Первые симптомы болезни проявились 4 февраля 1855 года. Резко повысилась температура, появились насморк и кашель.
Однако 9 февраля, почувствовав улучшение, император отправился на смотр маршевых батальонов. Несмотря на сильный мороз, он поехал в Манеж в открытых санях.
— Ваше Величество! — сказал тогда государю лейб-медик Ф. Я. Карель. — В вашей армии нет ни одного врача, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком Вы находитесь, и при морозе 23 градуса!
Тем не менее и на следующий день, 10 февраля, император повторил поездку, и вечером появились резкая слабость, лихорадка и озноб.
Император снова слег.
В соответствии с записями в Камер-фурьерском журнале, ночью 18 февраля император исповедался и причастился.
Вся императорская семья собралась у его постели. Государь благословил детей и внуков, говорил отдельно с каждым из них. Страдания императора усиливались, но сознание оставалось ясным.
«Мне хотелось… оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое, — сказал он, прощаясь с сыном. — Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас…»
К утру наступил паралич легких, дыхание становилось все более стесненным и хриплым.
— Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? — спросил император.
В 10 часов утра он утратил сознание, но незадолго перед кончиной к нему вернулась речь.
— Держи все-все! — тихо сказал он сыну Александру.
Это были его последние слова…
Так умер император Николай I.
Умер на солдатском тюфяке, брошенном на железную кровать, прикрывшись старым военным плащом, который заменял ему халат. Умер так же решительно и самоотверженно, как и жил.
«Император лежал поперек комнаты на простой железной кровати, — свидетельствует фрейлина А. Ф. Тютчева, которая побывала в покоях Николая I сразу после его кончины. — Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного двора. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой…»
«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить, — написал император в своем завещании. — Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на его благость и придаваясь с покорностью его воле. Аминь!»
Николай I умер, как и положено православному человеку, простив своих врагов, испросив прощения у своих подданных, умер, исполнив последний долг христианина — исповедовавшись и приобщившись Святых Тайн.
Зато реакция на смерть государя, проявленная его окружением, была совсем не православной…
Злоба к мертвецу переполняла тогда многих царедворцев…
«Утром, когда Николай еще лежал в своем кабинете, я пошел взглянуть на него. Страшилище всех европейских народов покоилось на ложе своем, прикрытое одеялом и старым военным плащом, вместо халата долго служившим хозяину. Над кроватью висел портрет рано умершей дочери Александры Николаевны, которую усопший очень любил, облаченной в гусарский мундир. Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал.
В глубине кабинета стоял стол, заваленный бумагами, рапортами, схемами. В углу стояло несколько карабинов, которыми в свободное время тешился император. На столах, этажерках, консолях стояли статуэтки из папье-маше, изображающие солдат разных полков, на стенах висели рисунки мундиров, введенных царем в армию.
У кровати сидел ген. Сухозанет и вытирал платком свои сухие глаза. Заявил мне, что дни и часы неотступно находится у тела императора без еды и воды, хотя при жизни и не любил покойного.
На суровом лице усопшего выступили желтые, синие, фиолетовые пятна. Уста были приоткрыты, видны были редкие зубы.
А. И. Герцен
Черты лица, сведенного судорогой, свидетельствовали, что император умирал в сильных мучениях».
Мы выделили слова Ивана Федоровича Савицкого, чтобы показать, сколь «объективно» относился этот полковник Генерального штаба, служивший в свите цесаревича Александра Николаевича, к умершему государю.
Чего стоят одни только гнусные намеки, что император повесил над своей постелью портрет своей рано умершей дочери, чтобы любоваться ее женскими прелестями. Но европеизированный Иван Федорович именно таким и желал представить перед публикой императора — редкозубым страшилищем всех европейских народов.
О, как радовался, как ликовал тогда аристократический Петербург! Что же говорить об открытых врагах императора? Говорят, что А. И. Герцен, когда услышал от газетчиков о смерти русского царя, позабыв о солидном возрасте и аристократическом воспитании, тут же, на лондонской улочке, пустился в пляс.
Скоро поползли страшные слухи…
«Разнеслись слухи о том, что царь отравлен, — записал в своем дневнике Н. А. Добролюбов, — что оттого и не хотели бальзамировать по прежнему способу, при котором, взрезавши труп, нашли бы яд во внутренностях…»
Враги, которые трепетали перед живым императором, спешили теперь отыграться на мертвом. Смерть Николая I была неожиданной, и это позволило сразу же распустить слух, будто император отравился.
Враги попытались отнять у русского царя православную кончину.
Не будем сейчас останавливаться и на бесчисленных нестыковках сочинителей версии о самоубийстве Николая I.
Важнее другое…
Сами эти слова и ничтожные мысли, приписываемые Николаю I, не сходятся с великим характером русского императора.
Не мог благородный рыцарь закона и порядка воспринять мелкую неудачу генерала Хрулева под Евпаторией[75] как «предвестницу полного краха своего величия».
Во-первых, подобная истерика более подходит уездному гимназисту или барышне, а не императору Николаю I, который бесстрашно выводил на площадь против бунтовщиков свой единственный, верный Преображенский батальон, который успокаивал единым своим словом чумные бунты…
Памятная медаль на смерть Николая I
Ну а, во-вторых, и это самое главное, человек, призывавший умирающего Пушкина исполнить «последний долг христианина», не мог пойти на самоубийство — совершить самый страшный грех.
Впрочем, для врагов Николая I подобные соображения не играли никакой роли.
Говорят, что незадолго до смерти Николай I попросил привести к нему старшего внука — Николая Александровича…
Этот мальчик должен был стать Николаем II, но не стал, вместо него, после его скоропостижной смерти, наследником стал его брат, будущий император Александр III, а Николаем II стал сын Александра III…
Этот единственный из царей Романовых святой царь-мученик мог бы быть Николаем III.
Точно так же, как Николай I мог бы тоже остаться Николаем III[76]…
— Учись умирать… — сказал император Николай I странные слова, прощаясь, со своим внуком Николаем…
Глава пятая Свобода как торжество ада
Да придет же смерть на ня, и да снидут во ад живи: яко лукавство жилищих их, посреде их.
«Перед нами, словно огромная темная стена, стоит Ладога. Озеро как будто поднимается и силится закрыть собою горизонт. Так и ждешь, что вот-вот вся эта громада воды рухнет на тебя. Даже яркое июньское солнце не в силах позолотить этих угрюмых волн; они не блестят, а кажутся серой непрозрачной массой. Напротив нас, точно темный нарост на плоской поверхности озера, выступают прямо из воды стены крепости… — вспоминал Бронислав Шварце о своем прибытии в Шлиссельбургскую крепость. — Но вот от крепостного вала что-то отделилось и начало приближаться к нам. Через минуту даже мои слабые глаза увидели какое-то плывущее пятно, по обеим сторонам которого равномерно шевелились темные лапы, и вдруг показалась лодка, подвигавшаяся с помощью длинных морских весел… Еще минута и к берегу пристало судно с шестью гребцами, сумрачным рулевым и суровым, с сильной проседью, офицером. Главный жандарм подошел к нему мерным шагом и, отдав честь, вручил белый пакет; возница соскочил с козел и перенес в лодку мои вещи; затем, звеня кандалами, спустился в нее и я вместе с жандармами… Все меньше и меньше становились невзрачные домики и церкви уездного городка. Вдали на другом берегу Невы, темнел хвойный лес. Чем ближе подвигалась лодка к тюрьме, тем яснее вырисовывались серые стены и зеленый низкий вал, окружавший всю крепость. Вскоре мы были у пристани».
Бронислав Шварце — французский гражданин (сын польского эмигранта), занимался подготовкой Польского восстания 1863 года.
Секретный дом
Он был арестован и приговорен русским правительством к смертной казни, которую ему заменили вечной каторгой. Он должен был отправиться в Сибирь, но уже с дороги его вернули в Петербург и заключили в Шлиссельбургскую крепость, где он пробыл семь лет в Секретном доме.
За несколько лет до него покинул Секретный дом Шлиссельбурга М. А. Бакунин, одиночное заключение которому заменили ссылкой в Сибирь на поселение.
Было ли связано возвращение Бронислава Шварце с побегом М. А. Бакунина за границу, судить трудно, но некая зеркальность в судьбах «гениального русского забулдыги», так называл М. А. Бакунина Александр Блок, и польского повстанца явно присутствует.
Впрочем, к Б. Шварце мы еще вернемся, а пока завершим историю покаявшегося М. А. Бакунина. Николаю I он исповедался, а Александру II вообще пообещал «посвятить остаток дней сокрушающейся… матери». Покаяние было принято, и Бакунина перевели из Шлиссельбурга в Сибирь на поселение.
Мы не знаем, о чем думал Михаил Александрович Бакунин, когда — тут так легко с помощью зеркального отражения перевернуть шлиссельбургский пейзаж Бронислава Шварце! — все ближе становились дома и церкви берегового Шлиссельбурга, все меньше — остающаяся за спиной островная крепость, и только огромная, словно темная стена, стояла Ладога…