— Он в пути. Подождем. Девушкам запрещено носить тяжести.
Шулина невозмутимость и то, что Арон скоро будет здесь, утихомирили.
Она усадила гостью на кухне спиной к окну (кажется, здесь когда-то и сидел Мордехай) — и та, не спрашивая, есть ли у нее курево, достала портсигар из сумочки.
— Не угощаю, — Шуля затянулась дымом. — Если найдется кофе, было бы клево.
Кофе есть. Но заваривать она не умеет.
Зато Шуля умеет все. Пять минут, и готово. На столе — круглый тортик с ягодами. Для Арона. Он сладкоежка.
— Когда приедет Арон?
— Минут через пятнадцать.
Оставив Шулю на кухне, она достала из коричневого чемодана № 2 (после 1945 года) блокнот и вернулась с ним на кухню.
— Вот то, что вы ищете.
— Да! Это мой почерк! 1) «Проснуться и стоять на камнях; 2) Говорить с демоном Жертвы; 3) Записывать ежедневно три позитивных момента; 4) Восстанавливать память — называть именования групп на двух языках: овощи, фрукты, музыкальные инструменты». А это — ответы Алексея: «Назвал группы овощи/фрукты, нарисовал изображения цветом», у него тогда уже дрожали руки.
В таблице слева — 14 старательно раскрашенных фруктов, справа — 13 столь же старательно раскрашенных овощей. «Три позитивных момента: хороший урок Шули, слушал Моцарта, сам перевел деньги»…
От Шулиных слез расплылись желтый банан и серая редька, и она промокнула их салфеткой.
— Провальная затея, — вздохнула она и вынула сигарету из портсигара. — Не справлюсь.
— Алексею Федоровичу нравилось выполнять ваши задания, — сказала Анна. И чуть было не положила руки на Шулины плечи. Так сделал Арон, когда стряслось несчастье с компьютером.
Арон привел Мордехая. Еле выволок его из Российского консульства. Поэтому задержался. Мордехай при георгиевской ленте. Поглаживает желто-черную петлю на груди, несет чушь. Рвался голосовать за обнуление монарха, а ШАБАК закрыл контору на карантин! Но! При виде справки о психической невменяемости его впустили и наградили георгиевской лентой. А блудливого мароккашку, с которым он сцепился, надо топить в сортире. Маленький-плюгавенький, а весь женский штат посольства оттрахал.
Сумбур прекратится, как только Арон доест торт и вынесет чемоданы.
Delete «Искателям счастья».
Часть 4
Мертвое море
Невей Митбар в получасе езды от Иерусалима.
Шикарная локация. Море. Натуральная грязь. Личное бунгало с туалетом и душем. Знакомый спасатель — шоколадный юноша Сосо. И тридцатипроцентная скидка.
— Увидишь, ей будет здесь хорошо.
Арон смотрит на Шулю, обмазывающую тело черной мертвоморской грязью, и видит Анну, лежащую в «Эйтаним». После внутривенных вливаний она стала спокойней, ночами спит, но себя не осознает. То она Фаня, которую надо немедленно спрятать, то Полетика, отправляющийся на этап по доносу матери Алексея Федоровича, и надо взять с собой телефон и зарядку…
— Она говорит от первого лица за всех чемоданных героев…
— Ей нужна встряска со знаком плюс. Высадка на необитаемый остров сработает.
Скорее всего, Сосо пустил их по блату. Ни одного туриста. Горы белых лежаков, колышки нераскрытых зонтичных навесов… Где-то вдалеке прокаленный солнцем араб поливает из зеленого шланга белые пластмассовые столики.
Шуля, черная от волос до кончиков ногтей, сидит под золотыми косами цветущей пальмы. Лечебная грязь не коснулась лишь алых губ (в них по ее просьбе Арон только что вставил косяк) и зеленых глаз. Они испытующе смотрят изнутри белых кругов, не тронутых маской.
— Твоя Анна говорит за всех, а молчит за одного, — заявляет Шуля, двигаясь по пологому земляному спуску к морю. — Алексей любил ее, а она ему не давала. От этого и заболел. Боюсь, такое ждет и моего мужа, — Шуля остановилась, сколупнула с ладоней высохшую грязь. — Он уже с трудом подыскивает слова. Но ему-то я даю периодически… Вспомни, что сделала Анна, когда ты пытался до нее дотронуться.
Арон пошел в море.
Шуля осталась «досыхать».
Вода была прохладной. Ступни проваливались в скользкие жирные ямины, это напоминало хождение по болоту за клюквой, с кочки на кочку. Но в болото не ляжешь, а в Мертвое море можно улечься, как на надувной матрац. Тяжелая соленая вода держит тело на поверхности.
Синяя, еще не разогретая спина моря, и голубой воздух придавали невесомость не только телу, но и сознанию. Его перестали донимать мысли, с которыми он шел к воде. Про секс со ссылками на Ленина, про постельные сцены, написанные Анной с явным отвращением. Сколько можно корить себя за рубцы на ее руке. Главное, он успел переписать на флешку «Искателей счастья» и, если Анна придет в себя, он купит ей лэптоп, привезет сюда…
Раскинувшиеся на противоположном берегу Иорданские горы заслоняли горизонт. Доплыть бы дотуда, сдаться пограничным войскам, сесть на карантин. В иностранной тюрьме.
— Как же осточертел lockdown! — сказала Шуля, окунаясь в воду и смывая с тела серые струпья высохшей грязи. Лицо она руками не трогала — соль разъедает глаза, — на лбу и щеках еще оставались темные пятна. Под цвет Иорданских гор.
Они вышли на берег, поднялись по ступенькам к крану с пресной водой, Шуле нужно было срочно смыть с лица остатки грязевой маски и увлажнить кожу иорданским кремом, купленным у Сосо.
Солнце жарило вовсю, твердая земля под ногами сделалась горячей.
На террасе, в тени пальмовых листьев, они выпили холодного пива, выкурили на пару косяк.
— Признайся, что еще тебе говорил Алексей?
— Суд идет! — воскликнула Шуля. — Но у лжесвидетеля иссякли аргументы. Да, она была пассией Алексея. Он описывал мне ее по вопроснику. «Какая она?» — Ответ: «Большой красоты. Ее особенность — это глаза, получившиеся из тонкой линии»… У нее были клички: Коша и Гуру. Коша — обращалось к нежной стороне, Гуру — к уму и проницательности. Кстати, Гуру знала иностранные языки, что-то переводила.
— Ты была у Алексея дома?
— Нет. Мы встречались в больнице, в кафе, когда он мог самостоятельно передвигаться, ну, и в Абу-Гоше. Когда Анна попала к тебе в отделение?
— Года полтора тому назад.
— Сходится. Тогда Алексею и был поставлен диагноз.
Бунгало с двуспальной кроватью охлаждал кондиционер.
Пока они мылись в душе, прижавшись друг к другу в тесной кабинке, Арон думал, что все это похоже на мыльную оперу.
Холодное пиво, жаркий секс, заключительный душ. Пора ехать. Блаженство коротко, а будни шаркают, как стоптанные шлепанцы.
Шуля рулила одной левой, вторая рука то падала Арону на колено, то взбивала рыжую прядь, то жала на кнопки, но музыка на крутом горном подъеме сбивалась.
— Иудейские горы, как коричневые конфеты-подушечки из русского детства…
— Те скрипели на зубах…
— Наверное, горы тоже скрипят, когда их надкусывают…
На подъезде к Иерусалиму израильское радио заглушило иорданское, и под французское ретро Шуля домчала Арона до «Эйтаним».
Копия
В отделение, которое он оставил на дежурного практиканта, поступило двое буйных и один тихий. Суицид. С буйными разобралась старшая сестра, суицид ждет в приемной. С короной на голове.
— Царь Давид?
— Нет, у него жена умерла. От ковида.
Надев уже не скафандр, а маску и перчатки, Арон первым делом проведал Анну. Она лежала, уставившись в потолок. На груди треугольником стоял том Диккенса.
— Смерть — это лекарство, коим природа излечивает все…
— Цитата из книги?
Молчание.
— Ты Коша или Гуру?
— Уйди!
Анна вздрогнула и закрыла лицо руками. Арон хотел отвести руки от ее лица, но она убрала их сама. «Ее особенность — это глаза, получившиеся из тонкой линии». Похоже.
— Хочешь правду?
— Да!
— Трудная жизнь была, смерть бегала от меня, а когда пожить хочу, пожалуйте…
Арон вышел из палаты. В кабинете он подключил к компьютеру айфон и перенес в него «Искателей счастья».
— «Каждое твое письмо ложится яркими лучами на мое сердце, — читал он ей, вернувшись, — ведь ты гордость моей жизни, моей жизни идеал…»
— А я подлец, — вздохнула Анна, — вместо того, чтобы приехать к тебе, польстился на бесплатные экскурсии организованного пролетарского туризма.
— «Надо будет собрать материалы и написать автобиографию, восстановить отдельные отрывки, отдельные мазки по разным материалам», — продолжил Арон чтение.
Анна спустила ноги с кровати, нащупала ступнями шлепанцы.
— Далеко собралась?
— Мне надоело жить здесь безвыездно. Я соскучилась по родственникам.
— Хочешь вернуться к «Искателям счастья»? — Арон взял ее за руку, завел в кабинет и усадил перед компьютером.
— «Ты все больше мне родной становишься, — читала Анна шепотом, — чувство такое, будто я растворяюсь в тебе…»
— Чье это?
— Твое. Я успел сделать копию.
— Для Шули?!
— Нет, для тебя.
Господин Штейнбох
— Шалом, шалом…
Санитар завел в кабинет суицидального старца с бумажной короной на голове. Теперь Арону нужен компьютер. Как быть?
— Анна, ты можешь записывать то, что он будет говорить?
— На иврите? — уточнила она по-деловому.
Взгляд нормальный, будто ничего не случилось.
— Да.
— Но господин Штейнбох говорит на разных языках…
— Пиши на любом.
Господин Штейнбох действительно говорил на разных языках. И на всех — шепотом.
94-летняя его история охватывала Вену, Будапешт, Ужгород, Прагу, Терезиенштадт, Освенцим, Берген-Бельзен, снова Прагу. И какой-то кибуц, название которого Анна не расслышала.
После сладкого чая голос господина Штейнбоха окреп, дикция улучшилась. Кибуц с невнятным именем остался в стороне, речь пошла о Бейт-Шемеше, где они с Фаней жили на съемной квартире, пока не купили дом, а состарившись, отдали его детям, а сами поселились в том самом доме престарелых, где и заболела Фаня, с которой они познакомились в Вене, когда им было по десять лет. В первый раз потеряли друг друга в Освенциме, после войны долго не могли найтись, но чудо было явлено — они встретились и с того дня не расставались ни на секунду, а теперь…