Более нелепого бреда нельзя было придумать. Но не спорить же с отставным артиллеристом, который никогда не видел Троады и судил о ней исключительно по книгам… самого Шлимана!
– Не отвлекайтесь от дела, милый Дерпфельд, и выкиньте свою газету вон в ту корзину…
Раскопки Тиринфа начались в марте.
Крутая голая скала в триста метров длины, сто – ширины и от пятнадцати до двадцати шести метров высоты. Из-под чахлой травы, из-под вересковых кустов торчат на поверхности земли угловатые, неправильной формы каменные глыбы. Вот и все, что осталось от могучего города, который назван у Гомера «крепкостенным». О тиринфских стенах Павсаний пишет: «Они, наравне с так называемой «сокровищницей миниев» в Орхомене, заслуживают неменьшего удивления, чем египетские пирамиды».
Шлиман опять поселился в Навплии – оттуда до Тиринфа всего полчаса езды. Как обычно, в четыре часа утра Шлиман верхом отправлялся купаться. На берегу моря старый рыбак поджидал его с лодкой. Отъехав подальше от берега, Шлимян раздевался, нырял, плавал минут десять и, веселый, бодрый, карабкался на корму. К пяти утра он приезжал в Тиринф и с конюхом отправлял свою лошадь за Дерпфельдом.
Раскопки продолжались до вечерней темноты с перерывами на завтрак и обед. Шлиман завтракал вместе со всеми. Кусок солонины, хлеб, сыр, глоток кислого вина, апельсин – что может быть проще и приятнее такого завтрака у подножия древней крепостной стены, среди развороченных каменных глыб!
Четыре месяца длились раскопки, и Шлиман чувствовал, что с каждым днем молодеет на годы. Это был совершенно невиданный триумф. Целый город гомеровских времен возникал из-под мусора и наносной земли в потрясающей убедительности и величии! Ничто не могло вывести Шлимана из приподнятого, радостного настроения. На беспрестанные придирки инспектора археологического общества Филиоса он отвечал шутками. А когда вдруг некстати нагрянул гость – принц Саксен-Мейнингенский, разыгрывавший роль мецената, – Шлиман с неиссякаемым оптимизмом писал друзьям: «К счастью, он послезавтра уезжает».
Результаты тиринфских раскопок не только лишний раз подтвердили факт существования самобытной микенской культуры, но дали богатейший материал для ее характеристики. Привожу описание главнейших находок в Тиринфе, сделанное в 1891 году известным русским историком, впоследствии академиком В. П. Бузескулом:
«Возвышенность… по направлению к северу несколько понижалась и состояла как бы из трех террас. На самой высокой террасе, то есть на юге, находился царский дворец, на средней – помещения для слуг и воинов, а еще ниже тянулись, вероятно, магазины, конюшни и прочие службы. Все это окружено было высокими толстыми стенами, сложенными из слегка лишь отесанных (да и то не всегда) каменных глыб громадных размеров и тяжести, каждая в два-три метра в длину, один метр в ширину, а весом пудов в двести, иногда даже до трехсот. В промежутках между этими колоссальными глыбами насыпан более мелкий камень. Прежде полагали, что тиринфские стены сложены были без всякого цемента. Теперь открыты следы извести. Толщина стен в нижней части акрополя – семь-восемь метров, а в верхней – от пяти до пятнадцати и даже до семнадцати с половиной метров; сохранившаяся до нашего времени высота равняется семи с половиной метрам. Стены на всем протяжении представляют многочисленные вдающиеся и выступающие углы и снабжены огромными башнями. Давно уже было известно, что в одном или двух местах стена заключает в себе параллельные галереи, лежащие не на одном уровне и, по-видимому, имеющие сообщения между собой. Теперь оказывается, что в тиринфских стенах существовала целая сеть подземных ходов и коридоров, что, например, в южной стене верхняя галерея сообщается с нижней, а эта последняя ведет в пять камер со стрельчатым сводом, выстроенных в толщине стен, и что в восточной стене было шесть подобных же камер. Эти своего рода казематы служили подземными магазинами или кладовыми…
В тиринфских стенах имеется два входа. Один – на западной стороне, узкий, предназначенный только для пешеходов. Другой, главный вход, или, лучше, сказать, въезд, находился на восточной стороне. Тут дорога, постепенно подымаясь, шла сначала по направлению с севера на юг у подножия окружной стены акрополя, под прикрытием ее выступов и башен. Дойдя до самой вершины возвышенности, она через проход, оставленный в окружной стене, вступала в узкий промежуток, образуемый слева только что названной стеной, а справа – дворцовыми стенами, и шла, таким образом, до ворот, имевших крепкие запоры».
Дорога эта замечательный памятник военной теории древности. Дело в том, что осаждавший крепость противник во время атаки попадал в узкий проход между стенами, и осажденные легко могли обстреливать его с беззащитной стороны, справа (щит носили в левой руке).
Цитируем дальше: «Обратимся теперь к дворцу. Большие Пропилеи ведут в обширный двор, окруженный портиками. В северо-западном углу его находятся Малые Пропилеи; за ними идет четырехугольный двор, вымощенный мелким камнем и также окруженный портиками. В южной его части возвышается алтарь Зевса Геркея (Зевс Геркей – бог-хранитель домашнего очага) в виде массивного каменного четырехугольника; с севера же прилегает мужская половина дворца. В этой половине важнее всего – большая зала для мужчин, или так называемый мегарон, в двенадцать метров длины и десять ширины; посреди нее возвышалось четыре колонны и между ними – домашний очаг. Слева главного строения были многочисленные коридоры и небольшие комнаты, в числе которых обращает на себя внимание баня, или ванная. Ее пол состоит весь из одного колоссального камня весом, по крайней мере, в 20 тысяч килограммов, то есть более 1200 пудов; стены были обшиты деревянными досками, посредине находилась ванна и устроен был особый канал для стока воды. Направо от мужской половины дворца находился гинекей, то есть женская половина, не имевшая прямого сообщения с мегароном, отделенная от последнего целым рядом дверей и узких переходов…
Владетели Тиринфа заботились не только об удобствах, но и об украшении своего дворца. Найден, например, алебастровый фриз, украшенный лазоревым стеклом, столь часто встречаемым в Микенах. Пол мегарона представляет своего рода мозаику или узорчатый ковер из красных и голубых полос. Но особенно замечательна стенная живопись (альфреско). В древнем Тиринфе, как оказывается, известно было пять красок: белая, черная, желтая, красная, голубая или синяя. Сохранилась даже значительная часть картины, изображающей мчащегося быка, а на нем человека; одной ногой он касается спины быка, а другая высоко приподнята в воздухе; левой рукой он держит быка за рога. Тон картины голубой, бык – желтый с красными пятнами. Совершенно аналогичные по своему содержанию рисунки имеются на золотых чашах, найденных недавно, именно летом 1889 года (То есть через три года после открытия Шлимана) («Филологическое обозрение», М., 1891 г., том I. В. Бузескул, «Находки Шлимана»).
«Троекратное ура в честь Афины Паллады! – телеграфировал Шлиман из Тиринфа.- Поистине я работал тут с удивительным успехом».
Но успехи Шлимана всегда почти автоматически вызывали в ученом мире острую реакцию недоверия. Известный английский архитектор Пенроз объявил тиринфский дворец византийским сооружением X или XI века нашей эры. Газеты издевались над «очередной антинаучной галлюцинацией» Шлимана.
Лишь когда Дерпфельд в 1885 году закончил съемку планов Тиринфа и год спустя вышел в свет артистически отделанный, с полной научной строгостью написанный том «Тиринф, доисторический дворец тиринфских царей», любители шуток сбавили тон. В 1886 году афинское археологическое общество, идя по следам Шлимана, открыло на микенском акрополе развалины дворца, план и украшения которого в точности соответствовали тиринфскому. Сомнения в древности циклопических построек Тиринфа отпали. И во весь рост встал вопрос о пределах распространения микенской культуры.
Шлиману было уже шестьдесят четыре года. Он не любил думать о предстоящей смерти, но знал, что жить осталось немного. В печати уже давно появлялись заметки о том, что Шлиман убивает все свои деньги на раскопки и оставит своих детей нищими. До нищеты, конечно, было далеко, но деньги все-таки таяли.
Со своим необычайным умением переключаться он вдруг бросил все дела и уехал на Кубу.
Гаванские газеты подняли шум: едет один из главных акционеров железнодорожной компании, несомненно предстоят новые капиталовложения, развертывание строительства. Железнодорожные акции, давно уже упавшие в цене, стали быстро подниматься. Биржа зашевелилась. Шлиман приехал, осмотрелся, подумал – и продал все свои акции по самой высокой цене.
На языке биржи такая спекуляция называется «блефом» и считается в порядке вещей.
С большим барышом Шлиман вернулся в Афины. Здесь он засел за завещание, расписал наследство: большую часть своего состояния он оставил Софье, Андромахе и Агамемнону, но солидные суммы были завещаны также Вирхову, Дерпфельду, сестрам, сводному брату и даже наследникам одноглазого Веллерта в Анкерсгагене. Первой жене и ее детям он завещал свои доходные дома в Париже.
В это же время он заказал себе склеп, долго возился с архитекторами, браковал проект за проектом и, наконец, утвердил самый строгий по очертаниям.
А на следующее утро как ни в чем не бывало вызвал Дерпфельда и предложил поехать на остров Крит.
Через несколько дней они уже бродили по полям и холмам вокруг древнего Кносса. Здесь были развалины, несомненно, очень старые и почти целиком на поверхности земли. Один холм привлек особое внимание Шлимана. С виду – обычный холмик, поросший низкорослыми маслинами. Но по форме своей он чем-то неуловимо напоминал Гиссарлык. В осыпи откоса валялись черепки глазированной глиняной посуды с узорами, в которых каждый признал бы микенский стиль.
«В высшей степени интересно, в какую седую древность уведут нижние пласты»,- с замечательным предвидением записал Шлиман в дневнике.
Но землевладелец, которому принадлежал холм, запретил сделать даже пробный раскоп. Он предложил продать свой участок за 100 тысяч франков. Цена была такая, будто на участке найдена жила самородного золота.