Безраздельно завладевшие Чехией Габсбурги оказались не худшими и просвещенными господами. Под девизом «Пусть сильные развязывают войны. Ты, удачливая Австрия, женись» этой династии удалось создать уникальную славяно-германскую, многонациональную, веротерпимую и какое-то время процветавшую империю. Ее называли еще «славянской империей с немецким фасадом», а Меттерних говорил в шутку, что Азия начинается сразу за оградой его венского сада. Австровенгерский государственный гимн с середины XIX века исполнялся на семнадцати языках, включая идиш, а три привилегированные нации, – австрийские немцы, венгры и поляки, – осуществляли власть над остальными, более или менее обездоленными и законопослушными народами. Один из премьер-министров Австро-Венгрии признавался: «Моя политика состоит в том, чтобы держать все национальности монархии в состоянии регулируемой неудовлетворенности». Покуда в конце Первой мировой войны накопившиеся взаимные претензии, неприязнь и ненависть осатаневших наций не разорвали в клочья лоскутную шкуру Австро-Венгерской империи. В результате на политической карте Европы возникли Чехословакия, Польша и ряд других государств.
Чехи обязаны были этим в первую очередь своей выращенной в австрийских университетах интеллигенции, возглавившей национальное возрождение, – великим композиторам, общественным деятелям, историкам и филологам, иногда готовым идти на подлог и мистификацию с благой целью, что не порицалось и в начале XIX века было даже в моде. В России также некоторые сомневались в подлинности «Слова о Полку Игореве», а современник Карамзина и Пушкина адмирал Шишков всерьез предлагал заменить все иноязычные слова самодельными («калоши» – «мокроступами», и т. п.). Чехам к концу XIX века последнее почти удалось, у них даже «театр» зовется с тех пор на собственный лад – «дивадло». Внес свою лепту в достижение чехами независимости и «бравый солдат Швейк» – собирательный образ, отразивший нежелание чехов защищать империю, в которой они были низведены до положения прислуги и людей второго сорта.
В независимой Чехословакии Карел Чапек (1890–1938) стал одним из лидеров нации и близким другом первого чешского президента Томаша Масарика, самого умного и интеллигентного европейского деятеля своего времени. Но что делать, когда ум есть, а воли нет, когда улетучились у подавляющей части населения навык и готовность воевать за собственную свободу, без чего сама свобода становится эфемерной? Поэтому Запад вскоре после кончины Масарика так легко сдал Чехию Гитлеру на переговорах в Мюнхене. И чешская делегация, дожидавшаяся в соседней комнате решения участи своей страны, послушно приняла ультиматум. А вот Чапек не пережил такого позора и крушения надежд, предпочтя умереть на пороге немецкой оккупации. Пройдет тридцать лет, и пражский студент Ян Палах решится на самосожжение столько же из протеста, сколько из стыда. Должны ли были чехи в том и другом случае взяться за оружие и погибнуть? Праздный вопрос. Их немного, и им виднее.
Долго считалось, что книга Карела Чапека «Война с саламандрами» является сатирическим антифашистским памфлетом и призывает деятельно сопротивляться нависшей над миром «коричневой чуме». Но в таком случае очень многое в ней потеряло бы актуальность, а этого не произошло.
В чем же фокус?
Многие ли видели саламандру или держали ее в руках?
Медлительная пятнистая ящерица, обожающая сырость, но в мифологии античности и средневековой демонологии этом хвостатому земноводному приписывалась власть над стихией огня. Саламандры являлись его персонификацией, как русалки и нимфы – олицетворяли душу воды, гномы и тролли – земных недр, а сильфы и эльфы – воздуха и ветра.
И это первый пласт чапековского образа саламандр: обитающие в языках пламени, извивающиеся саламандры способны превратить пламя в пожар, который погубит и их самих.
Вторая ассоциация – это нелюди, существа находящиеся на дочеловеческой стадии развития. А ведь каждый из нас являлся на протяжении нескольких недель кем-то вроде бесхвостой ящерицы в материнском чреве на одной из стадий развития зародыша! Чапек просто приблизил размер саламандр к человеческому, поселил их в море, а на суше поставил на хвост, превратив в этаких человеко-ящеров.
Еще извивающаяся саламандра с задранными лапками напоминает… свастику, а бессчетные толпы таких саламандр – массовые фашистские мероприятия. И Чапек всячески подчеркивает значение для популяции саламандр этих ритуальных танцев.
В сумме образуется нечто вроде того, что переживший Гражданскую войну в России поэт Максимилиан Волошин окрестил «демонами глухонемыми» войн и социальных потрясений.
Книга «Война с саламандрами» конечно же типичная антиутопия с некоторыми признаками памфлета или фельетона – жанра, к которому Карел Чапек был в наибольшей степени расположен. Достаточно вспомнить его послужной список.
Славу тридцатилетнему Чапеку принесла пьеса «Р.У.Р.», название которой не имеет отношения к Рурскому индустриальному району Германии и расшифровывается как «Россумские универсальные роботы». Это Карел Чапек в соавторстве с братом Йозефом (кстати, погибшем в нацистском концлагере, чего брат Карел избежал) ввел в оборот современной научной фантастики словечко «робот» (от всем понятного «роботник/работник»), а также новаторский сюжет о восстании машин против своих создателей – золотая жила для только набиравшего силу кино! Об атомном/нуклеарном/ядерном оружии он писал за двадцать лет до его изобретения. Он получил философское образование в университетах Праги, Парижа и Берлина и обладал широким кругозором, что не столь уж характерно для обитателя небольшой страны.
Чапек был озабочен идеей Европы как особой цивилизации, из которой центрально-европейские интеллектуалы сотворили культ, но при этом являлся трезвым и ироничным наблюдателем. Журналистская работа не позволяла ему чересчур уж воспарить и превратиться в официального идеолога Чехословацкой республики. Но она же пропитала его художественные произведения чрезмерной публицистичностью, а также фельетонностью, кабаретностью, фантазийностью и коллажностью. Ничего не попишешь: Mittel Europa – здесь всё немножко… скучновато и не всерьез, поскольку судьбоносные решения принимаются за ее пределами. Отсюда личное знакомство и ученичество Чапека у британцев – Бернарда Шоу и Герберта Уэллса («Война с саламандрами», 1936), его переклички «поверх барьеров» с Марком Твеном («Письма из Италии» и «Письма из Англии», 1923–1924; «Прогулки к испанцам», «Открытки из Голландии» и проч.), с нашими социальными фантастами А. Толстым и Беляевым («Фабрика Абсолюта» и «Средство Макропулоса», 1922, «Кракатит», 1924), с французскими экзистенциалистом Камю и абсурдистом Ионеско (его «Белая болезнь» и «Война с саламандрами» написаны задолго до «Чумы» и «Носорогов»).
Трудное межвоенное благополучие было пропитано катастрофизмом, и Карел Чапек являлся одним из немногих в Европе «ретрансляторов» неблагополучия, одним из литераторов-первопроходцев. Именно эта погруженность в глубинную проблематику своего века спасает творчество Чапека и его главную книгу «Война с саламандрами» от забвения, поскольку художественные ее достоинства, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Только глубина погружения обеспечивает защиту от времени – и в этом time proof всякого искусства.
Фактически, Чапек в «Войне с саламандрами» производит в художественной форме лабораторный эксперимент над человечеством. Что будет, если?
Так ли уж фантастична борьба за полноправие саламандр, если известно, что шимпанзе способны объясняться с людьми на языке жестов на уровне трех-, пятилетних детей? Так может, предоставить приматам избирательные права и ввести обязательное школьное образование? Или такой пассаж: «Саламандры – это множественность, их эпохальная заслуга, что их так много», – не о современных ли китайцах речь, да простят меня китайцы? О Китае, кстати, у Чапека тоже есть: «После этого конференция в несколько подавленном настроении перешла к обсуждению нового предложения: уступить саламандрам для затопления центральные области Китая; взамен этого саламандры должны на вечные времена гарантировать неприкосновенность берегов европейских государств и их колоний», – ничего это вам не напоминает??
Увы, речь стоит вести о природе человека! Об алчности, об интересах корпораций, по сравнению с которыми саламандры с их нравами – сущие дети! О самом холодном из всех чудовищ – государстве (по выражению философа Гоббса в его трактате «Левиафан»). Все в мире развивается по неумолимым законам драматургии. Если персонажи таковы и не способны быть другими, неизбежны такие-то и такие-то конфликты между ними, что приведет, не мытьем так катаньем, к такой-то развязке.
Чудесно, что Чехия, как и Швейцария, не имеет выхода к морю и старается соблюсти нейтралитет, потому что: «Кто-нибудь же должен оставаться нейтральным, чтобы поставлять другим оружие и все такое»! Чешский обыватель пан Повондра с воодушевлением восклицает: «Это ведь замечательно выгодно, что у нас нет никаких морей. Кто нынче морями владеет – несчастный тот человек»! Но вот он берет удочку и идет с сыном половить рыбку с моста над Влтавой – а из воды вдруг выныривает саламандра с плоской головой и изучающе на него глядит. Сматывай удочки, Повондра!
Сатирик и фантаст, прагматик и агностик, миролюбивый и чудаковатый человек Карел Чапек с ужасом начинает сознавать в середине 1930-х годов, что его благополучный идейный пацифизм ни на что не годен, и мир обречен.
По пражской легенде, за неделю до смерти он, неверующий, всю ночь провел в выстуженном соборе Святого Вита и истово молился, в результате чего заболел воспалением легких, которое и свело его в могилу в день католического Рождества – 25 декабря 1938 года. За два с половиной месяца до вступления армии саламандр в сдавшуюся на милость победителей Прагу.
Два поэта
Если посмотреть очень издалека, как бы в перевернутый бинокль, возникает смутное, но не случайное ощущение «парности» этих двух фигур – Бориса Пастернака (1890–1960) и Иосифа Бродского (1940–1996).