— Кто вас сюда привез? — прервал Арон господина Штейнбоха.
— Бубалэ, какое это имеет значение? — развел он руками. — Без Фани я клюм, дрэк мит фэфэр, дэзэлбэ зах, небэх, йолд…
— Напишу, что ругает себя последними словами.
— Доктор, отправь меня к Фане! — взмолился господин Штейнбох и разорвал тесемку, на которой держалась бумажная корона, заголил живот. — Взгляните на этот кройт!
Дряблая кожа вокруг пупка была исполосована вдоль и поперек, неглубокие раны обработаны, кровь не сочилась.
— Кройт на иврите крув, капуста, — писала Анна, не глядя на происходящее за спиной.
— Как выяснилось, я не мастер харакири, — улыбнулся господин Штейнбох.
— Вы всегда были отважным, верно?
— Спросите Фаню… Она-то знает, каким я был… Когда мы потерялись, я перевернул шар земной. Я знал, что найду ее, только не знал, где. А теперь знаю, где она. Майн кинд, отведи меня к ней…
— Все уладим, — заверил Арон господина Штейнбоха и вышел из кабинета. Санитары развозили ужин. Арон попросил их отнести в кабинет две порции, велел старшей сестре приготовить господину Штейнбоху место в палате, где лежала Анна, и вызвать врача-гериатра. Какая бы ни была судьба — практика банальна: транквилло, контроль, и, если сутки пройдут без эксцессов, выписка по месту жительства с перечнем назначений.
Анну он отвезет домой. Жене скажет, а лучше напишет, что из-за наплыва больных он остается в «Эйтаним» допоздна.
Слагаемые поражения
Компьютер работал.
Федя в байковой пижаме и Ольга в скромной ночной сорочке лежали впритирку на раскладушке и в четыре глаза читали (глагольная рифма, надо бы исправить) верстку статьи «Слагаемые поражения Веры Поляковой» для фабрично-заводской газеты «Красный маяк».
Откуда взялась Ольга? Видимо, воспользовавшись отсутствием хозяйки, Федор Петрович переименовал директорию. Ни к чему Чижуле жить под именем дочери Пер-Гюнта из одноименной пьесы Ибсена. Эльга — раздражает слух, Ольга — ласкает.
«В красном уголке пожарников ткацкого станка тесно и жарко. Девушки сидят в пальто, тесно прижавшись друг к другу. Писать неудобно. Впрочем, тетради принесли не все, да и записывать приходится мало, так как трудно уловить центральную мысль пропагандиста…»
Странно, куда пропал подзаголовок «Подробности одного политзанятия»?
Какие-то они рассеянные…
Когда она переписывала всю эту бурду из газеты в компьютер, ей хотелось править каждое слово. Теперь пусть сами этим занимаются.
— Тут несуразность, Чижуля: им было жарко в красном уголке, но при этом они сидели в пальто. В общественном заведении не принято находиться в верхней одежде. Если там было так жарко, зачем прижиматься друг к другу без всякого взаимного удовольствия? Вот мы с тобой…
Раскладушка скрипнула.
— …прижимаемся для взаимного удовольствия…
— Федя, ты меня раздавишь…
— В тесноте да не в обиде, Чижуля… В неудобной позе писать сложно… Но это не их вина. К тому же ими не улавливалась центральная мысль.
— А тобой?
— Пока нет. Мой опыт пропагандиста таков: партийное слово должно войти в человека. Это любовное соитие, а не массовое совокупление.
Они лежат в бунгало на широкой кровати и читают «Искателей счастья» с планшета. С того места, где Арону предстояло доесть торт и вынести чемоданы, а автору сего труда нажать на Delete.
Чемоданы остались на месте, Delete не сработал.
— Не столь уж прозорлива твоя Анна.
— Смотря в чем. Нас с тобой она видит насквозь.
— Тогда хорошо, что она с нами не поехала…
От Мертвого моря Анна отказалась в последний момент. Видите ли, ей необходимо расправиться со «скользкой сценой». Шуле тоже необходимо кое с чем расправиться. Но для этого ей нужен необитаемый остров. И Арон.
Всю неделю ее одолевали проблемные подростки. Карнавальное шествие Давидов, желающих стать Дворами, и наоборот. Пандемия, все по домам, живое общение заменено зумами и чатами, вот и придумали себе занятие на горе родителям. Те отказываются принимать игру — ну как говорить про собственную дочь «он», а про сына «она»? В ответ на родительское сопротивление — депрессия, резанье вен и как крайняя форма подросткового бунта — суицид. Крутой экстрим.
«Пропагандист Вера Полякова — член ВЛКСМ с 1924 года, член ВКПБ с 1930 года — прошла проверку в райкоме партии. На фабрике она заведует радиоузлом. В комитете комсомола ее считают одной из хороших пропагандистов».
— Зачин хорош. Переходим к разоблачению.
«Вера Полякова говорит скучно и нудно. Девушки зевают. Скука становится хозяином на кружке, в такт тикающим большим часам скучно льется речь пропагандиста».
— А какова тема доклада?
— «О задачах коммунистического интернационала в связи с подготовкой новой мировой войны».
— Благодатная!
— Не благодатная, а благодарная, читай внимательно!
«Какая благодарная тема! А вот Вера Полякова ею не захвачена, ей бы поскорей закончить… Уже пять часов. Об Абиссинии поговорим подробней в следующий раз…»
— Поживей пошло, — похвалил Федя жену, — пора кончать, — и, взяв руку Ольги, запустил ее в пижамные штаны. — Абиссиния ты моя…
Ольга прикрыла большие глаза и вытянула губы для поцелуя.
Ну, и началось: ах, ох, ух…
И поди тут знай, каковы же они — слагаемые поражения Веры Поляковой…
— Там еще четырнадцать страниц…
— И попку… Дай попку…
— Бери меня всю, Федя!
— Это писала Анна?! — Шуля склонилась над Ароном, рыжие волосы щекотали грудь. — Бери меня всю! — хохотала она, и Арон с радостью выполнил ее волю. — Говорила же, что у нее сдвиг на сексуальной почве. Скорее всего, неосознанное лесбиянство. Вот и не заладилось с Алексеем. А вина-то гложет. Поэтому и закопалась в искателей.
— Ну и дальше что?
— Подождем. До чего-то же она допишется.
Арон дымил трубкой, разморенная Шуля пила пиво.
Тишина, теплынь. Тени от движущихся вдалеке облаков меняли цвет Иорданских гор, они то разбухали на глазах, то уплощались до силуэта. Обгрызенная луна, как в детской игре, где по лункам катался шарик, прыгала в тяжелой густой воде, пытаясь упасть в лузу.
В соседнем бунгало зажегся свет.
— Сосо! Он обещал мне массаж с грязью, но не той, что добывают на берегу.
— Удачи с грязью, — буркнул Арон и уставился в планшет.
Пока Ольга мылась в тазу, Федя зарядил буржуйку, согрел на керосинке чайник и перекочевал со статьей за стол. С этого дня и до самой кончины он будет главным Чижулиным цензором. Она будет будить его по ночам, если статья должна пойти в номер утром, и он, смывая сон холодной водой из-под крана, будет вычитывать каждое предложение. Иногда его будут посещать крамольные мысли: он смог бы лучше, короче, ясней, но он военный, а она — женщина, вот и увязает в подробностях.
— Ой, тут таракан… Я сейчас умру…
— Чижуля, ну, это просто насекомое…
Федя прибил таракана тапкой и выкинул в унитаз.
— Если в этом месяце тебе не предоставят жилья, я вернусь в Ленинград.
— Больше веры в конечный успех! Я привык жить по-походному. Раскладушка, стол, стул…
— Антисанитария. В такой атмосфере рожать я не собираюсь.
— Родим в чистоте и порядке, — заверил Федя жену и вернулся к читке.
«В чем же дело? Вера Полякова не нашла нужным обратиться к сочинениям Ленина и Сталина. Понадеялась на старый, изрядно затасканный теоретический багаж, считая, что для слабо подготовленных слушателей она обладает вполне достаточными знаниями. Пропагандистка не учла, что работа с мало политически развитыми слушателями требует особой квалификации, тщательной, глубокой подготовки».
— Чижуля, переведи «пропагандистку» в мужской род.
— Зачем?
— Для единообразия. В начале было: «Пропагандист Вера Полякова».
— Что бы я без тебя делала!
«Почему оказались не привлеченными к занятиям такие образцы художественной литературы как «Война» Н. Тихонова и «Тихий Дон» Шолохова? Почему нельзя было организовать культпоходы в Красный театр, экскурсию в Этнографический музей на итало-абиссинскую выставку? Даже простая политическая карта мира не фигурировала на занятии политкружка».
Стемнело. Море искрилось под луной, ветерок трепал пальмы.
Снять бы с Анны диагноз, оформить паспорт, — думал Арон. — Найти в Питере Сашу, который действительно его родственник. По какой причине отец сделался Варшавером, когда дед в метриках записан Варшавским? Отца об этом уже не спросишь. Прогулялись бы с Анной и Сашей по Торопцу, навестили бы бывшее имение прапрадеда Абрама Варшавского. Кем же приходится Арону Алексей Федорович? Нет, лучше в это не влезать.
«В начале занятия Полякова объявляет основные вопросы: 1) что дала Октябрьская революция; 2) современный экономический кризис и его причины; 3) подготовка империалистической войны.
Четыре раза Полякова возвращается к империалистической войне. Три раза упоминает Версальский договор, но не доводит разговора до конца. Не нашлось у нее и ярких слов описать ужасы мировой бойни.
„Опасна ли для Советского Союза итало-абиссинская война?“ — спрашивает она слушательниц. Девушки молчат. Не ответив, перескакивает на политику Японии, сообщает о расстреле советских граждан».
— Чижуля, что еще за расстрел советских граждан?! Убери.
— Убираю.
«Она задает вопросы, получает неправильные ответы или не получает их вовсе и, не смущаясь этим, продолжает скольжение по теме».
— Какое население в Абиссинии?
— Черное…
Шуля вернулась в сопровождении шоколадного Сосо.
— Есть дело. Сосо влюблен в девушку, которая живет в Хайфе. Как палестинец, он имеет право посетить зеленую зону только с разрешения МВД. Что если забрать его в твой дурдом, а он оттуда совершит побег в Хайфу? У вас же работают палестинцы!