Права Фаня, нельзя Бородину пить. Болтает лишнее. Кругом уши…
Испросив прощения, Канторович оставил Бородина. Туалет был в конце коридора. Проходя мимо соседней двери, он раздвинул створки. Так и есть. Потные бородатые незнакомцы обмахивались веерами — для прослушки им пришлось отключить вентилятор. Не покрытый скатертью столик заставлен тарелками и соусницами. Камуфляж.
Канторович по-английски извинился за беспардонное вторжение — спьяну-де ошибся дверью, — и, забыв про туалет, ринулся к Бородину с неприятным сообщением.
— Напугал моих ребят! — смеялся до слез Михаил Маркович. — Закажу-ка я им лягушек, а то с трех часов сидят голодные…
На звук гонга прибежал все тот же китаец. По мере нарастания заказов лицо его добрело и уже не казалось бульдожьим.
— Бери лобстеров, раз мяса не ешь. Гурмань за всех. Как юридический советник ты покинешь Китай в последнюю очередь. А что жена рассказывала про погром?
— Она видела, как выводили из здания китайских коммунистов. Китаец, который нас обслуживал, вбежал в квартиру с криком: «Миссис, Чжан Цзолинь пришел!» Александра кинулась из дому и увидела жуткую картину: наш лучший друг Ли Дачжао и его товарищи были связаны и сильно избиты, особенно Ли Дачжао, его трудно было узнать. Ли обожал нашего сына, часто приходил в сад полпредства, чтобы с ним поиграть. Он был ласковым, очень любил детей…
— Скоты! — процедил Бородин сквозь зубы. — Чтобы превратить праздник трудящихся всего мира в день траура, они прибыли за имуществом казненных именно 1 мая! Чтобы поразить ужасом сердца коммунистов, они избрали медленное удушенье, мучительную средневековую казнь. Ненавижу!
Кулак Бородина расколол тарелку из-под змеи надвое.
На звук прибежал китаец с тряпкой и подносом. Бородин отправился в туалет.
Канторович достал из портфеля досье с показаниями шанхайского генконсула Линде, взятого у капитана парохода «Памяти Ленина».
В нем говорилось, что захват парохода войсками генерала Чжан Цзолиня произошел 28 февраля 1927 г. под Нанкином. Советский пароход «Памяти Ленина» вышел из Шанхая ранним утром 27 февраля. Он плыл в Ханькоу за грузом чая для Совторгфлота. Около полудня раздались сигналы, пароход остановился. Была спущена якорная цепь. К «Памяти Ленина» подошло китайское военное судно во главе с адмиралом Ху, морскими офицерами и моряками. До своей «адмиральской» карьеры Ху был агентом Чжан Цзолиня в Нанкине и Шанхае, знал все русские пароходы, их расположение и капитанов. Офицер, проводивший досмотр вещей Бородиной, имел при себе фотографию досматриваемой и спросил ее по-английски, жена ли она Бородина. Ее и ее каюту досматривали трижды: дважды китайцы, третий раз — белогвардейцы.
Кантрович еще раз пробежал текст глазами и заметил ошибку в фамилии Фани. Товарищ Ф. Линде ослышался и написал «Гроссберг» вместо Грузенберг.
Опять Линде… Наш родился с именем Фридрих, и тоже в Латвии. Наш по отчеству Федорович, а генконсул — Вильгельмович. Наш родился в 1891-м и погиб в 1917-м, а этот родился в 1892-м. В последний раз его видели на посту помощника заведующего 2-го Западного отдела НКИДа в 1934 году. Канторович, сотрудник того же НКИДа, вероятно, мог знать, куда подевался Вильгельмович после 1934-го, но его не спросишь — он пока в Китае.
Да и кому это интересно? Кому интересно следить за тем, как упертые китайцы, не нашедшие при суточном обыске парохода ничего подозрительного, раскапывают угольную яму? Черные от пыли, они перештифовывают сто тонн угля, и вот находка! Ручной саквояж со старыми серебряными вилками и ложками, щипцами для завивки и несколькими книгами на китайском и русском. Начинается допрос. Механик вспоминает немку, следовавшую в Шанхай с подобным саквояжем. Кто такая, почему везла в Шанхай книги на чуждых ей языках?
Обитель Безмятежных
Волны прибивают к берегу водоросли с запутавшимися в них вилками, ложками и щипцами для завивки. Время немецкой дамы остановилось, а море продолжает играть в бирюльки с потускневшими серебряшками. Желеобразные ковидные медузы валяются на песке. Пляж запустел, медузы, высыхая, становятся подобием сдутых воздушных шариков. Море сторожит полиция. За несанкционированный выход на пляж штраф 400 шекелей. Она бы рискнула, да отменили автобусы, поезда и маршрутки. Клаустрофобия. Может, она когда-то сидела в тюрьме, и ковид вернул боязнь замкнутого пространства?
«Память Ильича» стоит на якоре.
Бородин с Канторовичем сидят в ресторане-курильне, а Анна бежит вверх по лестнице к Обители Безмятежных. Справка в кармане, маска у подбородка.
Закрытие воздушных и земных границ вызывает одышку при подъеме. Или виной тому угольная пыль, засевшая в ноздрях?
Кипарисы у продолговатого двухъярусного здания, выстроенного в позапрошлом веке на деньги итальянского филантропа, разрослись до небес. Оплетенные красными и белыми бугенвиллиями, они буравят острыми верхушками неподвижный воздух. Полная луна освещает зубчатые стены Старого города. Лучшего вида для безмятежных и вообразить невозможно. Филантропический проект в помощь бедным еврейским жителям Иерусалима — 28 полуторакомнатных квартир — теперь оплачивают богатые туристы. Кстати, годы окончания строительства совпали с эпидемией холеры в Старом городе. Прежде люди боялись жить вне городских стен, а в холерное время пошли на риск.
Обитель Безмятежных, на иврите — мишкенот шаананим, — служит гостиницей, но и она пустует. Разномастные голодные кошки, которые обычно кормились у номеров, где сердобольная безмятежность держала миски для объедков, — обступили Анну со всех сторон. Еды в мисках нет, дом Конфедерации, что на несколько пролетов выше, темен, там тоже нечем разжиться. А они знай себе трутся об ноги, плетутся за ней, поджав хвосты, по ступенькам к мельнице Монтефиори. Скучают ли бездомные кошки по людям? По мельнице — точно нет. Развернулись по команде — и в приют.
Пора и ей.
Ее ждет генерал Ху в сопровождении военных. Среди них — какой-то белогвардеец в китайской офицерской форме. Все по новой.
Осмотр диппочты, детальный обыск всех служебных помещений.
Дорогу к причалу преградило огромное мясистое алоэ с красными бутонами. По пути сюда она его не видела. И на колючую проволоку, оградившую несколько камней, не натыкалась. Иерусалим постоянно копают. Где ни копнут, что-нибудь найдут.
В присутствии белогвардейцев шаньдунской армии Фаню обыскали по новой и нашли-таки прежде не замеченные визитные карточки на китайском и английском языках. Из архива судовой ячейки изъяли все протоколы. 3 марта около 9 часов утра Бородина и дипкурьеры были сняты с борта парохода. Дипкурьеры вернулись в полдень, а Фаня к вечеру. Ее сопровождала одна из жен Чжан Цзунчана, агента Чжан Цзолиня.
Ночью Фаню и дипкурьеров опять увели, но уже под конвоем. Капитан «Памяти Ленина» взял под козырек, в душе же развел руками, — куда теперь? На самом деле, первые два месяца Фаня просидела в заложницах в доме той самой жены Чжан Цзунчана, после чего была посажена в тюрьму.
Анна вошла в дом, нажала на «Enter».
— Прочли? — услышала она голос Бородина.
— Что?
— Я обращаюсь не к вам, а к товарищу Канторовичу.
От Бородина исходил неприятный запах, лицо и волосы были мокрыми. Видимо, змеи с лягушками, политые водкой, не ужились в желудке.
— Этот документ мне известен, — ответил Канторович. — Он приложен к делу вместе с показаниями вашей супруги.
— Ты видел Фаню в тюрьме?!
— Разумеется. И ее, и дипкурьеров.
— Вот ведь, зараза! — Бородин разлил оставшуюся в графинчике водку. — Скрытен…
Бородин прикидывался. Он был осведомлен и об их встречах, и о том, что единственное свидание с женой получил по его ходатайству.
— Что ж, пора рубить змее голову… — Бородин ударил в гонг. — Чай и счет, — велел он китайцу. — Хватит церемониться, Толя! Клубок китайского судопроизводства распутан… По праву экстерриториальности мы вообще не подвластны их законам…
— Объясните это Чжан Цзолину… Со своей стороны постараюсь вести защиту, как учил меня отец. С умом. Без высокомерия, дружелюбно, но твердо.
— Яков Абрамович Канторович?
Прикидывается ли Бородин, демонстрируя удивление, или действительно никогда не связывал в уме два этих имени?
Китаец поставил чайник и маленькие пиалы, Бородин заплатил за все.
— Твой папаша был ярым поборником права… А я во имя общего дела пускался на аферы… — Бородин рассмеялся. Чай и смех разгорячили его. Он расстегнул китель, возложил руки на свободно дышащий живот. — Слушай, Канторович, жизнь — афера провальная. Соблюдай права или не соблюдай, победит смерть. Чем крупнее играешь, тем она ближе… — Бородин погрузился в раздумья. — Товарищ Ленин высоко ценил мои способности в вопросе экспорта русской революции… Доверял мне опасные дела. Однажды я облапошился. Мне было поручено доставить драгоценности царской семьи американским коммунистам. Опасаясь слежки, я попросил австрийца, попутчика на корабле, позаботиться о моем багаже. Приплыли в Чикаго. Я отдал ему чемоданы, — он-то не знал, что вшито в подкладку, — и свез их по указанному адресу. По сей день их никто не может найти… Борьба за мировую революцию вынуждена терпеть издержки.
Канторович смекнул: двести тысяч долларов, которые Бородин уже заплатил судье Хо за Фаню, возможно, взяты из подкладочной кассы, деньги-то немалые…
— Не все идет гладко, — вздохнул Бородин, утирая усы. — При жизни незабвенного Сунь Ятсена слова Ленина о том, что мы непобедимы, поскольку непобедима мировая революция, звучали, как постулат.
— Таковы они и по сей день, — заверил его Канторович.
— Тогда провал с Китаем будем считать временным. Он — на моей совести. И за это придется отвечать.
— А если переждать с Китаем, а пока попробовать Вьетнам?
— Над этим работаем, — подмигнул Бородин. — Теперь к насущному: Фане готовят судьбу Ли Дачжао. Статья 101. Пожизненное заключение или смертная казнь. На сделку с Чжан Цзолинем я не пойду.