— Все зависит не столько от меня, сколько от судьи Хо. И тут вы умно распорядились финансами.
— Мои мальчики умеют делать пиф-паф, — сказал Бородин, застегивая пуговицы на кителе. — Надеюсь, они все еще заняты лягушками и нас не слышат. Провалишь защиту — расправлюсь с тобой сам. Поможешь судье Хо — озолочу.
— Михаил Маркович, пиф-паф умеют делать не только ваши мальчики. Я служу честно. Передайте, кому сочтете нужным, мои слова: как только приговор будет озвучен, судья Хо и Фаня должны исчезнуть из зала суда. И я исчезаю, с вашего позволения. Без меня Александра не ложится спать.
— Дело молодое, — разгладил Бородин прилипшие к щекам усы. — Надеюсь, благодаря тебе, и нам Фаней подфартит.
Встреча у источника
Иерусалимское солнце развеяло китайскую тьму. Теплый ветерок сдувал с акаций лиловые лепестки. В легком светлом платье, которое прекрасно сидело бы на пассии Федора Петрова, и в удобных неизвестно откуда взявшихся босоножках, Анна добежала до Ботанического сада. Там, в пруду, полно всякой живности. Плавают самодовольные жирные карпы, — знают, что никто их не выловит, — ловля и кормежка под запретом; крякают вертлявые утки и квакают зобатые лягушки. Этих слышно издалека. Память пахнет лягушачьими лапками в соусе, а тут, за закрытыми воротами — живые лягушки, взглянуть бы на них хоть одним глазком… Не выйдет. Терпи, законопослушный гражданин, мы боремся за твое здоровье. Ходи с запечатанным ртом, самосовершенствуйся в изоляции по предписанию ВОЗ. «Не пей воду из святого источника, она может оказаться заразной», — бурчала она себе под нос по дороге в Эйн-Карем.
Францисканский монастырь был закрыт, однако духозахватывающий пейзаж никто не отменял. С небольшой полукруглой балюстрады, до которой они шли вверх по широкой пологой лестнице, открывался величественный вид на вади и гору напротив. По школьной памяти, в этом монастыре хранились средневековые карты Иерусалима, и Шуля думала удивить Арона тайным знанием. Да незачем. То, что он к ней никак, стало ясно, как только они ступили на лестницу, а то, что он ей нужен только из-за чемоданов, стало ясно, когда они отдыхивались у балюстрады.
— Запаршивел? — спросил он, уловив на себе Шулин взгляд. — Маска, каска, водолазка…
Она молчала, глядя в еловую пропасть, над которой висел в воздухе ярко-коричневый вагон-скотовоз, и думала об Ароне плохо: «Эх ты, бескостная мужская особь, скульптура из мягкого туфа с инкрустированными глазами»…
На самом деле, парящий в небе призрак Катастрофы держали на себе стальные рельсы, а сами рельсы — железная конструкция. Но издалека был виден лишь вагон, символ мемориала Яд Вашем, подпорки сливались с природой.
Шуля так и не поведала Арону о приключениях в городе Джойса (вернувшись в Израиль, пробовала читать его по-английски, не осилила) — о «Титанике», сделанном руками простого таксиста, которого Алексей со свойственной ему страстью к гиперболизации повысил до профессора философии. Она сказала одно — то, из-за чего и назначила ему свидание в благодатном месте, — для работы ей нужны чемоданы, не только блокнот, о котором она просила его прежде.
Они спустились к машинам, те стояли по обе стороны Источника. Как Мария с Елизаветой. Непригодная для питья вода струилась по внутренней замшелой стене, скапливалась в забитых всяческой дрянью лунках и выливалась обратно.
— Унитаз Джеймса! — оживилась Шуля.
Источник, несмотря на грязь, обладал живительной силой.
Навстречу шла Анна в светлом коротком платье.
— А ты откуда?
Что за глупый вопрос? Из китайского ресторана.
— Он открыт? — удивилась Шуля.
— В 27-м году был открыт. Там даже разрешалось курить в помещении.
— Угощайся, — Шуля достала из сумочки портсигар.
— Она не курит, — ответил за нее Арон.
— Вы похожи на женщину, о которой рассказывала монахиня Феодосия.
— А это что? — спросила Шуля, указывая пальцем на рубцы.
Шуля, конечно же, догадалась, что перед ней та самая Анна, которую, по ее совету, следовало бы оттрахать. О плачевном результате Арон ей не докладывал. Сам дурак. Шуля тут уж точно ни при чем.
Чтобы отвести разговор от неприятной темы, Арон рассказал женщинам, как Альберто Сорди посадил всех своих возлюбленных на колесо обозрения, и они, проплывая друг под дружкой, болтали в воздухе стройными ногами.
— Мечта идиота, — фыркнула Шуля и, натянув на пальцы красные перчатки, склонилась над лункой. Анна последовала ее примеру. Вторая лунка была забита доверху, в Шулиной было небольшое углубление.
— Если я не ошибаюсь, у тебя были какие-то проблемы с самоидентификацией, — как бы между прочим бросила Шуля, собирая в пучок непослушную рыжую копну. — Арон, найди нам какие-нибудь подходящие палки или железки!
— Получив благовещение от архангела Гавриила, Мария отправилась из Назарета в Эйн-Карем. Услышала глас — и в дорогу, сто пятьдесят километров на осле, по бездорожью… Все те, кто по зову архангелов или Всевышнего пускались в рискованные путешествия…
— Не темни, — поморщилась Шуля, извлекая из лунки грязный полиэтиленовый мешок. — Я спрашивала про шрам и самоидентификацию…
— Об этом знает Арон.
Шуля кивнула, счищая пилкой для ногтей липкий нарост.
— И что же за новость пригнала сюда Марию?
— Новость такая, что немолодая двоюродная ее сестра Елизавета понесла… Около трех месяцев Мария прожила у Захарии и Елизаветы. Вон там, на месте белой церкви, был их дом. Можно навестить.
— Врубайся в реальность, детка!
Выбравшись из-под сени источника наружу и сняв перчатки, Шуля достала сигарету. Анна пристроилась рядом. Спросила, давала ли Шуля Алексею Федоровичу задания на дом.
— А вот это пассе, — вздохнула Шуля.
— Нет, это реальное. И вы — единственный живой источник…
— Ха-ха! Этот источник следует прочистить!
Из орудий, доставленных Ароном, Шуля выбрала кривую железяку. Завязив руку по самый локоть, она выуживала железкой из отверстия вонючее содержимое и сбрасывала его в пакет, который держала наготове Анна.
Святая вода начала стекать в лунку.
Она стекала и не возвращалась вспять.
Сантехническое чудо свершилось.
В машине Арон аккуратно описал Анне ситуацию с чемоданами. Спросил, как ей понравилась Шуля.
— Сердечная. Не всякий психолог возит своих пациентов в Абу-Гош… Если это ее вещи, пусть забирает. Материал в компьютере.
На вопрос, хотела бы Анна еще раз повстречаться с живым источником информации, она покачала головой. Во всяком случае, не сейчас, когда она занята поисками Фани.
— Тоже родственница Алексея Федоровича?
Анна молчала.
— А когда можно будет познакомиться с результатом исследования?
— Никогда. Как только будет поставлена последняя точка, я уничтожу директорию.
— В пику Шуле?
— Нет. Просто важно кое-что вспомнить…
— Может, тогда имеет смысл обратиться к началу начал?
— А где оно?
— На горе Кармель, в пещере Мислия. Там обнаружили кости грызунов двухмиллионной давности. Эти мили-фрагменты смогут много чего поведать.
— О чем?
— О человечестве. Получается, оно покинуло Африканский континент в Ледниковый период, а вовсе не после того, как он завершился. Вообрази: Homo Sapiens уже на заре своего существования умел приспосабливаться к любым условиям.
— Прозорливости ему это не прибавило, — усмехнулась Анна. — Прости, я опаздываю на суд.
Фаня
Защита состоялась. Пока она тщательно мыла руки кусковым мылом по рекомендации министерства здравоохранения, Анатолий Канторович успел сказать свое слово и даже занять свое место. Сидя между Фаней и дипкурьерами, он слушал оправдательный приговор. Судья Хо держался спокойно. По завершении суда началась какая-то суматоха, судья и Фаня потерялись из виду. Как выяснилось позже, судья Хо сбежал на иностранную концессию в Тяньцзинь, за что его жена, две дочери и брат поплатились жизнью, Фаню же назначили в розыск.
Жужжали телефонные провода, газеты, непременно с ее фотографией, пестрили пространными сообщениями. За поимку целой Фани была объявлена награда в тридцать тысяч долларов, за одну голову на десять тысяч меньше. Китайские полицейские искали повсюду полных, чернявого вида, дам.
Шпики и белогвардейцы оцепили посольский квартал в Пекине. Дабы полицейские могли беспрепятственно вести наблюдение за автомобилями, поперек улицы, ведущей к полпредству, выкопали яму и вывесили плакат «Ехать медленно!» Хотя машин в тогдашнем Пекине было мало. Ездили на рикшах. По словам американского журналиста, «город был перевернут вверх дном, велась слежка за поездами, совершались налеты на подозрительные дома». В Тяньцзине проверяли каждый пароход.
Советские спецслужбы обвели китайцев вокруг пальца, публикуя в зарубежных газетах сообщения о том, что Бородина прибыла во Владивосток на японском пароходе и уже с борта передала свои впечатления от тюрьмы и суда в Пекине. Особая благодарность была выражена ее защитнику Канторовичу, который со всей ответственностью подошел к процессу и, не щадя сил и энергии, довел его до благополучного исхода. Выждав десять дней, газеты опубликовали интервью с Фаней в «Сибирском экспрессе», официальное же заявление было сделано ею из Москвы.
Судьба самого экипажа не интересовала никого. Посему моряков держали в зловонной тюрьме, спали они на голом кирпичном полу, ходили босые и полураздетые. Некоторые, в том числе капитан, содержались в одиночках на особом режиме. Ни суда, ни следствия. Проведя в таком положении больше года, экипаж в сентябре 1927-го обратился за помощью в цзинаньскую судебную палату: «Мы, сорок семь моряков парохода «Память Ленина», арестованы военными властями без всяких обвинений. Лишь после пятидневной голодовки нам объявили, что арест связан с делом Бородиной. Но она давно на свободе, а мы сидим».
Бородина