— У нас работают израильские арабы.
— Он купил ей торт и обручальное кольцо…
Сосо поник главой и загрустил всем телом. Божественно сложенное, оно жаждало слиться с белой еврейской девушкой из Хайфы. Скольких красавиц он тут спас, но эта пленила сердце…
— Она приедет, — утешала его Шуля.
— Торт испортится… Белый крем, красное сердечко, и ее имя…
«Культура пропаганды, популярность, не снижающаяся до упрощенчества, высокая грамотность языка — этого требовал Ленин. Неужели не знает об этом пропагандистка Вера Полякова? Что заставляет ее прибегать к непростительному упрощенчеству?»
Сладкая арабская музыка из соседнего бунгало вызывала истому.
Шуля дремала. Арон докуривал ее косяк. Гитлер ставил условия Италии: «Завоюй Абиссинию и тогда мы с тобой будем договоры заключать!»
Так объясняет Полякова причины итало-абиссинской войны! А на вопрос девушек, «почему абиссинцы ходят босые», отвечает, что «там тропическая жара».
«Калечить мозги слушателей такой беспардонной, беспринципной болтовней, извращающей ленинское учение, совершенно недопустимо. Изложение сложнейших законов большевизма — дело высочайшего мастерства. Этому надо учиться у Ленина и Сталина, внимательно изучая их гениальные методы пропаганды, глубоко вчитываясь в бессмертные их работы, служащие образцом простоты и в то же время образцом высочайший принципиальности и идейной четкости. Примитивизм, упрощенчество — это еще не простота, товарищи!»
— Ударный финал! — Cдернув одеяло на пол, Федя поманил Чижулю к себе.
— Ни одного замечания?
— Про примитивизм и упрощенчество я бы вставил в конец.
— Опасно, — прошептала она, разводя ноги. — Еще примут за обращение к Ленину и Сталину…
— Оставь, как есть, — дрожал Федя, пытаясь вправить член в резинку.
— Хорошо-о-о, — простонала Чижуля.
СМС от Анны:
Прорвало канализацию.
Дублин. Дубль два.
— Откуда она знает про Дублин?
— Понятия не имею. Спросить?
— Еще чего! Вызывай сантехника. Того самого, который принес в ее дом мои чемоданы.
Арон не стал спрашивать, откуда Шуля знает про того самого сантехника. Он листал вотсаповские сообщения жены — стекольщик, компьютерный мастер… Никакого сантехника.
Анна не отвечала ни на звонки, ни на сообщения. Очередной срыв на пустом месте. Жене и в виде СМС лучше на глаза не показываться.
— Поведу, — сказала Шуля, отбирая у Арона ключ от машины. — У нее говно всплыло, а у тебя руки дрожат.
С сантехником сосед с Митуделы выручил, но куда подевалась Анна?
— Не накручивай себя, — сказала Шуля. — Найди в моем телефоне плейлист, ткни пальцем в «Каролан».
Звуки ирландской арфы заполнили салон. Позади оставались Мертвое море, арабский базар с кадками и гипсовыми оленятами, поселения бедуинов, отметка минус четыреста над уровнем океана приближалась к нулевой; на нуле будет стоять живой одногорбый верблюд, привязанный к колышку, за ним все круто пойдет в плюс, и на подъезде к Иерусалиму, с наивысшей плюсовой точки, взору откроется белая свеча — церковь Вознесения, где ее однажды крупно ограбили.
Абиссиния
Перед дверью Анны стоял рассеянный сантехник, обмотанный тросом.
— В звонок звонил, вам звонил…
Арон открыл дверь. Жуткая вонь.
Анны не было. У компьютера лежал LG.
Явилась управдомша, сказала, что засор произошел у всех, кто пользуется данным стояком, что она вызвала мастера, о чем сообщила жилице, но та ушла, не оставив ключей.
Сантехник работал (справится, пошлет СМС), Арон прочесывал местность. Монастырь Креста, оливковая роща, площадка скаутов, ныне пустующая, от нее дорога по красивой таинственной улице, выводящей на улицу Бурла, оттуда к Ботаническому саду. Идти было легко, влажный воздух Мертвого моря сменился на высокогорный, в супере очередь на вход была небольшой, все в масках, всем измеряют температуру. Вышел он оттуда с освежителем воздуха, сэндвичем и кока-колой, так что обратный путь показался даже приятным. Тревожные мысли (покончила с собой, Шуля, развод с женой) отступали по мере поедания сэндвича (она дома, хотя этого быть не может, ответила бы на СМС, вышла на проветраж, раздумывает, что писать дальше) — в конце концов, найдется она или не найдется, вернется или не вернется, от него никак не зависит.
Додерклин и иже с ними
— Пройдись тряпкой, залей очко жидкостью — и полный вперед, — сказал сантехник, наматывая трос на плечо.
Наличных при себе не было. Арон выписал чек и принялся за уборку. Видела бы его жена… Он позвонил ей — опять задерживается. Она сказала, что уже привыкла к этому и думает, как строить новую жизнь. Кандидатура есть. Рои нравится.
Что ж, — думал Арон, выжимая в ведро тряпку, — он виноват, но и пандемия тут играет не последнюю роль. Семейные отношения или укрепляются, или рушатся, так было и в концлагере. В ажитации люди рвались из пут навстречу настоящему чувству. Скорее всего, он никого не любит. Кроме сына. Йоэль женщина разумная, но и на нее временами находит. В крайнем случае переедет к Анне, если она, конечно, вернется.
Первый шаг к семейной жизни сделан, в уборной вымыт пол и оттерт от грязи унитаз. В качестве шаманского обряда осталось пройтись специальной салфеткой по компьютерному экрану, вызвать к жизни героев, те выкликнут Анну…
«В ряды стахановцев!
Фрезеровщик-комсомолец Додерклин на заводе „Электрик“ дает 180 проц. плана ежедневно. Не отстает от него беспартийный товарищ Полозов. Тт. Шпунт, Плиткин и Солодов из цеха СМА объявили себя стахановцами и ежедневно перевыполняют программу в 1½—2 раза. На собрании комсомольской группы в цехе ЦСМ три комсомольца — Петров, Уланов и Лобанов — приняли на себя стахановские обязательства. Мастер-комсомолец Папенков обязался создать все условия для повышения производительности труда и увеличения выпуска продукции. Э. Канева».
Додерклин, Плиткин и Шпунт колотили кулаками в дверь.
Арон открыл.
— Надень маску и отойди на два метра, — велел молодой эфиоп в полицейской форме. За его спиной стояла Анна.
Арон выполнил указание, и полицейский переступил порог квартиры.
— Кто эта женщина и кем ты ей приходишься? Гражданка была поймана без маски, без паспорта и без фамилии.
— И без телефона, — дополнила Анна по-русски. — Вышла продышаться, увезли в участок, фотографировали и допрашивали… Чтобы выписать штраф.
Черные глаза представителя недавно обнаруженного двенадцатого колена Израилева смотрели строго.
Арон предъявил паспорт.
— Ее паспорт!
Пока Анна искала справку, Арон расспрашивал полицейского об Эфиопии. Знает ли он, что страна его исхода прежде называлась Абиссинией и почему абиссинцы ходили босыми?
— В Эфиопии тропическая жара…
Получив справку с кодом, он долго вертел ее в руках, за десять лет службы он такого не видел. С кого штраф взыскивать? Пересняв справку, он отослал ее по вотсапу.
— Где были ваши бабушки с дедушками, когда Италия напала на Эфиопию? — спросила его Анна.
Полицейский, рожденный в Израиле в 1992 году, понятия не имел ни о войне, ни о старейшинах эфиопского рода.
— Нет ли тут ваших родителей? — спросила Анна и показала ему каталог Израильского музея с детскими рисунками и фотографиями новоприбывших эфиопов. Полицейский заинтересовался. Аккуратно перелистывая страницу за страницей, он, к своему удивлению, обнаружил среди сидящих за столом в гостинице «Дипломат» своего старшего брата и мать с пузом, в котором и обитал он, ныне сформированный полицейский.
В связи или не в связи с происходящим начальство отменило штраф («не взимать в связи со специфической формой удостоверения личности») и позволило принять в дар каталог, ибо «данный акт не имеет целью подкуп служебного лица».
Пушкин в полицейской форме смотрел на странную русскую с онегинским обожанием.
Букетик и тортик
16 ноября 1933 года Полину Абрамовну Канторович, работающую сестрой-хозяйкой в Детской больнице им д-ра Раухфуса, наградили грамотой «ударника за подлинно самоотверженное участие и проявленный энтузиазм в социалистическом соревновании и ударничестве по повышению производительности труда и улучшению качества медобслуживания в период конкурса на лучшую больницу».
Нарядное оформление. Парят самолетики, замаскированный солдат с ружьем направляет орудийное дуло в нижний край листа, в центре — скромный портрет Сталина, взятый в красную рамку, и Ленин во весь рост, посмертно изрядно раздавшийся.
— Ширпотреб, а приятно, — упредила Полина Абрамовна Леву от критики в адрес художников-оформителей государственной карточной фабрики.
— Еще как, мама! Ты ж держава наша и оплот! — Стискивая в объятьях не посмертно раздавшуюся, а живую, теплую мать, Лева, награжденный в 1932 году орденом Трудового Красного Знамени, в 1934-м — орденом «Знак Почета», в 1941-м — «За боевые подвиги» посмертно, — слышал биение сердца в ее необъятной груди.
Восторженный ребенок, очарованный жених, отчаянный путешественник — вот какого сына подарила Полина Абрамовна стране, а та отплатила похоронкой.
Вдова Левы, которая вот-вот появится здесь в образе невесты, будет рассказывать в старости юным следопытам:
«Еще мальчиком-самоучкой он начал работать помощником художника в Театре юного зрителя и в эту же пору увлекся иллюстрированием книг. Девятнадцати лет от роду Лев Канторович выпустил два интереснейших альбома; сильные, броские, энергичные рисунки молодого художника сразу же были замечены и оценены по достоинству. В эту же пору Канторович оформил спектакль в театре Нардома — пьесу Всеволода Вишневского „Набег“. В 1932 году Лев Владимирович ушел матросом в знаменитую полярную экспедицию на „Сибирякове“. Рисовать «из головы» в спокойной обстановке мастерской он не любил. Он был путешественником по характеру, по натуре. Поход „Сибирякова“ был началом бесконечных отъездов Канторовича. Через год Лев Владимирович ушел в экспедицию на „Русанове“. После военной службы, навсегда привязавшей его к погранвойскам, Канторович отправился в высокогорную экспедицию на Тянь-Шань, затем с погранвойсками участвовал в освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии, потом провоевал всю финскую кампанию и погиб еще совсем молодым человеком в бою в начале Великой Отечественной войны».