Жены писателей – выдающихся писателей – особая тема, никто ею всерьез не занимался и специально не исследовал (конъюнктурные журналистика и беллетристика не в счет). В жизни Чехова есть ключевая фигура, которая на очень многие аспекты этой темы проливает свет – или отбрасывает тень, четкую, как вырезанный силуэт, – это Лика Мизинова.
Сильное влечение и влюбленность, несомненно, наличествовали с обеих сторон, обе стороны интриговала загадка характера партнера, и обе стороны после серии испытаний и по здравом размышлении забраковали своего партнера. Это неудивительно: сошлись два чуждых начала, два превосходных – каждый в своем роде – образца; природа и общество толкают их в объятия друг друга – идеальная пара, созданы друг для друга! – а они ни в какую. И провалили совместными усилиями старый, как все наше мироздание, спектакль.
Даже внешне они походили на лисицу и журавля (не говоря о канве и сути сказочного сюжета). Встретились два эгоцентриста: биологический и творческий. Ликой руководила женская природа – ей нравились знаменитые мужчины (т. е. особи высокого ранга, желательно наделенные творческим воображением, – поскольку лица свободных профессий пользовались особым престижем в чиновничьей полупатриархальной стране, а несвязанность государственной службой позволяла безраздельно завладеть их временем, превратив в жрецов собственной красоты), но их следовало покорить. Они обязаны были пройти испытание – в ходе игры «да-нет» доказать свою способность быть образцовым поклонником, мужем и отцом потомства. Однако искусный охотник на карасей, Чехов сам забрасывал наживку, подсекал и выпускал улов назад в реку, будто забавлялся с молодой девушкой.
Ее игру он видел, понимал ее цели (никаких, кроме природных, у нее, кажется, не было, но магия красоты влюбленной в него молодой женщины, сероглазой пепельной блондинки с гибким станом, наделенной смекалистым умом и острым языком, делала ее таким лакомым произведением природы и воспитания, что было бы неблагородно и безвкусно свести отношения с ней к заурядному постельному роману), ядро же его личности, как она ни тщилась, ускользало от ее понимания. У нее могло быть две версии: 1) слабак, не имеющий серьезных намерений; 2) одна соблазнительная видимость незаурядного мужчины, являющегося на самом деле хладнокровным служителем некого бесчеловечного искусства. И то и другое все равно не годилось.
Чехова восхищали, по его выражению, красота и щедрость замысла сотворившей Лику природы, смущал, однако, некий невидимый изъян произведения, заставлявший подозревать глубинное лукавство замысла, – позднее в рассказах он пытался объяснить то и другое сексистским характером воспитания своего века. Своей пассии он писал: «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и в сущности я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне покрепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею» (28.06.1892). (Особенно любопытна здесь зооморфная метафора «бессознательного» – протофрейдистская догадка, ставшая клише шутейной поэзии XIX века). На что Лидия Стахиевна отвечала ему, подстраиваясь под принятый Антоном Павловичем тон: «А как бы я хотела (если б могла) затянуть аркан! покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везет!». О, это была настоящая война полов! Но сердце имеет свои права, ему не прикажешь. Оба страдали, маскируя это подчас весьма колючей пикировкой.
В затейливой и разветвленной истории их отношений оказался пародийно задействован целый «интернацьонал». Польская красавица Лика Мизинова проверила свои чары на «правильно отреагировавшем» художнике Левитане, еврее черкесской внешности и темперамента. Ей удалось пробудить в Чехове ревность, но и только – русский журавль продолжил вышагивать в чоботах по своему болоту. Авансы без покрытия и безрезультатное хождение друг к другу в гости утомили обоих. И наступил момент, когда на сцене их вялотекущего, то распаляющегося, то берущего паузу романа (Чехов к этому времени завел в Москве любовницу-актрису, отнимавшую время, но не требовавшую расходования душевных сил) возник вдруг Потапенко – «бодрый талант», по определению критики, симпатичный и плодовитый беллетрист из Одессы, с замечательным, как у украинских певчих, голосом. Весельчак, душа компании, человек небездарный, неглупый и очень хорошо зарабатывающий, один недостаток – женат. Но слюноотделение образцовое, как у собаки Павлова (теория условных и безусловных рефлексов великого физиолога также еще дело будущего). Чехов оказался невольным свидетелем их решающей «спевки», когда они вдвоем приехали к нему в Мелихово с шампанским встречать Новый год. Чехов ненадолго уединился, чтобы написать и отослать письмо приятелю-редактору, начинавшееся так: «Сейчас приехали Потапенко и Лика. Потапенко уже поет», – а в постскриптуме приписано: «И Лика запела» (28.12.1893).
Дальше все известно: Париж, красивые и возвышенные планы, Потапенко, снующий между женой и любовницей, нечаянная беременность, улетучившийся в Россию за деньгами любовник, письма очнувшейся от воздействия феромонов, гормонов и бульваров Лики. Все зубы должны были разныться у Антона Павловича от этой истории. Он готов был еще как-то помочь так нелепо и жалко поскользнувшейся Лике, намеревался даже встретиться с ней за границей, но они разминулись. Наверное, он и не поверил, что она способна покончить с собой, как, впрочем, и все прочие действующие лица этого стремительного адюльтера. Всей истории не дало окончательно превратиться в фарс появление на свет непрошеной внебрачной дочери Христины, которую Лика, наигравшись, отправит вскоре жить в деревню, где та и умрет в возрасте двух лет от воспаления легких.
Любовные истории не имеют обратного хода.
Отчего же Чехов самоустранился, позволив, таким образом, действовать другим соискателям? Лика, по ее разумению, вправе была выставить ему за это счет. Задвинутое на время, отвергнутое Антоном Павловичем чувство вновь было извлечено из кладовой ее души и выставлено в качестве оправдания – раскаяние же придало ему жара. Но чары Лики окончательно потеряли к тому времени свою власть над Чеховым.
Не было у него никакой загадки, и не являлся он каким-то бездушным служителем Литературы с большой буквы. Еще двадцативосьмилетним человеком он писал Суворину: «Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей» (25.11.1888). Он был одним из лучших русских писателей своего века, и ему нужна была не просто жена, но спутница, помощница, вторая недостающая половина, потому что «нехорошо быть человеку одному» и тяжела его ноша. И что же, он должен был сбросить ее и побежать взапуски за юбкой?
Два начала дожидались, какое из них отступит. А ведь чтобы любовь состоялась, должен быть сделан шаг навстречу – дело-то обоюдное. Один раз у них чуть не получилось, когда Лика все подготовила для совместной поездки на Кавказ, оставалось только встретиться на вокзале и сесть в поезд. Но помешала эпидемия холеры, и повторных сколь-нибудь серьезных попыток связать свои жизни не предпринималось ни одной стороной – значит, не судьба.
Особый шарм Лике придавала некая пораженческая черта в ее поведении – то, что впоследствии назовут виктимностью, ролевым поведением жертвы (результат психологической травмы и непреодолимого ощущения недооцененности и вины дочери, не сумевшей когда-то вместе с матерью удержать отца и мужа). Именно эта черта помешала способной, очаровательной и очень плотской молодой женщине реализоваться профессионально, а также в личной жизни, по большому счету. Чехов был мужчиной ее жизни. Возможно, она была женщиной его жизни. По «замыслу» – но произошел какой-то сбой в ходе его воплощения и реализации: ключ не подошел к замку, дверь не открылась.
Свободный человек Чехов мог жениться только по любви. Его страшные сны – что его женят на нелюбимой женщине и ругают в газетах (в письме от 13.10.1896, за четыре дня до премьеры «Чайки» в Петербурге).
Внутренне он, кажется, был способен (а может, и расположен) взять жену с чужими детьми. Такую, как Авилова, жена петербургского госчиновника и способная писательница, – в другом случае. Он охотно и не без удовольствия редактировал ее рассказы, а главное, она несомненно привлекала его как женщина. Но он был щепетильным и тактичным человеком, а она – пославшая ему брелок с шарадой «Если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее» – оказалась рабыней своего брака, идеально приспособившейся к сожительству с состоятельным и ревнивым мужем, от которого целиком зависела в материальном и правовом отношении («Анна Каренина» предупреждает! Роман Толстого вышел в свет двумя десятилетиями ранее). Как в свою очередь Чехов зависел от взятых на себя обязательств перед родными. Поэтому литератор Авилова изобретала и создавала двусмысленные и тягостные ситуации, а тем временем женщина Авилова исправно рожала законных детей, задабривая и успокаивая мужа.
Авиловой принято верить, хотя адресованное ей и содержащее некое полупризнание так называемое «алехинское» чеховское письмо мая – сентября 1901 года – это воспроизведение пропавшего оригинала по памяти адресатом. Однако нельзя исключить совершенно, что Чехов просто воздержался от обременительного романа с замужней женщиной, и все описанные последней платонические страсти-мордасти, по крайней мере наполовину, плод воображения – попытка пожилой женщины, потерпевшей фиаско и очнувшейся на склоне лет не в своей эпохе и даже стране, переиграть жизнь: оправдать отсутствующее несуществующим (утверждать что-то однозначно не представляется сегодня возможным).
Эта глава не о любовницах, а о потенциальных женах Чехова. Разговор о его законной жене и действительном браке потребует отдельной главы. Но перед этим…
Писатель Антон Павлович Чехов в результате всех этих переживаний написал пьесу о безответной любви и дезориентированном искусстве.