— Ладныть, хоть и разбредовина, а сработала, — перебил Явор Заядло.
Он посмотрел на Тиффани. Поскольку она лежала, он доставал ей макушкой аж до подбородка. Он словно расхаживал возле небольшого холма.
— Раскудрыть, не могу зырить нашую мал-мал каргу такой разникакой, — покачал головой Явор. — А ну кыкс тягаем сюды это одеядло с кловати! И усуньте поддуху ей под ноги!
— Э-э, Явор… — осторожно окликнул Туп Вулли.
— Нды? — Явор пристально смотрел на лежащую без чувств Тиффани.
— А кыкс мы пролезнем ей в балду? Путевод нужон.
— Ах-ха, Вулли, и я бум-бум, как мы все спровернем, потому что я свою балду для кумексанья запользовал! — сказал Явор. — Я ж часто нашую мал-мал грамазду каргу зырил, ах-ха? От то-то. Пробрякульку вишь?
Он протянул руку вверх. Серебряная лошадь лежала на груди Тиффани среди амулетов и темного блеска украшений.
— Ы? — не понял Вулли.
— Эт’ подарокс баронского сынка, — сказал Явор. — И она побрякульку не вышвыркснула. Разнарядилась вся, вродь-как отбрыкс тьмы, но что-то не дало ей коняжку бросить. И в ее балде она тож есть. Этая коняжка для нее важная. Надыть токо нафраннить на нее вертикамень[16], и коняжка отнеснет нас прям к нашеей карге.
Туп Вулли поскреб в затылке:
— Но она ж вродь на того сынка баронского пырилась тыке, будтыть он куча верзунская. Бывалоча, она топс-топс, а он мимо тыгдымит, так она нос вверхи задерет и вродь-как не узыривает верзунчика этого. Один раз аж пять и двадесят минутов ждала, чтоб не узырить его в упоры.
— Ах, мущщине нипочем ни бум-бум, что у красавки в балде творится, — с высоты своего опыта пояснил Явор. — Коняжка нас выведет!
Никто в точности не знает, как Нак-мак-Фигли перемещаются из одного мира в другой. Те, кто видел, как они это делают, рассказывают, что со стороны это выглядит так: Фигль чуть откидывается назад, вытягивает одну ногу далеко вперед, водит ступней из стороны в сторону — и исчезает. Они называют это «зобный шаг». Единственное пояснение, которого удалось добиться по этому поводу, звучало примерно так: «Тута главное — лодышку прально завернуть». Судя по всему, Нак-мак-Фигли способны волшебным образом перемещаться между любыми мирами, но не в пределах одного мира. Аля этого, утверждают они, у них есть ноги.
В черном небе висело солнце, только-только перевалившее за полдень. Солнце сияло, как жарким летним днем, заливая светом землю внизу, но небо было черным, как ночь, и беззвездным.
Так выглядел внутренний мир Тиффани.
Фигли огляделись по сторонам. Похоже, они стояли на холмах, округлых и зеленых.
— Она грит земле, что земля такое. Земля грит ей, кто она такая, — прошептал Ой-как-мал Билли Мордаст. — У ней и правда с головы не идет душа этой земли.
— Ах-ха, оно так, — согласился Явор Заядло. — От токо хде вся живность — бураны, птахсы?
— А мож, они… мож, они драпс-драпс с перепуг? — высказался Туп Вулли.
И правда, вокруг не было никаких признаков жизни. Неподвижность и тишина царили тут. Хотя Тиффани, для которой всегда было очень важно подобрать точное слово, сказала бы, что тут царило безмолвие. Безмолвие — не то же самое, что тишина. Это то, что можно услышать в полночь в большом соборе.
— Ладныть, ребя, — шепотом проговорил Явор Заядло. — Мы ни бум-бум, на че тута можно натыкнуться, так что крадемся на цыпках, как мыхи, ясно? Надыть сыскнуть мал-мал грамазду каргу.
Маленькие воины кивнули и двинулись вперед неслышно, как привидения.
Идти приходилось чуть в гору, впереди виднелись какие-то пригорки. Фигли настороженно подошли ближе, каждое мгновение ожидая нападения. Но ничего не произошло, и воины беспрепятственно вскарабкались на два небольших вытянутых кургана, пересекавшихся крестом.
— Верзунская работа, — заметил Грамазд Иан, когда они очутились наверху. — Прям как встарь, Явор.
Тишина впитала его слова без остатка.
— Мы ж в самой глуби балды нашеей мал-мал карги, — ответил Явор, нервно оглядываясь. — Почем знать, хто это навалял.
— Не по нутру мне оно, Явор, — сказал один из воинов. — Слишком уж тишно.
— Ах-ха, Чуть-в-уме Джорджи, слишком оно…
— Ты мое со-о-олнце, ты мое…
— Туп Вулли! — зарычал Явор, не оглядываясь на брата и по-прежнему осматривая странный мир вокруг.
— Ась, Явор?
— Че я те грил про вожмутительно не-по-до-ба-юс-чее поведенье?
— Это был опять тот-сам рядь, ах-ха?
— Тот-сам.
Они двинулись дальше, напряженно озираясь по сторонам. Вокруг по-прежнему царило безмолвие. Пауза, перед тем как грянет оркестр, затишье перед раскатом грома. Словно бы все маленькие тихие звуки холмов умолкли, чтобы уступить место одному огромному, оглушительному звуку, который вот-вот раздастся.
А потом они увидели Лошадь.
Они ее и раньше видели, на холмах. Но там она была вырезана на дерне, а тут… тут она парила в воздухе.
Явор Заядло поманил к себе юного гоннагла.
— Ой-как-мал Билли… Ты ведь гоннагл, ваш брат кумексает в поэзиях и снях. Чегой это? Чего она тут наверхах? Она не должна быть поверх холмьев!
— Это страшные таинствия, господин Явор, — сказал Билли. — Жуть какие мощные. Я пока ни бум-бум, как их понимать.
— Нашая карга ведь знает, каковы Меловые холмы по правде. Так с чего она сделала их тут не как всамделе?
— Я размышляю над этим, господин Явор.
— А ты не могешь рамышлевывать мал-мал поживей, а?
— Явор! — К ним подбежал Грамазд Иан, который ходил на разведку.
— Нды? — мрачно отозвался Большой Человек.
— Ты лучше сам позырь иди.
На вершине круглого холма стояла пастушья кибитка: на четырех колесах, с покатой крышей и трубой железной печки. Все стены внутри были обклеены желто-синими обертками от пачек табака «Веселый капитан». Тут были сотни оберток. На крюках висели старые мешки, а дверь была испещрена пометками — матушка Болен считала там овец и дни. Узкая железная кровать для мягкости была застелена мешками из-под корма и старой овечьей шерстью.
— Ты кумексаешь в этом, Ой-как-мал Билли? — спросил Явор Заядло. — Могешь сказать, хде сыскнуть мал-мал грамазду каргу?
У юного гоннагла сделался смущенный и неуверенный вид.
— Гм, господин Явор, вы ведь бум-бум, что я только недавно в гоннаглах. То есть песни-то я знаю и сказы тож, но у меня совсем нае опыта в таковых делах…
— Нды? — отозвался Явор. — А много ты бум-бум гоннаглов, что шкандыбарили сквозь каргины сны?
— Э… никогда о таком не слышал, — признался Билли.
— Ну дыкс, знатца, ты уже бум-бум побольше, чем все эти разумники. — Явор улыбнулся юноше. — Покажь все, на что ты приспособен, Билли. Большего не надыть.
Билли выглянул за дверь кибитки, глубоко вздохнул и выдал:
— Тогда я сказанул бы, что мал-мал грамазда карга прятается где-то здесь вблизи, как зверек, за которым охотятся, господин Явор. Это место — малая чуточка ее памяти, дом ее бабки, убежище. Я сказанул бы, что мы теперь в самой душе ее, в самой ее сердцевинке. В той частичке нашей карги, которая осталась ею. И мне страшно за нее. До зеленых чертиков страшно.
— С чегой?
— А ты сам погляди на тени, господин Явор, — предложил Билли. — Солнце все ниже.
— Ну дыкс солнце — оно завсехда…
Билли покачал головой:
— Нае, господин Явор. Ты ни бум-бум! Это ж не солнце грамаздого миру. Это солнце ее души.
Фигли посмотрели на солнце, на тени и снова на Билли. Гоннагл стоял, отважно выпятив челюсть, но его трясло.
— Когда наступнет ночь, ей Смерть придет? — спросил Явор Заядло.
— Бывает что и похуже Смерти. Роевник захватит ее всю, с головы до ног…
— Не бывать такому нипочем! — заорал Явор так громко, что Билли попятился. — Она могуча мал-мал красавка! Она Кральку отделала одной-единой скевародской!
Ой-как-мал Билли нервно сглотнул. Он согласился бы на что угодно, лишь бы не перечить Явору Заядло в эту минуту. Но продолжал стоять на своем:
— Звиняй, господин Явор, но тогда при ней было железо и она стояла на своей земле. А теперь она далеко-далеко от дому. И когда роевник найдет это место, он навалится и будет жать на него, пока ничего не остатнется. И тогда придет ночь, и…
— Я оченно звиняюсь, Явор. У меня идея.
Это был Туп Вулли. Все повернулись к нему. Вулли в отчаянии ломал руки.
— У тебя идея? — переспросил Явор.
— Ах-ха. И если я ее сказану, ты токо не гри, что это не-по-до-ба-юс-че, лады?
Явор Заядло тяжело вздохнул:
— Лады, Вулли, вот те зуб, не сказану.
— Ну дык вот… — заговорил Туп Вулли, нервно сплетая и расплетая пальцы. — Это ж еено место, ах-ха? Ееный дерн, еена земля. Дыкс, ежли она тута врага не одолеет, то хде тогды?
— Но он не явится сюда к ней, — возразил Билли. — Ему оно не надыть. Она будет слабнуть, слабнуть, и это место просто исчезнет.
— Ох, раскудрыть, — простонал Туп Вулли. — Но идея-то была хороша, а? Пусть и не вышло ниче.
Явор Заядло его уже не слушал. Он пристально разглядывал холмы вокруг пастушьей кибитки. «Голова нужна, не токо штоб бодать нале-напра», — сказала Джинни.
— Туп Вулли дело сказанул, — тихо проговорил он. — Эт’ еено место. Этая земля у ней в сердце. Здесь вражина ее тронуть не могет. Здесь у ней есть сила. Но если она не заборет чудище, эт’ место станет ей турьмой. Она будет сидеть тута и зырить, будто в мал-мал оконце темницы, как ее жизнь летит кошаксу под хвост, как ее ненавидят и пужаются. Дык от: мы приволочим вражину сюдыть, как бы он ни упирался, а тута ему и кирдыкс придет!
Фигли разразились ликующими криками. Они толком не поняли, о чем говорит Явор, но звучало оно хорошо.
— А как? — только и спросил Билли.
— Ну от надыть тебе было спросануть! — расстроился Явор Заядло. — Я так хорошо извилинами удумал, а тута нате…
Он обернулся — от двери, где-то наверху, донеслось тихое царапанье.