Каторга оказалась теперь приравненной к оказанию услуг…
Ленинградское отделение Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев тоже было создано вскоре после первого съезда Общества.
В мае 1924 года в отделение входило 122 человека, и возглавлял его уже знакомый нам шлиссельбуржец Илья Ионович Ионов (Бернштейн).
В 1924 году Илья Ионович находился на самом пике своей карьеры.
Вячеслав Павлович Полонский (Гусин), работавший тогда редактором первого советского журнала критики и библиографии «Печать и революция», оставил в своем дневнике 12 июля 1924 года такой портрет Ионова:
«Ионов — встрепанный, электрический, кипит, торгуется, бранится, восхищается своими книжками. Хлопает книгой по столу, вертит перед глазами, щупает, ворошит страницы, сравнивает с прежними, хвастает дешевизной: «Вы посмотрите, как издавали раньше и как издаю я», — и тычет пальцем в цену, скрывая от неопытного, что рублевая книжка дореволюционная издавалась в 3000, а рублевая нынешняя в 30 000 экземпляров. Но хороший работник: влюблен в свое дело, энтузиаст. Таких мало было и раньше. Он и в самом деле верит, что книга победит смерть, как изображено на его ex-libris.
Около него муравейник литераторов. Все жмутся, кланяются, просят: левиафан. Приходил при мне грузный, расплывшийся, белый как, лунь И. Ясинский[205]. Просил увеличить ему гонорар с 35 руб. до 50 р. за лист. Ионов, против ожидания моего, без торгу согласился. Есенин терся, униженно льстя Ионову, не зная, куда девать руки, улыбаясь полусмущенно, точно сознаваясь перед всеми, что он льстит, лебезит, продается. Жалкое впечатление. Посвятил Ионову стихотворение, кое начинается словами: «Издатель славный…». Ионова слегка затошнило: «Удобно ли мне печатать?» — спрашивает. Он купил у Есенина собрание стихов — тот поэтому ходит перед ним на задних лапах. Пресмыкается — очень больно, такой огромный талант, но алкоголик, без чувства достоинства. Мне он очень долго и витиевато говорил, что он от москвичей ушел, они «без идеологии», а он теперь переродился, он принял Советскую власть и без идеологии не может. Я почувствовал без труда, что он «подлизывается».
Вечером Ионов устроил в грузинском кабачке маленький ужин по случаю хорошей прибыли издательства… Есенин после двух-трех стаканов завел разговор о том, что Ионов его обобрал, купил за 600 руб. полное собрание. Ионов, охмелевши, вспылил. «Дубина ты!» — кричал Есенину и приказывал своему помощнику: «Знаешь, где расторгнуть договор?» — и, для страху, записывал это в книжку. Есенин струхнул и стал униженно замаливать грех. Ионов все время покрикивал на него: «Дубина», — а он, улыбаясь, оправдывался, сводя все-таки разговор на то, что ему мало Ионов платит. «Ваше бы дело только торговать, вы как на рынке», — сказала ему жена Ионова»…
Из этой записи Вячеслава Павловича Полонского видно, каким «великим» человеком в литературном мире Ленинграда был тогда Илья Ионович.
Между прочим, как мы уже говорили, он и занятий поэзией не чуждался.
Своему стихотворению «Цветы казненных» Ионов предпослал эпиграф «В средние века существовало поверье, что цветок мандрагора растет лишь под виселицами»:
Где гладью манят косогоры,
На зноем выжженных полях,
Цветут зловеще мандрагоры,
На низких струпчатых стеблях.
Где даль так дивно хороша,
Цветут, могилою дыша.
Гласит преданье, что когда-то
Здесь жгли и вешали бойцов,
Бесстрашно гибнущих за брата
И смерть принявших за отцов.
Что долго с мукой на устах
Качали трупы на столбах,
И гной с них каплями срывался
И вниз стекал, и, как укор,
На месте этом появлялся
Пучок печальных мандрагор.
Кивая кроною своей,
Цвели, как знак кровавых дней.
Но если кто-нибудь касался,
Чтоб корни вырвать из земли,
Они кричали, и метался
Их крик болезненный вдали.
Стонало сонное окрест
Как плач покинутых невест,
Как память прошлых вакханалий
На кровью залитых мечтах,
Как память павших, что блистали
Нетленным солнцем в небесах…
Где гладью манят косогоры,
Цветут и рдеют мандрагоры [206].
Понятно, что автора строк про залитые кровью мечты, про память павших, блистающую нетленным солнцем в небесах, да к тому же являющегося шурином самого Григория Евсеевича Зиновьева, просто не могли не избрать старостой Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
И хотя уже в 1926 году в связи с гонениями на великого родственника[207], Илью Ионовича Ионова отстранили от руководства ленинградскими политкаторжанами, но соответствующее направление работе он успел задать.
При отделении работали три артели и фабрика продуктов «Политкаторжанин», что и привело к тому, что через десять лет численность Ленинградского отделения общества возросла вдвое, и настоящих политкаторжан осталось здесь не так уж и много.
Справедливости ради отметим, что поначалу, помимо обеспечения своих членов персональными пенсиями и спецпайками, ленинградские политкаторжане достаточно серьезно занимались и изучением истории революционного движения, тюрьмы, каторги и ссылки в России.
При отделении существовали Енисейское, Шлиссельбургское и Рижское землячества, а в работах секций участвовали профессиональные историки С. Я. Гессен, А. В. Предтеченский, И. М. Троцкий, С. Н. Чернов, А. Н. Шебунин. Профессиональные литераторы помогали членам Общества в подготовке к печати мемуаров.
По инициативе ленинградских политкаторжан еще в бытность старостой отделения И. И. Ионова в Шлиссельбургской крепости начали создавать музей.
В 1925 году Шлиссельбургская крепость была взята под государственную охрану и передана Советом Народных Комиссаров РСФСР в ведение органов Наркомпроса, силами которого восстановили обгоревшее здание тюрьмы, где сидели народовольцы, и 26 августа 1928 года открыли филиал Ленинградского музея Великой Октябрьской социалистической революции.
К этому событию приурочили выпуск путеводителя, листая который можно совершить экскурсию в исчезнувший сейчас мир крепости…
«Обогнув корпус, выходим к небольшой часовне и через ворота к братской могиле воинов, погибших при осаде крепости в 1702 году. Здесь их похоронено 200 человек…
В центре — церковь Иоанна Предтечи, перестроенная заново в 1828 году. Теперь в ней Музей истории Шлиссельбургской крепости, как политической тюрьмы»[208].
Скоро начались экскурсии в Шлиссельбургскую крепость.
Представление о том, как проходили эти экскурсии и что узнавали в ходе их экскурсанты, дает заметка, помещенная в шлиссельбургской газете «Авангард» 28 июля 1937 года.
«Каждый выходной день невские пароходы, до отказа заполненные пассажирами, поднимаются вверх по Неве к Ладожскому озеру.
Пение, музыка, смех несутся с бортов пароходов и далеко оглашают окрестные берега.
Последняя пристань Шлиссельбургская, и пароход, с трудом преодолевая бурный напор рвущихся в Неву ладожских вод, подходит к острову.
Нарядные веселые экскурсанты, трудящиеся Ленинграда, переходят в древнюю крепость. Мерно звучит речь экскурсовода.
Старые башни крепости, основанные шведскими рыцарями и вольными новгородцами, уже со времен Петра I были превращены в политический застенок Романовых и справедливо слыли среди царей первоклассной тюрьмой. В ней, в течение двух веков, заживо погребались лучшие люди России.
Польские революционеры, демократы, народовольцы проводили годы, десятки лет в сырых холодных казематах.
Выход из крепости — возможен лишь по приказу царя. Сторожа тюрьмы Романовы — самые страшные и беспощадные сторожа. Очень многие узники не выдерживали пытки заключения и кончали самоубийством или сходили с ума…
На одной из мемориальных досок тюремного дворика, в списке казненных, экскурсанты читают: Александр Ильич Ульянов…
Невольно склоняются головы.
В крепости здесь с 1912 по 1915 год вместе с другими революционерами находился в заключении Серго Орджоникидзе.
С вздохом облегчения покидают экскурсанты мрачные камеры и выходят на свет, на простор.
Ладожский ветер колышет деревья и цветущие травы на стенах полуразрушенной тюрьмы, в лучах июльского солнца особенно ярки легкие платья женщин. Приятен обратный путь по красивой могучей реке и радостно сознание, что наши дни — дни двадцатого года всепобеждающей Октябрьской революции».
Публикация этой заметки А. Печериной в № 44 шлиссельбургского «Авангарда» совпала с арестом первого старосты Ленинградского отделения Общества политкаторжан Ильи Ионовича Ионова, которому и принадлежала инициатива восстановления сожженной крепости.
Умер он в Севлаге, вспоминая почти пророческие строки из «Поэмы о 36» Сергея Есенина:
Пятый сказал
В ответ:
«Мне уже сорок
Лет.
Но не угас мой
Бес,
Так все и тянет
В лес,
В синий вечерний
Свет.
Много сказать
Не могу:
Час лишь лежал я
В снегу,
Слушал метельный
Вой,
Но помешал
Конвой
С ружьями на бегу».
Правда, сорок лет Илье Ионовичу было в 1927 году, когда началось преследование Г. Е. Зиновьева, а в Севлаге, где и закончилась жизнь бывшего старосты питерских политкаторжан, ему исполнилось уже пятьдесят…
Тем не менее, популярность музея в Шлиссельбургской крепости была поразительной! К примеру, в мае и июне 1937 года, по сведениям газеты «Авангард», Шлиссельбургскую крепость посетили 11 730 экскурсантов.