— Дон! — голос Коптича зазвучал ближе. Я мог выстрелить; не факт, что попаду, но напугаю однозначно. — Сдавайся. Тебе ничто не поможет, и смерть твоя не принесёт выгоды никому. А если сдашься, — он хихикнул, — кто-то получит много-много денежек. Угадаешь кто? Хе-хе. Обещаю выдать каждому нюхачу по дозе в день твоей трансформации. Помянем…
— Да пошёл ты нахер, Коптич, — беззлобно ответил я. Тратить силы на злость не хотелось совершенно, их и без того оставалось мало.
— Как скажешь, Дон, как скажешь. Я подожду, мне не сложно. Утром солнце вытянет из тебя остатки влаги, и на этом всё кончится. Хотя, думаю, ты ещё до утра скукожишься. Вон сколь кровищи из тебя вытекло. Сдавайся, Дон. Конторщикам ты живой нужен. Не знаю уж зачем, но только живой. А не сдашься, так до конца вытечешь. Никому от этого пользы не будет, ни мне, ни тебе, ни конторщикам. Сдохнешь ведь, Дон.
Да и плевать… Зачем я вообще сопротивляюсь? Сам себя заставляю мучиться. Может, в самом деле застрелиться? Всё закончится в одну секунду. Как говорил Горбатый: раз, и я уже на небесах. Жизнь как таковая смысла больше не имеет. Данара считай что труп. Кира… Алиса найдёт её, она обещала. А больше меня ничто не держит. Только вот самоубийство слишком уж похоже на слабость, в бою как-то честнее…
Слева возникло движение, по руслу двигались люди. Небольшая группа, шесть-семь человек. Коптич всё же не стал ждать утра и решил закрыть вопрос ночью. Всё верно, вдруг я на самом деле совершу суицид, а для него это финансовые потери.
Вот и бой. Как мечтал.
С трудом, но я смог перевернуться на спину, согнул ногу и устроил автомат на колене. Держать оружие уже не получалось. Но это не так важно, лишь бы хватило сил нажать на спусковой крючок.
Ждать крыс долго не пришлось. Они появились буквально через минуту, вынырнули из-за моста — несколько тёмных фигур. До меня им оставалось шагов двадцать. Пусть подойдут ближе, побольше захвачу с собой.
Крысы внезапно остановились. Первый поднял руку и замер. Поверх банданы у него крепился прибор ночного виденья, и он водил головой из стороны в сторону как китайский болванчик. Сейчас он заметит меня. Заметил… И поднял вторую руку, как будто сдавался.
— Не вздумай стрелять, придурок!
Голос абсолютно знакомый. Никак не думал, что услышав его, обрадуюсь до щенячьего визга.
— Гвидон? — и не смог сдержать ругательство. — Твою мать…
Что за день? Данара, Коптич, теперь это чудовище.
— Привет, паршивец. Не сдох ещё?
— Твоими молитвами…
— Моими наставлениями!
Гвидон подобрался ко мне, забрал автомат, вынул из разгрузки пистолет. Я не препятствовал. Похоже, с оружием у моих спасителей был серьёзный напряг, а нам ещё выбираться надо.
— Старый чёрт… Что ты тут делаешь? Я думал, ты по яме круги нарезаешь, навоз собственный жрёшь.
— Твари жрут только тупоголовых баранов вроде тебя, — облагонадёжил меня инструктор, теперь уж с приставкой «экс». Одет он был в чёрно-белую робу, как банальный шлак, да и выглядел не лучше: рожа небритая, под правым глазом застаревший синяк, в улыбке двух зубов не хватает. — Ранен? Покажи.
— Ты врач что ли?
— Не врач, но первую помощь оказывать умею.
— Чего тут оказывать? В спину меня. Лёгкое задели.
Гвидон помог мне перевернуться на живот, ножом вспорол плащ, рубашку, ощупал рану. Я зашипел:
— Больно…
— Терпи. Выходное отверстие где?
Опаньки, об этом я как-то не подумал. Совсем забыл, что пули не только входят, но и выходят.
— Нет его.
— Значит, в тебе осталась. Это хуже. Так бы наногранды справились, а теперь без операции не обойтись. Ладно. Твист, берите его.
Возле меня возникла глумливая физиономия Твиста.
— Жив, говнюк?
— Что ж вы все так меня ненавидите? — прохрипел я, хотя в мыслях отметил, что рад видеть эту поганую рожу. — Завидуете что ли?
— Ага, прям всю жизнь мечтал валяться с пулей в грудине. Зубы сцепляй.
Тут же на месте из куска брезента и верёвки соорудили подобие носилок, перевалили меня на получившуюся конструкцию и понесли вниз.
— Дон! — заорал вдруг Коптич. — Ты там не один? Кто с тобой⁈
Совсем забыл! Как я чувствовал крыс в зоне своего восприятия, так и Коптич почувствовал Гвидона с компанией. Сейчас начнётся…
— Вперёд! Пошли, пошли! Огонь! Да стреляйте же, муфлоны!
Пустошь осветилась яркими вспышками и громом стрельбы. Человеку незнакомому с Территориями могло бы показаться, что начинается гроза. Вот только гроз здесь не бывает.
Гвидон тихо и без нервов отдавал команды:
— Гном, сдвинься влево. Твист, Фломастер, за камни. Прикрываете.
Когда меня перетаскивали через мост, я увидел, как инструктор, встав на колено и удерживая пистолет двумя руками, бил по крысам прицельно и не торопливо, а слева от него бухало ружьё Гнома.
Глава 12
Стрельба то затихала, то усиливалась, её эхо наверняка достигало Загона, и самое позднее через час здесь соберутся все патрули. Мои спасители спешили уйти как можно дальше, видимо, поэтому они никак не могли взять единый ритм, и дёргали носилки каждый в свою сторону, перекашивая их и заставляя меня шипеть от боли. Чтобы сдержать рвавшиеся с языка ругательства, я закусил большой палец, пытаясь одной болью перебить другую, и только похныкивал, когда очередной неудачный рывок бросал меня на грань потери сознания.
Вылечусь, найду каждого чёртова носильщика и заставлю почувствовать то, что чувствую сейчас я.
Носилки вдруг опустили на землю. Я выдохнул. Боль по-прежнему оставалась во мне, но стала уже не столь яркой, позволяя дышать и говорить. Я попросил воды, увы, меня не услышали, или попросту проигнорировали. Носильщики поменялись местами и двинулись дальше. Стрельба прекратилась, стало непривычно тихо, и если бы не шелест гравия под подошвами ботинок и тяжёлое дыхание, я бы решил, что оглох.
Носильщики ещё несколько раз останавливались и менялись местами. За это время прошли больше километра. Русло постепенно исчезало, поднимаясь, сглаживаясь и сливаясь с пустошью, и вскоре пропало вовсе. Слева от меня появились терриконы, сначала невысокие и неровные, как ссыпанные из грузовика земляные кучи; потом становились выше, выше и, наконец, превратились в горы. Почти сразу после этого вышли на дорогу. У обочины стояла тентованная электроплатформа, на борту был намалёван логотип Смертной ямы — перевёрнутый треугольник с кругом в виде пулевой отметины.
Меня положили в кузов, и тут же нежные руки коснулись лица. Я вздрогнул.
— Алиса?
— Тихо, Дон, тихо. Тебе нельзя разговаривать. Береги силы.
— Как же так? Алиса… С Данарой что?
— Всё в порядке, не беспокойся.
— Но… Почему ты здесь?
Алиса приподняла мою голову и поднесла ко рту бутылку. Вода. Я стал пить, захлёбываясь и фыркая. Вода, вода! Ещё бы порошка на понюшку, чтобы наконец-то забыть о боли.
— Мне бы нюхнуть. А? Хоть немножко.
— Ничего нет, Дон, — Алиса, продолжала поглаживать моё лицо, и от её прикосновений я млел. — Прости, ни порошка, ни оживителя. Придётся потерпеть.
В кузов заглянул Гвидон.
— Как вы тут? Этот жив?
— Жив, дядя Лёш. Вы сами как? Все вернулись?
— Вернулись. Фломастера малость зацепило, — и обернулся, коротко приказав. — Садимся.
Кузов затрясся, вдоль бортов начали усаживаться люди. Я увидел берцы, приклад ружья. Заработал двигатель, платформа плавно сошла с места и поехала, покачиваясь. Чем-то это напомнило тот далёкий-далёкий день, когда я вот так же лежал на полу грузовика, а вокруг такие же берцы, приклады.
Ехали медленно. Голова моя покоилась на коленях Алисы, всё происходящее казалось калейдоскопом. Я впадал в забытье, на очередной кочке очухивался, широко раскрывал глаза и тянулся к какому-то виденью перед собой, вздрагивал и, не успев понять, что же такое вижу, снова впадал в беспамятство. Потом почувствовал, как меня вытаскивают из кузова и несут. Боли не было, помутнённое сознание отказывалось воспринимать её вместе с реальностью. Это хорошо, это правильно…
Но внезапно боль вернулась — невыносимая, кипящая. Я заорал, одновременно осознавая, что лежу на животе, голый. Кто-то держит мои ноги, руки, а спину режут ржавым зазубренным ножом.
Усталый голос произнёс:
— Не достану. Переворачивайте.
Меня перевернули. Я увидел над собой лампу, а на её ослепляющем фоне лицо пожилой женщины. Демонесса. В правой руке она держала нож, красный от крови.
— Нужен рентген.
— Где ж его взять, Тамара Андреевна?
Это Алиса. Я прошептал:
— Алиса…
Она наклонилась ко мне.
— Алиса, не надо… — я почти плакал. — Больно… Пожалуйста…
Левый бок обожгло. Я выгнулся дугой, застонал сквозь зубы, но сдержался, не закричал, только слёзы покатились из глаз.
— Пусть кричит, не держит в себе, — посоветовала врач. — Здесь это нормально.
Я хотел спросить, где «здесь» и почему «нормально», но бок обожгло снова, и меня опять выгнуло в арочный мост. Каким-то архаичным инструментом врач развела мои рёбра и начала ковыряться в теле, а я никак не мог отключиться, чтобы не чувствовать и не видеть всего этого…
Но всё-таки отключился, потому что в следующее возвращение я уже лежал на дощатых нарах, укрытый тонким одеялом и дрожал. Тело сочилось потом, зубы стучали. Алиса сидела рядом на табурете, склонившись надо мной и обхватив голову ладонями. Сколько она так просидела? И тут же другая мысль: это ради меня… ради меня…
Четыре дня я провалялся в полубреду, то приходя в себя, то вновь впадая в беспамятство, а потом вдруг осознал, что выздоровел. Ничто не болело, голова ясная. Только внутри пустота, словно не хватает чего-то.
Чего?
Я сел на нарах, спустил ноги на пол. По-прежнему голый, босый. Рядом ни штанов, ни какой-нибудь тряпки, чтобы прикрыть срам. Встал, завернулся в одеяло. Пахло пылью, потом, крапивницей. Под голыми ступнями ощущался холод земли. Где я?
Возле нар на кособоком столике горел жировой светильник. Маленький огонёчек трепетал при каждом колыхании воздуха, того и гляди потухнет. Странно, что нет электричества, в Загоне оно есть везде, даже на свалке. Или я не в Загоне? Да нет же, в нём родимом. Но почему я не вижу в темноте? Впрочем, это как раз понятно. Наногранды ушли на восстановление, потому мне и не хватает чего-то. Надо найти зав