Стекло вставлено, крышка привинчена, отвертки сданы хозяину — это была чудная прогулка после спагетти с сыром и грибной подливкой, хотя о посуде, в которой пришлось готовить, лучше не вспоминать. Ела она с удовольствием, кофе, который она отхлебнула из его стакана, по вкусу не пришелся, пожалуй, это единственное, что ей не пришлось по вкусу.
Ей было жаль его отпускать, они «могли бы спать валетом». Откуда это? В какой-нибудь книге прочла. Конечно же, она помнила, как его зовут. За ужином Арон, вдохновленный внезапными изменениями, подкатывался к ней с простенькими вопросами типа что она любила есть, когда была маленькая. Ответом был изумленный взгляд разверстых глаз и всплеск рук. Никакого лукавства. Похоже, сдох хард-диск, хранивший сорокалетнюю память. Хорошо, хоть нынешний цел. В случае чего, есть копия. За предыдущим процессором, видимо, никто не ухаживал, что привело к тотальному засору. Полетел вентилятор, подающий воздух, заржавели контакты, покрылась плотным слоем пыли материнская плата… Но пуск состоялся. И пусть она живет, как дитя, чье прошлое крепко спит в подсознании, пусть ее занимает чужое прошлое, пусть зарабатывает на быт переводами с чужих языков — главное, чтобы ничего над собой не сотворила и чтобы в годовых отчетах в графе «трудотерапия» значилось не мытье ложек в больничной столовой, а «интеллектуальный труд при высоком IQ».
Экскурсии
Май 1922 года. В окне — расцветающие каштаны, на столе — учебники.
В том, что Федя сдает экзамены в такую пору, виноват мост через Ситню. Ни к черту не годился. Пришлось пешком-петушком топать до Поречья, из-за чего он пропустил поезд, опоздал в училище, не успел на экзамен по тригонометрии и на зачет по истории.
Ничего, русский человек работает порывами, а раз Федя русский, он так и работает. Или, наоборот, он работает порывами, следовательно, он русский.
Вот именно русский, э, да что в том толку?
Новая экономическая политика вернула в столицу блестящие магазины и упитанных буржуа. Снова капитализм? «Не верю в Россию — верю в большевиков», — записал он в дневник и решил, пока на словах, оставить город, ехать после экзаменов в Видонь, дышать чистым воздухом. В деревне больше радостей и труда.
Произошла ли с ним какая-нибудь существенная перемена? Да. В отношении Д. Последствия, увы, не заставили себя ждать: пришлось лечиться. И как следует задуматься о добрых и злых сторонах своего поступка, донести до ее светлости совести, что, в сущности, ничего такого не произошло.
Укреплению духа способствовали и экскурсии. В Пулковской обсерватории, расположенной на высоком, заросшем лесом холме, Федю заинтересовал 30-дюймовый рефрактор длиной в 7 сажен. Да и сами комнаты, окрашенные в синий цвет, настраивали на звездное чувство.
В Гатчине, примечательной своим дворцом и английским парком, они катались на лодках по озеру, после чего крепко спали в роскошных кроватях, в каких доселе спать не приходилось. Дворец снаружи ничем особым не поразил, внутреннее же его великолепие, несмотря на удобство спальных мест, вызвало у Феди неприязнь. Думалось о закулисной жизни царя и его отродья, скрытой от народных масс. Да лучше с голоду издохнуть под знаменем Коммуны, чем сытно есть при Романовых!
Белокаменная произвела благоприятное впечатление, но то, чего ждал Федя, пожалуй, не исполнилось.
«Выехали они ночью, поезд шел 23 часа, и приехали ночью. В дачном вагоне не было спальных мест, так что спали сидя или полулежа. 27 мая в 11 часов вечера показалась Москва. Фабричные трубы, многоэтажные дома, масса рельсовых путей. Новгород более способен сразу произвести цельное впечатление. В Москве, как в архиве, нужно копаться. Новое притиснуло старину, и окунуться в Москву историческую оказалось непросто.
На Николаевском вокзале была обычная толкучка, на площади перед ним — масса советских извозчиков, легковых и ломовых. Наняли ломовика за 40 тысяч и 10 фунтов хлеба, погрузили на него 20 пудов провизии, одеяла, чемоданы, нескольких девиц и отправили на Плющиху, а остальные 60 пошли пешком. Прямо перед ними высился большой и еще не совсем достроенный Казанский вокзал, увенчанный многоярусной башней.
Стало темненько. Кое-как ощупью добрели до Плющихи. Нашли 4-ю Ростовскую, дом 3. Обитатели экскурсионной станции уже спали. Домишко так себе, помещение неудобное, но зато под плакучей ивой можно распивать чаек, выйти на берег Москвы-реки, поиграть и попеть, собрав массу любопытных, с виду немного наивных москвичей. Итак, пошли обозревать окрестности».
Сама Москва-река Федю разочаровала.
«Историческая река, на которой стоит громадный город, оказалась водою беднее Ждановки. Даже как-то оскорбительно было видеть чуть ли не на самой середине реки мальчишек, которые, засучив штаны, стоят и ловят рыбу. За рекою был Брянский вокзал, его большое здание портило картину. С Дорогомиловского же моста открывался красивый вид. С колокольни, которая там же, более отчетливо виднелись поросшие лесом Воробьевы горы».
На дверях храма была икона, каковых Федя доселе не встречал.
«Смотришь слева — видишь лик Христа, прямо — дух святой, справа зайдешь — Отец, а общее решение ребуса — Святая Троица».
Два раза посетили они Третьяковскую галерею. «Многие картины были, как старые знакомые, прежде виданные им на открытках, в журналах и альбомах». Самое сильное впечатление получил он от картин «Убийство Грозным сына», «Христос в пустыне», «Отправление на казнь боярыни Морозовой», «Меньшиков в ссылке в Березове», «Казнь стрельцов». Еще от картин Левитана.
«Но разве сравниться Третьяковке с музеем Александра III, где собраны скульптурные чудеса? Темы для осмотра были: Египет и Эллада».
Их разбили на две группы. Федя попал в Элладу. Особенно запомнились ему фигура дискобола, копия с Венеры Милосской, Афина Паллада, Аполлон и Давид Микеланджело. Взглянув одним глазком на бестелесный Египет, он не пожалел, что был во второй группе.
Оттуда они пошли в Кремль.
«Перво-наперво перешли с Каменного моста, что у храма Христа Спасителя на Волхонке, на другой берег Москвы-реки. Начинали с того угла, где Неглинная, заключенная в трубу, впадала в Москву».
Внутрь Кремля их не пустили, что огорчило, но зато прямо у его стены был устроен привал с песнями.
«Собралась куча любопытных зевак-москвичей. Разнокалиберная публика! На ней лежит какой-то особенный отпечаток. Мало серых шинелей, нет совершенно жоржиков, много ребятишек, которыми в жаркий день запружена река. А по утрам на Плющихе их будил голос татар, собиравших всякую ветошь.
На кладбище Новодевичьего монастыря видели могилы русских знаменитостей и свежую, простенькую могилу Кропоткина. Осматривали Василия Блаженного, причем изнутри. Очень понравился. Потом пошли по Китай-городу, видели церкви, дом Морозова, Университет. Но многое так и осталось неосмотренным».
При всяком конце целесообразно подводить итоги.
Если говорить о приятных сердцу воспоминаниях, он бы отметил познавательные экскурсии и постановку «Снегурочки». Терзания и волнения оправдали себя. Успех был. Счастливые актеры благодарили постановщика. «Только теперь все поняли, ради чего он изводил их, заставляя по десять раз повторять выходы и движения. Материала так много, что махнешь рукой».
РККА, ОДВФ и Ленинский уголок
«Прощай, любезный Федор Петрович, авось встретимся в другом месте», — писал он в дневнике по пути в Видонь.
Поначалу он помогал отцу в сельхозартели, а с осени 1923 года до призыва в РКК учительствовал в сельской школе.
Навыки были. Проходил педпрактику в училище, например, давал урок по вырезыванию в начальной школе. Тема: «Подводное царство». Он ужасно боялся, что с ним стрясется лихоманка, — такое бывает от перевозбуждения. Посему вел урок, намеренно храня самообладание. Комиссия изволила оценить его деятельность как теплохладную. А с деревенской ребятней все получалось, никакой трепки нервов.
В 1924 году Федор Петров, дабы вывести беспартийную прослойку на ленинский путь, — Ленина уже нет в живых, но путь начертан, — создал комсомольскую ячейку и стал руководителем первого опыта комсомола в деревне. Участвовал он и в конференции призывников. Только явились на нее не призывники, а дяди с бородами из Сущевского сельсовета. Мужики все еще боялись войны, но еще пуще войны боялись налогов. На кого набавили — драли горло, кому уменьшили — молчали. Все еще непросто привести бедноту к осознанию великих задач.
Осенью 1924 года, через девять месяцев после смерти Ленина, Федора Петрова призвали в ряды РККА. С той поры и до самой пенсии он прослужил в ее рядах. В 1946 году длинное название «Рабоче-крестьянская Красная армия», которым мало кто пользовался в разговорной речи, было сокращено для удобства до «Советской армии». Но на зарплате Федора Петровича это никак не отразилось. Он нес свою службу.
Сперва в Ленинграде как солдат-красноармеец 5-го воздухоплавательного отряда, потом, с конца 1925-го по начало 1926-го, в Красногвардейске, где отряд переформировался в 1-й воздухоплавательный дивизион ЛВО.
«Длинный состав товарных вагонов извивался по лесу. Двери вагонов были открыты.
В поезде ехали молодые красноармейцы.
Пополнение в Красную армию.
Их было очень много, и все они были очень молоды.
Поезд ехал. С песнями, со звоном гитар и балалаек, с раскатистыми переливами гармошек. Колеса стучали в такт ритму».
Так, по писаному, не ведая о том, что судьба сведет его с автором вышеприведенного текста Львом Канторовичем, ехал красноармеец Федор Петров на пожизненную службу.
Армия изменила и образ мысли, и слог его письма.
«1924 года 17 октября. Красноармеец. Ночь. Казарма. Корпусный аэродром. Один. Полушубок. ОДВФ. Партия отправилась. Закрываю дверь. Лезу в окно. Еду в Смоленск. Немножко скучно. Желтый сундук».
ОДВФ. Общество друзей воздушного флота. Тут все понятно.
С полушубком неясно. В служебной книжке красноармейца Ф.П. Петрова за 1924–1925 годы в разделе «Экипировка» значится: «Шинель 1; Сук. рубаха 1; Сук. шаровары 1; Шлем зимний 1; Кирзовые 1; Сук. портянки 1; Рубашки 3; Кальсоны 2; Ботинки 1; Обмотки 1; Тюф., навол. 1; Подуш. навол. нижн. 1; Подуш. навол. 1; Одеяло 1; Простыни 2».