Звякнула цепь. Меня уложили на пол, надавили коленом на поясницу. В затылок уткнулся ствол. Предупредили тихо:
— Дёрнешься, убью.
Срезали скотч с запястий, велели вытянуть руки, нацепили кандалы. Снова загремела цепь, и меня неудержимо потянуло вверх. Запястья сдавило, от боли я едва не закричал.
Сняли мешок.
Две лампочки над головой освещали квадратное помещение. Пахло сыростью. На стенах непристойные надписи, стишки, корявые рисунки. Там, где краска облупилась, получалась неказистая стилизация под лофт. В начале семейной жизни Данара настаивала, чтобы мы отделали так нашу кухню. Но, во-первых, она слишком маленькая, во-вторых, возникало ощущение, что ты в подвале, а в подвале я обедать не привык. Хотя сейчас бы не отказался. Трое суток не ел.
Я стоял по центру, вернее, висел, с трудом доставая кончиками пальцев ног до пола. Боль в запястьях с каждой секундой ощущалась острее, я скрипнул зубами, и кто-то за моей спиной сказал:
— Цепь ослабь.
Ослабили. Боль пошла на убыль.
— Ко мне разверните.
Двое взяли меня за локти, повернули. Блок, на котором висела цепь, скрипнул.
— Сивер, с чего ты решил, что это миссионер?
Передо мной стоял мужчина лет шестидесяти. Невысокий, плотный, седая борода аля-Хемингуэй. Он и сам чем-то походил на писателя, вот только армейская парадная форма делала это сходство смешным.
— Да ты глянь, Гвоздь, глянь. — Сивер ткнул пальцем в мою сторону. — Плащ, как и положено. Рожа прям натурально людоедская. Вон какую нажрал.
— У нас через одного рожи людоедские, что ж мне теперь всех свежевать? А плащ… Плащ с тела снять можно. Иди, пройдись по двору, десятка два точно найдёшь. Это не показатель. Лучше признайся, что решил статов срубить по лёгкому. А, Сивер?
— Да как же! Он заряжен!
— Я тоже заряжен. И что? Людоедом меня назовёшь?
— Тебя нет. Ну, Гвоздь. Ты в авторитете, хозяин Квартирника, тебя все знают. А этот… Ну глянь ты.
— Гляжу, Сивер, гляжу. Зарядка у него уже заканчивается, блеска почти нет.
Гвоздю надоело с ним спорить.
— Последний аргумент тебе, Сивер. Капустин, спусти с него штаны.
С меня стащили брюки, трусы. Я дёрнулся, но тут же для успокоения получил по почкам.
— Смотри, Сивер, — Гвоздь кивнул на моё сжавшееся хозяйство. — Примас своим миссионерам яйца режет. У этого оба на месте. Можешь даже сосчитать: первое, второе. Так что хвостик тебе свинячий, а не награда. И штраф за ложную тревогу. Пятьсот статов. Сроку месяц. Не заплатишь, я тебя самого кастрирую. Танцор, тебя тоже касается.
— Как же так, Гвоздь?
— А вот так.
Хозяин счёл разговор с дикарями законченным и обратился ко мне. Рассматривал минуты, покачивая головой.
— Кто ж ты на самом деле, бедолага? Плащ миссионерский, одежда загоновская, штрих-код на запястье. Говоришь-то хоть по-русски?
— Могу по-английски, — прохрипел я. — И по-немецки тоже. Ты на каком предпочитаешь?
По почкам прилетел новый удар. Я выгнулся и заскулил. Сука-а-а… Наногранды нанограндами, а боль никто не отменял.
— За что⁈
— За наглость, — хмыкнул Гвоздь. — Забыл, что старшим грубить нельзя? Отвечай по существу, и будет тебе счастье. Готов к разговору?
— Как тут не согласиться. Готов.
— Отрадно слышать. Так кто ты такой?
Я закашлялся.
— Можно сначала штаны надеть, а то неуютно как-то. Да и не прилично в приличном обществе без штанов находиться.
Гвоздь кивнул, и на меня натянули штаны.
— Слушаю тебя. Только рассказывай так, чтоб я поверил. А иначе… Ребятушки, покажите ему, чем мы любим преступников потчевать.
Мужик в белом халате и лицом законченного садиста, которого хозяин обозвал Капустиным, подкатил столик и продемонстрировал хирургический набор: ножи, щипцы, расширители и прочий инструментарий, от которого стало холодно. Когда старуха говорила про свежевание, я думал, это форма речи такая, оказалось, всё по-настоящему. И сразу захотелось говорить только правду.
— Загонщик я. Ты же видел штрих-код. Да и одежда…
— Не показатель, — мотнул головой Гвоздь. — Среди моих квартирантов столько татуированных, что я удивляюсь, как сам до сих пор штрих-код себе не наколол. Капустин, ну-ка сними с него перчатку, чтоб сговорчивее был.
— С какой руки?
— Да пусть с левой.
— Гвоздь, — качнулся Сивер, — народ во дворе просил, чтоб его на площади свежевали. Уважь людей.
— Им тоже останется. Приступай, Капустин.
Здоровяк взял скальпель, крючок.
— Да погодите вы! — взвизгнул я. От страха тело покрылось липким потом, в горле запершило. — Погодите… Я реально с Загона. Миссионеры меня в Придорожном взяли месяца полтора назад. Я в рабочей бригаде был, охранником. У вас в тот день электричество обрезали. Примас хотел меня в миссию взять, бухтел всякую хрень про Великого Невидимого, перед посвящением наногранды вкололи. А я сбежал. Не верите? Вот у этих, — я кивнул на Сивера, — планшет мой и ножи!
— Ножи? — вскинул брови Гвоздь. — Какие ножи? От Гудвина? — и развернулся к дикарю. — Ну-ка, усач, выворачивай карманы.
Сивер попятился. Подручные хозяина прижали его к стене, обшманали, вытащили ножи, планшет.
— Гвоздь… — затрясся усатый. — Это не по закону. Мы хабар по чесноку взяли.
— Ты мне про закон лепить вздумал? Я здесь закон! А ты плесень. Я же предупреждал, чтобы весь инклюзив от брата Гудвина несли мне. С баблом не обижу, доверием обласкаю. А ты, сучий потрох, скрысятничал. И ты тоже, — повернулся он к Танцору.
Молодой рухнул на колени.
— Хозяин…
— Я вам кров дал, работу подкидывал, надеялся в основной состав перевести, а вы вон как со мной, да? Ах вы крысы. Две поганых, наглых крысы. Что ж теперь с вами делать? Освежевать? Что ты там говорил, Сивер? Людей уважить? Вот и уважу. Капустин, давай обоих на площадь. Давно у нас народ не веселился.
— Хозяин! — снова запричитал Танцор. — Это не я, это… хозяин!
Дикарей уволокли. Танцор попробовал упереться, но несколько ударов в живот лишили его способности к сопротивлению. Быстро у квартирантов с расправой.
Гвоздь обошёл меня со спины, постоял немного и шепнул в ухо:
— А ты опасный… Как тебя?
— Дон.
— Ты опасный, Дон. Два ножа у миссионеров отжать. Как сумел-то?
Я не стал ничего скрывать, очень не хотелось вслед за Сивером и Танцором отправляться на площадь.
— Один мне выдали для тренировок. Я на рукояти инициалы свои нацарапал, потому что после посвящения насовсем обещали отдать. А второй у Урсы забрал. По темечку ей заехал, когда она с послушником сношалась.
— У самой Урсы? Ох, ты. А не врёшь?
— Нахрена? Я так понял, у вас тут лучше не врать.
— Умный мальчик, далеко пойдёшь. Ну а в Загоне что делал?
— Я ж говорю, в ремонтной бригаде охранником. Да я в Загоне прожил всего неделю, из-под станка выбрался. Потом в шоу у Мозгоклюя участвовал. Победил. Не смотрел что ли?
— В шоу? Победил? Складно рассказываешь. И главное, достоверно. Прям так и хочется поверить.
— Да ты в планшет глянь. Там имя моё и номер.
— Какой номер?
— Двести сорок, сто двадцать семь, сто восемьдесят восемь.
— Хорошо, проверю. Разряжен он у тебя только. Но ничего, у нас тут и розетка есть, и зарядник.
Он отошёл к стене, подсоединил планшет к заряднику.
— О как.
— Что? — вздрогнул я.
— Тут пишут: аннулировано. Дон, уверен, что это твой планшет? Показания не сходятся.
— Может Контора решила, что я умер? Времени сколько прошло.
— И как быть?
Как быть, как быть… Не знаю, как быть. Что знаю наверняка: не хочу на площадь. Сквозь стены прорвался всплеск криков. То ли люди кричали, то ли те двое неудачников. Если я не найду ответы на его вопросы, то сам скоро буду так кричать.
— Гвоздь… Я могу к тебе так обращаться? Гвоздь, ты знаешь Гука?
Хозяин Квартирника не ответил, но по глазам догадался: знает. Ну ещё бы, кто не знает Гука.
— А Мёрзлого?
Тоже знал. И, кажется, эти имена ему пришлись не по вкусу.
— Сообщи в Загон. У вас же должна быть связь. Пусть не с Гуком, но с Мёрзлым наверняка. Просто назови моё имя.
Гвоздь заложил руки за спину, качнулся на пятках. Он сомневался. Какой-то недомерок в миссионерском плаще вдруг начинает оперировать именами, за которыми стоят огромные ресурсы. Если он врёт, а ты сунешься, то может так прилететь, что никакие стены не спасут. На его месте я бы тоже сомневался. Проще пристрелить недомерка и закопать за периметром втихаря. Возможно, Гвоздь так и поступит.
— Простой охранник, говоришь? Ладно, охранник, повиси пока здесь. Подумаю, что с тобой делать.
[1] Кармашки, нашиваемые на груди черкески, в которых хранили готовые к использованию ружейные заряды; своеобразный вид патронташа.
Глава 8
Он ушёл, выключил свет, я остался стоять в полуподвешенном состоянии. Руки онемели, спина затекла. Через час я начал проклинать всех и вся, через два понял, что подыхаю. За стенами уже наверняка вечер, а то и ночь. Никаких звуков снаружи не проникало, только в углу пищали мыши. Откуда они здесь, кругом кирпич и бетон.
В воспалённом мозгу начали роиться безумные образы: искажённые дома, деревья, смеющиеся лица, столб с примотанной Соткой. Она махала рукой, как будто звала. С края сознания доплыл кофейник-далла[1], в котором я готовил кофе по особому рецепту для гурманов. Этот рецепт нашла Данара. Она отыскала его в старой поваренной книге. Данара…
Удар по щеке.
— Что?
— Очнулся, археолог?
Голос знакомый. Где я его слышал?
— Ну так что?
Это уже Гвоздь. В ярко освещённом пространстве возникли контуры хозяина и ещё кого-то.
— Он.
— Заберёшь?
— Что при нём было?
— Наглеешь, Твист.
Твист… Твист… Точно! Штурмовик из команды Мёрзлого, его замыленная копия.
— Мёрзлый велел взять всё.
— Я мог не сообщать вам.
— Мог. Но сообщил.
— В следующий раз умнее буду.