Заявление на Дубовицкого пиши! — влезла тётя Маша. — Всё пиши! Как он к твоей матери приходил с требованием написать отказ от претензий к Прохорову. Как угрожал тебе…
Я попытался возразить, но тётя Маша меня оборвала:
— Я сама слышала, что он грозил тебе и твоей матери проблемами. Ты-то уехал, а твою мать чуть не убили! Пиши давай!
Я подробно изложил весь пасквиль на нашего участкового, благо на память теперь не жаловался. Первым, разумеется, моё заявление прочла тётя Маша. Она ловко выхватила его у меня из рук, когда я протянул бумагу капитану. Шишкин от неожиданности даже закашлялся.
— Хороший у тебя почерк, — она одобрительно кивнула головой. — Всё разборчиво и подробно. И про умышленную порчу имущества тоже, то есть про сломанную дверь.
Заявление перекочевало к Шишкину. Капитан прочёл его, покивал головой, посмотрел на меня, поинтересовался:
— Точно, всё так и было?
Я не понял, про какой эпизод он спрашивал, но на всякий случай утвердительно кивнул. Шишкин достал еще один лист бумаги, написал на нём несколько цифр и свое имя-отчество:
— Это мои рабочий и домашний телефоны. Если возникнут проблемы, звони в любое время. Понял?
Я опять кивнул.
— Ну, а завтра-послезавтра я к тебе еще раз заеду. Вдруг что-то уточнить надо будет. Когда лучше? В какое время?
— Да лучше с утра, — ответил я. — Часов в десять самый раз, если что. Сейчас же каникулы.
В проеме двери показались милиционеры. Шишкин встал, подошел к ним:
— Объяснения взяли? Тогда поехали!
Он повернулся к нам, сообщил:
— Мы в опорный пункт доедем, участкового вашего с собой заберем в Управление.
И усмехнулся:
— Если вы, конечно, не возражаете.
Мы с тётей Машей, разумеется, возражать не стали.
Они уехали. Тётя Маша закрыла глаза, глубоко вздохнула, сказала:
— Сейчас, Антон, посижу минуточку и пойду. А то поздно уже.
Она, тяжело, с присвистом, дыша, облокотилась на стол. Лицо у неё стало совсем бледным.
— У тебя валидол есть? — еле слышно попросила она. — Как некстати-то!
Я бросил взгляд. У тёти Маши сердце в груди полыхало темно-багровым цветом. При этом пятно прямо на глазах росло, увеличиваясь в размерах, а его цвет становился всё темнее и темнее.
Старушка стала заваливаться лицом на стол. Я поспешно кинул в неё конструкт «исцеления», потом «регенерацию», ну, и, разумеется, до кучи пустил сгусток, эдакий лохматый шар, как я его видел, «живой» силы прямо в сердце, на всякий случай, лишним не будет, чтоб подстегнуть, а ну как вдруг встанет?