Доблестный труд военкора
28 апреля 1940 года Леву наградили орденом «Знак почета» по приказу № 74 от 03.03.30 1-го Петрозаводского полка войск НКВД.
«Находящийся в полку от 14.02.40 г. в творческой командировке писатель Канторович Л.В. показал себя боевым писателем-большевиком. По его инициативе была организована на передовых позициях встреча героев-пограничников, на которой пограничники поделились боевым опытом героической борьбы с белофиннами. Товарищ Канторович явился инициатором составления текстов обращения к белофинским солдатам и лично участвовал в организации передачи этих текстов по радио с передовых позиций.
На организованной встрече с авторами боевых листков писатель поделился своим опытом и дал указания в военкоровской работе.
Владея в совершенстве лыжами, он оказал ценную помощь полку в обучении командирского, политического и рядового состава технике хождения и боевого использования лыж в борьбе с финской белогвардейщиной.
Будучи привлечен к проведению занятий по лыжной подготовке на сборах комсостава полка, упорно, настойчиво и умело привил инструкторские навыки в боевом использовании лыж.
Отмечая исключительную инициативу и активность тов. Канторовича в ходе оказания помощи полку в борьбе с белофиннами, от лица службы объявляю благодарность и возбуждаю ходатайство перед начальником войск НКВД о представлении писателя Канторовича Льва Владимировича к правительственной награде.
Командир части полковник Донсков, военком полка батальонный комиссар Овчинников, начальник штаба майор Кроник».
Пропавшая пьеса
В том же январском письме Федор Петрович сообщает, что Лева пишет книжку о событиях на Западной Украине и в Белоруссии.
«Особо ничего не рассекречивал, кроме того, что был свидетелем, как основательно обдирали Вильно (вывоз ценного оборудования предприятий), прежде чем сдать его литовцам. Рассказал случай, как безмозглые поляки в конном строю атаковали танки, т. к. кто-то их уверил, что советские танки — это не более чем трактора, обернутые для устрашения врагов в покрашенную в стальной цвет фанеру. Ясно — польская бригада улан погибла. Рассказал, как командир польского полка приказал с триумфом встретить Красную армию, так как почему-то был уверен, что красные идут воевать против немцев. В результате полк был захвачен без выстрела.
Все это, конечно, он слышал (имею в виду эпизоды), проехав вдоль всей границы Западной Белоруссии и Украины. Был он при начале войны с финнами, наблюдал начало военных действий у Белоострова. В перепалках не был, но, по его словам, повидал много всякого. В общем, без особого риска побывал в интересных местах. Я даже ему позавидовал, но что сделаешь: не все родятся в сорочке».
С сорочкой Федор Петрович промазал.
О том, что сочинял Лев Канторович, сидя в постели с отмороженными ногами, Ляле позже сообщит Заславский.
«Мне передали рукопись Левушки — в виде не отделанного до конца черновика. Драма о поражении Польши, на тему соединения Западной Украины с УССР…
Несколько странное впечатление произвела на меня эта пьеса. Она не похожа по стилю на мне известные рассказы и очерки Левушки. Она — по Ибсену, с загадочной женщиной, так и не понятной до конца пьесы, с подлым, но философски настроенным польским офицером-революционером, который тоже весь в полусловах, полутонах — очень книжный, странно. Мне показалось, что есть какое-то сходство между этой пьесой и стихами Владимира Абрамовича, твоего покойного отца и моего лучшего друга.
Пьесу эту теперь нельзя ни печатать, ни ставить. Говорил об этом с главным. Он допускает возможность «печатания» после войны, но сейчас считает эту вещь совершенно не подходящей. Я прикидываю, нельзя ли поляков заменить немцами? Но все ситуации таковы, что замена невозможна».
Материал для ХХII века
— Тебе наплевать на все, что здесь происходит! Засела в своих чемоданах!
Арон разгневан. Лицо красное, глаза страшные. Размахивает пустой бутылкой. Кажется, он пьян. Наверное, тоскует по сыну. Его надо пожалеть. Но у нее, как следует из анамнеза, притуплены чувства тоски, гнева и жалости.
— Двадцать два миллиона зараженных вирусом из Уханя, из того самого, кстати, откуда прибыл твой Бородин на слушание дела в Пекине… Все — по домам! Кто выпьет в аэропорту чай из одноразового стаканчика, будет отравлен. Посмевшие выйти из дому на мирный протест будут наказаны самым строгим образом, из-за них всю страну отправят на дезинфекцию. А вот когда никого не станет… и не потому, что все поголовно будут убиты, а потому, что отживут, кто как, свой век, историки возьмутся за дело, и в 2022 году обнародуют достоверные факты о вопиющем насилии на постсоветском пространстве ХХI века…
Наверняка он прав.
Спеть ему колыбельную? Рассказать сказку? Лучше бы он ушел. Но тут у него раскладушка. И «загадочная женщина», которая так и останется непонятной до конца пьесы.
Поляков после войны не удастся заменить на немцев.
Пьеса пропала. То, что пропало — не подделаешь.
История так и стоит на пограничной заставе.
Она — по ту сторону, в гуще других событий. Чепуховые мысли пытаются прорваться вперед, значительные — не трогаются с места. Смешна суета. Граница-то закрыта.
Но есть лазейки. В стене монастыря, в стене кладбища.
Роза
Десять минут ходу — и она на бульваре Ротшильда. Звучит внушительно. На самом деле — это всего лишь аллейка с лавочками и кафе-киоском. Вечерами тут собирается молодежь, сейчас — никого. Кроме интересной на вид дамы, похожей на Розу Абрамовну.
Внешность ей описывать не удается, одни признаки. Розу Абрамовну она наградила порхающей походкой из куплетов про Дункан.
Дама кормит бездомных кошек. Наверное, у нее нет детей.
Заметив, что за ней наблюдают, дама приосанилась, выбросила в мусорный ящик пустые пакеты из-под кошачьего корма и, приглашая Анну взглядом, уселась на лавочку.
В свете неоновых фонарей лицо ее казалось болезненно бледным.
Видимо, ей хотелось поговорить, неважно с кем, а Анна была готова слушать.
Она из Ленинграда. Приехала давно, но так и не сподобилась выучить иврит. К счастью, в наше время легко поддерживать связь по скайпу. Ведь родина — это в первую очередь близкие, любимые люди, а уж потом Эрмитаж и белые ночи. Со школьной скамьи у нее осталась одна подруга, Клавдия Петровна. Глубокая натура. Читает ей по скайпу главы из романа — о бренности живого, страхе смерти и благости покоя.
— Кто она по профессии?
— Учительница языка родного, всю жизнь отдавшая на дело просвещенья… Глаза — буравчики, рот бантиком намазан помадой алою, платок собачьей шерсти окутывает плечи. «Старуха я, мне нечего бояться».
— Ну какая же вы старуха?
— Это подруга так про себя считает. А я на нее в скайпе смотрю и думаю: «Это, видно, будет исповедь эпохи, без ухищрений от литературы». Но вот проклятье!
— Что?
— Явился Федор к Сталину, подумай! Вождя характер крут, и Киров станет жертвой… История кровава… Продолжать?
Анна кивнула.
— Мы в скайпе пили чай. Подруга школьных лет пила вприкуску, зубами острыми вгрызаясь в рафинад. Что значит возраст… хоть светло сознанье, а мощи нет в пере. И сновиденья… То Ленский в гости к ней, то Хромоножка… А типы как? Не правда ли, типичны? А форма, что вы скажете о форме? А как тебе Камю? Сплошной поток сознанья… Читала трижды, не жалея глаз, и ничего не поняла, прикинь-ка! Но в сторону Камю. Все это болтовня. Но как со снами быть?
— Их лучше записать, тогда они уйдут.
— Гонять дурные сны и ждать хороших? Простите, девушка, а как же вас зовут?
Анна представилась.
— Я — Роза. По сложившимся обстоятельствам кормлю кошек в полночь. Хотя они готовы принимать пищу и дарить любовь в любое время суток. К сожалению, израильские кошки по-русски не понимают. Так что спасибо тебе.
С этими словами Роза грациозно поднялась со скамейки и скрылась во тьме аллеи. Сытые кошки остались дремать у мусорного ящика.
День величайшей исторической важности
Нет мощи в пере: «Общим недостатком являются: беззубость, неуверенность, робость критики…» В который раз берется Ляля за очерк о плачевном положении чулочного производства, но то мысли теряются в словах, то слова в мыслях. При том что дети в Красногорске у бабки Лены, той самой, что подняла на ноги шестерых детей, включая Федю, там же и Иринья, — сиди, работай…
— Поехали к детям, Чижуля! Ведь, как ни пыхти, необъятного не объять!
Шутка не без намека. После родов Ляля раздалась, ни в какие берега не влезает. Все ей жмет, все давит. Носит одну и ту же мешковатую блузку, вправленную в юбку, у которой ослабла резинка. Но мужу она по-прежнему мила во всем и без.
С вокзала в Красногвардейске они шли замечательным гатчинским парком. Весна 1941 года выдалась поздняя и холодная, лето запоздало, а все ж пришло. Светило солнце, дул легкий ветерок, сметая черемуховый цвет на яркую сочную зелень. Занималась сирень.
Пришли. Танечка бросилась к Ляле на шею, Леша что-то лопочет и хватает Федю за нос и за уши, так он выражает восторг. Но на руки к нему не идет, только к маме.
Устроились всей семьей в маленькой комнатке. Иринья завела самовар, репродуктор пел радостные воскресные песни.
И вдруг — обрыв. Репродуктор шипит. Молчание. И раздается голос товарища Молотова, четкий, торжественный, сильный: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек…»
Леша плачет навзрыд.
— Не успокаивай, — велит Федор Петрович Иринье. — Пусть развивает голос и легкие.
— Мы на самовар пойдем глядеть…