Так, волею императрицы Анны Иоанновны Шлиссельбург, десять лет простоявший без узников, снова превратился в тюрьму.
Тридцать пять лет назад, 11 октября 1702 года, стоя под градом шведских пуль, подполковник Семеновского полка Михаил Михайлович Голицын отказался тут выполнить приказ Петр I и отступить.
«Скажи царю, что теперь я уже не его, а Божий», — ответил он посыльному и, приказав оттолкнуть от острова лодки, снова повел солдат на штурм крепости.
538 героев, павших во время штурма, похоронили внутри взятой крепости.
Здесь могла быть и могила самого Михаила Михайловича Голицына, но здесь, тридцать пять лет спустя, похоронили его старшего брата.
Ему выпала судьба стать первым узником, убитым Шлиссельбургом.
Мистический скрежет города-ключа, смыкая несмыкаемое, заглушает тут, кажется, и сам ход русской истории в царствование Анны Иоанновны…
Посудите сами, племянница Петра I Анна Иоанновна заточила в Шлиссельбургскую крепость члена Верховного тайного совета Дмитрия Михайловича Голицына, который и предложил избрать ее на русский престол…
Однако соединение несоединимого не завершается на этом.
Следующим за Дмитрием Михайловичем Голицыным узником Шлиссельбурга станет человек, который злее других искал погибели князя…
Многие исследователи отмечали, что предприятие князя Голицына имело своим примером избрание на шведский престол сестры Карла XII Ульрики Элеоноры. Шведским аристократам удалось тогда добиться ограничения самодержавной власти.
«При избрании Анны Голицын помнил и мог принимать в соображение случившееся с Ульрикой Элеонорой: удалось там — почему не удастся здесь? — спрашивал В. О. Ключевский. — Шведские события давали только одобрительный пример, шведские акты учреждения — готовые образцы и формулы»…
Это риторический вопрос. Там — это там, а здесь — это здесь…
Петру I казалось, что он строит европейское общество, а строилась восточная рабовладельческая империя.
Воспитанным Петром I верховникам чудилось, что они вводят «конституцию», а что собирались ввести на самом деле, не знает никто.
Шляхтичам-конституционалистам казалось, что они борются с засильем олигархов, но итогом совместных, хотя и направленных друг против друга, действий стало призвание Бирона.
Бироновщина стала итогом первой русской конституционной попытки!
Но могли ли как-то иначе завершиться эти конституционные споры?
Часто высказывается мнение, что, несмотря на недостатки, «конституция» Д. М. Голицына все равно ввела бы Россию в принципиально другую (европейскую) ситуацию.
Это сомнительно, но даже если бы все и произошло так, еще неизвестно, чем обернулся бы для России подобный поворот…
«Слышно здесь, что делается у вас или уже и сделано, чтоб быть у нас республике, — писал в те дни казанский губернатор Артемий Петрович Вольшский, человек неглупый, а главное, хорошо знающий русскую жизнь. — Я зело в том сумнителен. Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и губить станут»…
Второе возражение Артемия Петровича Вольшского против «конституции» базировалось на его скептическом отношении к воспитанному Петровскими реформами дворянству, которое наполнено «трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».
Вольшский не знаком с научно-художественной обработкой наследия Петра I, которая будет проведена в рамках культа, установленного императрицей Елизаветой, и его рассуждения несколько отличаются от романтических представлений позднейших писателей и историков. А. П. Вольшский излагает ощущения современника Петровской эпохи, и делает это не с позиций философа или моралиста, а как практик-администратор. И не сами Петровские реформы оценивает он, а только практические последствия, к которым может привести исправление их…
Хотя Петр I и декларировал, что проводит свои реформы ради величия Российской империи, но обеспечивались эти реформы отношением к титульному народу как к расходному материалу[30].
Вольшский понимает это и «трусостью и похлебством» служилых людей определяет не столько индивидуальные качества русских дворян, сколько результат воздействия на служивого человека установленной Петром I системы тотального подавление и унижения личности русского человека…
Эта «трусость и похлебство», несущая на себе родовые грехи Петровских реформ, проявилась в февральские дни 1730 года вполне отчетливо. Это ведь рабское нежелание заботиться о своем будущем и подтолкнуло «шляхетство» поставить последнюю точку в истории с первой русской конституцией.
За эту покорность и благодарила Анна Иоанновна гвардейских офицеров на званом обеде. Да и как было не благодарить, если эти преданные рабы помогли ей посадить во главе Российской империи любезного ее сердцу Бирона.
Как с верными холуями обращался Бирон с русским дворянством.
«С первых же минут своей власти в России, — пишет С. Ф. Платонов, — Бирон принялся за взыскание недоимок с народа путем самым безжалостным, разоряя народ, устанавливая невозможную круговую поруку в платеже между крестьянами-плательщиками, их владельцами-помещиками и местной администрацией. Все классы общества платились и благосостоянием, и личной свободой: крестьяне за недоимку лишались имущества, помещики сидели в тюрьмах за бедность их крестьян, областная администрация подвергалась позорным наказаниям за неисправное поступление податей».
В. О. Ключевский рассказывает, что однажды польский посол выразил в беседе с секретарем французского посольства озабоченность, как бы русский народ не сделал с немцами того же, что он сделал с поляками при Лжедмитрии.
«Не беспокойтесь! — успокоил его Маньян. — Тогда в России не было гвардии».
При Лжедмитрии в России не было гвардии, и это и спасло Россию.
К этому суждению нельзя отнестись просто как к занимательному анекдоту. Остроумно и точно уловил секретарь французского посольства момент перехода русской гвардии в денационализированное состояние, когда она начинает жить не для страны, а сама для себя, подчиняя себе Россию.
Такой гвардии, такого дворянства, такого высшего сословия на Руси никогда не было. Впрочем, в других странах — тоже…
И в этом, как ни грустно, и нужно искать отгадку провала всех конституционных попыток в России, потому что, хотя с середины XIX века роль гвардии в дворцовых переворотах переняла интеллигенция, но и в этих новоявленных бунтарях сохранилась денационализированность, как и стремление жить не для страны, а только для себя, подчиняя себе Россию.
И этому виною тоже — Петр I…
Вернее, обожествление его, то некритическое отношение к его свершениям, которое было установлено в России его преемниками.
И если мы действительно желаем для своей страны добра, то должны, отбросив привычные стереотипы исторических симпатий и антипатий, без злобы и раздражения, осознать этот простой и ясный факт.
Если бы реформы Петра I совершались на благо России, невозможно было бы и само появление Анны Иоанновны.
Воцарение Анны Иоанновны — это экзамен Петровской реформы.
Бироновщина — ее оценка…
Снова, как и во всех Петровских реформах, сработала жестокая и неумолимая логика — невозможно сделать ничего хорошего для России, если ненавидишь ее народ и ее обычаи.
Сделанное нами уподобление эпохи Анны Иоанновны экзамену Петровских реформ, а бироновщины — оценке на этом экзамене, как любое сравнение должно содержать долю условности.
Но чем пристальнее вглядываешься в зловещую фигуру Эрнста Иоганна Бирона, тем очевиднее становится, что его появление в послепетровской России не случайность, а закономерность. И речь тут идет не только о тенденциях и приоритетах, но и о конкретном переплетении судеб…
Любопытно, что на службу к герцогине Анне Иоанновне Бирона пристроил курляндский канцлер Кейзерлинг, родственник прусского посланника барона Кейзерлинга, ставшего супругом первой любовницы Петра I Анны Монс.
Случайность? Возможно…
Но вот еще один эпизод из биографии всесильного временщика…
За пьяную драку в Кенигсберге[31], в результате которой один человек был убит, тридцатитрехлетний Бирон попадал в тюрьму и, возможно, там бы и сгинул, но его вытащили оттуда…
И кто же? Такое и нарочно не придумаешь, но это был Виллим Монс — брат любовницы Петра I Анны Монс, любовник Екатерины I.
Разумеется, это тоже, конечно, только совпадение, но трудно отделаться от мысли, что Бирон — это месть Монсов, так и не достигших верховной власти, никуда не уйти от осознания неоспоримого факта, что Бирона приготовила для России распутная жизнь Петра I и Екатерины I…
Некоторые историки пытаются навести глянец и на эпоху Анны Иоанновны, но получается худо, потому что более всего характерно для этого царствования даже и не жестокость, а необыкновенное обилие уродства.
Уродливыми были тогда отношения между людьми, характеры, сам быт…
Уродливым было абсолютно полное подчинение императрицы Бирону. Как отмечают современники, он управлял Анной Иоанновной всецело и безраздельно, как собственной лошадью…
«К несчастью ея и целой империи воля монархини окована была беспредельною над сердцем ея властью необузданного честолюбца, — пишет Минихсын. — До такой степени Бирон господствовал над Анною Иоанновною, что все поступки свои располагала она по прихотям сего деспота, не могла надолго разлучиться с ним, и всегда не иначе, как в его сопутствии, выходила и выезжала… На лице ея можно было видеть, в каком расположении дум находился наперсник. Являлся ли герцог с пасмурным видом — мгновенно и чело Государыни покрывалось печалью; когда первый казался довольным, веселье блистало во взоре; неугодивший же любимцу тотчас примечал явное неудовольствие монархини».