«Всеподданнейше присоединяюсь к ходатайствам Главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, сформулированного председателем Государственной Думы. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины.
Вице-адмирал Непенин».
«Войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от Престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича…
Генерал-адъютант Алексеев».
Тут же находилась телеграмма и от великого князя Николая Николаевича:
«Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения Династии, вызывает принятие сверхмеры.
Я, как верноподданный, считаю по долгу присяги и по духу присяги необходимым коленопреклоненно молить Ваше Императорское высочество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к Нему.
Осеня Себя крестным знамением, передайте Ему — Ваше наследие. Другого выхода нет.
Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой, молю Бога подкрепить и направить Вас.
Генерал-адъютант Николай».
— Даже он! — проговорил Николай II и впервые голос его дрогнул.
Отпустив Владимира Николаевича Воейкова, он пригласил к себе лейб-хирурга, профессора Сергея Петровича Федорова и попросил откровенно рассказать о состоянии здоровья наследника.
— Боюсь, что он проживет лет до шестнадцати, не больше! — помявшись, ответил Федоров.
— До шестнадцати… — повторил Николай.
Потом он сказал, что хотел бы теперь пожить в России простым обывателем. Воспитывать сына…
— Едва ли малолетнему царю, Ваше Величество, разрешат остаться с отцом, — возразил Сергей Петрович.
— Да! — кивнул Николай II. — Наверное, вы правы…
Император произносил слова, которые запомнились его собеседникам, но слова эти ничего не значили, потому что государь, разговаривая с ними, думал о другом.
Можно предположить, что в эти томительные часы, проведенные в псковском тупике, вспоминал он, как шестнадцать лет назад ездил с императрицей Александрой Федоровной в Гатчинский дворец, где хранился пакет с пророчествами монаха Авеля, заточенного Екатериной II в Шлиссельбургской крепости…
Его пророческое предсказание «о судьбах державы Российской» и царской династии, было вложено императором Павлом в конверт с наложением личной печати и собственноручной надписью.
Еще утром 11 марта 1901 года, собираясь в Царском Селе в Гатчину, царская чета относилась к предстоящей поездке как к праздничной прогулке, обещавшей доставить незаурядное развлечение.
И вот, отслужив панихиду, Николай II открыл ларец и вынул пакет…
«Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины»… — было написано на нем рукою императора Павла.
Точного содержания предсказания никто так и не узнал, но придворные запомнили, что из Гатчинского дворца Николай II вышел удрученным. После этого и стал он поминать о 1918 годе как о роковом годе и для него лично, и для династии…
2 марта 1917 года начало сбываться и это предсказание Авеля.
И вполне возможно, что в этот скорбный для России день вспоминал Николай II и о другом шлиссельбургском узнике — императоре Иоанне Антоновиче, убийство которого было устроено Екатериной II, чтобы навечно закрепить русский престол за своими внуками и правнуками.
Конечно, это только наши предположения, о чем думал последний российский император в своем поезде, загнанном в псковский тупик.
Но ведь, с другой стороны, и не думать об этом он не мог!
Часто приходится слышать адресуемый государю упрек, дескать, если бы он был более решительным и смелым, он мог бы взять войска, сохранившие верность присяге, и разогнать смутьянов и бунтовщиков, как это сделали бы, к примеру, Наполеон или Николай I.
Нет, не мог!
И никто другой, даже и похожий на Наполеона или Николая I, не мог бы ничего сделать, находясь на его месте.
Сличая свидетельства участников мартовских событий, пробираясь сквозь пустоту умолчаний и нагромождения лжи, каждый раз приходишь к выводу, что императором Николаем II было сделано все возможное и невозможное, чтобы спасти и страну, и династию, и самого себя.
Ложь, будто он был мягким и бездеятельным!
Да, страна не вполне оказалась готовой к войне, которую она должна была вести, и был момент, когда стало не хватать боеприпасов и оружия для этой небывалой прежде войны, но Николай II сумел сделать невероятное — в условиях войны он перестроил военную промышленность России, и к 1917 году у русской армии было довольно всего, чтобы воевать дальше.
При этом — такое редко случалось в российской истории! — за два с половиной года кровопролитнейшей войны, где победы чередовались с серьезными поражениями, война не коснулась непосредственно российских территорий. Фантастично, но Россия — это единственная страна, которая и во время войны не вводила продуктовых карточек и практически не ограничивала деятельность прессы и других демократических институтов.
В 1917 году Россия была обречена на победу.
П. Н. Милюков
Хорошо сказал об этом Павел Николаевич Милюков, один из главных заговорщиков. Вспоминая мартовские события сразу после Октябрьского переворота, он признался:
«Того, что случилось, мы не хотели. Вы знаете, что цель наша ограничивалась достижением республики или же монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть; преобладающего в стране влияния интеллигенции и равные права евреев.
Полной разрухи мы не хотели, хотя и знали, что на войне переворот во всяком случае отразится неблагоприятно. Мы полагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета министров, что временную разруху в армии и стране мы остановим быстро и если не своими руками, то руками союзников добьемся победы над Германией, заплатив за свержение царя некоторой отсрочкой этой победы…
Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войною для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны. Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля (имеется в виду апрель 1917 года. — Н.К.) или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования»[162].
Это поразительное признание.
Ради «преобладающего в стране влияния интеллигенции и равных прав евреев» — таких целей, кажется, не ставила больше ни одна революция в мире! — разрушается огромная страна вместе со всей ее интеллигенцией.
И, конечно, об этом тоже нужно помнить, размышляя о том, что было сделано императором для спасения страны, и что не было сделано.
Повторим, что никакого бездействия со стороны Николая II не наблюдалось. Он делал все, чтобы спасти и страну, и династию. Приостановил заседания Думы, послал войска на усмирение волнений.
Но все это ничего не давало.
Приказы императора искажались и не выполнялись.
Императора Николая II во второй половине февраля 1917 года можно было уподобить взрослому человеку, увидевшему детей, играющих со спичками возле бочек с порохом. И увещеваний эти до невменяемости расшалившиеся дети не слышат, и силой отбирать спички рискованно, дети грозятся зажечь их.
А те люди, которых он посылал, чтобы отобрать спички, сами начинали разводить костерки, требуя, чтобы он ушел.
Конечно, это был заговор, конечно, это была измена, но это было еще и помрачение.
Ведь человек, вступивший в заговор и задумавший измену, всегда предполагает получить выгоду от своего предательства, но какую выгоду от «преобладающего в стране влияния интеллигенции и равных прав евреев» мог получить великий князь Николай Николаевич или генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев?
Ну ладно великий князь…
Он не случайно заслужил прозвище «Лукавый». Его честолюбие и жажда власти действительно не имели границ.
Но генералы!
Ведь все они — и генерал от инфантерии Владислав Наполеонович Клембовский, и главнокомандующий Северным фронтом генерал Николай Владимирович Рузский — считали себя — вот уж поразительная гибкость психики! — убежденными монархистами и, конечно же, только в полном помрачении могли делать то, что они делали.
Забегая вперед, скажем, что эти генералы ненамного переживут преданного ими императора.
Уже 25 марта 1917 года Николай Владимирович Рузский будет отставлен друзьями-заговорщиками с поста главнокомандующего фронтом и уедет в Кисловодск, где 1 ноября 1918 года его выведут на Пятигорское кладбище, а председатель Северо-Кавказской ЧК товарищ Георгий Александрович Атарбеков (Атарбекян) просто, как барану, перережет ему кинжалом горло.
А за три недели до этого, 8 октября 1918 года, задохнется в тифозном бреду другой борец за «преобладающее в стране влияние интеллигенции и равные права евреев», член масонской «Военной ложи» генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев…
Зато бывший начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Владислав Наполеонович Клембовский, инструктировавший генерала Рузского, как ему следует поступить с государем в Пскове, переживет их и умрет в московской тюрьме только в 1921 году.
Но 2 марта 1917 года ни Николай Владимирович Рузский, ни Михаил Васильевич Алексеев, ни Владислав Наполеонович Клембовский еще ничего не знали о судьбе, которую они выбрали для себя. В этот страшный для России вечер заговорщики не скрывали своего торжества.
Ничего не происходит в мире вопреки воле Божией, и гибель Романовской династии тоже должна иметь духовное объяснение.
В трехсотлетней темноте корней династии и самозванец Гришка Отрепьев,