Иногда апсайклинг давал чувство, что респондент, даже не спасая себя и членов семьи от крайней нужды путем, например, создания теплых зимних вещей («пальто дочке из папиной шинели с чердака – а то бы мы эту зиму не пережили»), в целом участвует в общем усилии по борьбе с нуждой, создавая себе новые предметы гардероба вместо того, чтобы расходовать семейные ресурсы на покупку: «Гордилась тем, что все переделывала из старого или шила, не купила, кажется, за семейные деньги ни одной вещи». Не будучи «настоящими» вещами, получившиеся в результате апсайклинга уникаты могли, в конце концов, брать на себя аналогичную роль «настоящих» вещей – роль товара – и, таким образом, помогать бороться с нуждой, не становясь частью гардероба своих создателей или их непосредственных близких: «Самый крутой перешив – это когда мать с подругой в начале 90‑х в уцененке скупили всю партию обложек для паспортов и партбилетов из натуральной кожи, отмочили в специальном растворе, чтобы размягчить, и нашили из них сумок и даже куртку. Но тиснение „КПСС“ и „СССР“ все равно кое-где проступало. Но это было даже хорошо. Распродали все на Арбате за день»; «Огромный свитер оранжевого цвета из Германии, выданный в школе в качестве гуманитарки… я распустила, связала из него 10 пар носков, и мама смогла на рынке обменять их на продукты. На этом свитере мы прожили месяца два»; «Моя мама покупала в переходе на Пушкинской (Москва) лоскут – трикотажные обрезки с какого-то швейного производства – и шила из них юбки, платья, спортивные костюмы – и мне, и на продажу». Даже сами навыки апсайклинга могли эффективно монетизироваться или служить основой для бартера: «Знакомые интересовались, где достали? Ну а потом начали тащить нам [с мужем] свои отслужившие джинсы, плащи, а мы шили из них куртки для их детей. В награду получали привезенные из сел картошку, разные овощи, яйца, сало».
Упоминающийся в предыдущем примере тандем мужа и жены, шивших детские куртки, показателен. Большинство описываемых случаев апсайклинга приходится на долю женщин[17], и большинством респонденток, спонтанно поучаствовавших в моем онлайн-опросе, тоже оказались женщинами, – но представляется неверным считать, что апсайклинг в «смещенные девяностые» оказался сугубо женским делом лишь потому, что надомное шитье и рукоделие, связанное с текстилем, было традиционно женской практикой[18]. Представляется более верным предположение, что для выживания в новых социально-экономических условиях были необходимы «сверхсоветские» DIY-умения всех членов семьи (не только применительно к вестиментарным практикам). В эпоху тотального апсайклинга умение перешивать и переделывать одежду опять становится «как материальным, так и символическим женским капиталом и метафорой женской успешности» – как это было в доиндустриальной крестьянской России[19] и, безусловно, в куда более значимой мере, чем в период 1960‑х – ранних 1980‑х годов. Однако теперь и мужчины зачастую принимали активное участие в апсайклинге вещей (как раньше могли принимать участие в их «доставании» или приобретении за границей), если имели соответствующие навыки (здесь нельзя не отметить, что такая ситуация, безусловно, не была распространенной и что, судя по всему, забота о гардеробе всех членов семьи ложилась в первую очередь на женщин). Во-первых, среди моих спонтанных респондентов около 7% были мужчинами (большинство из них делали неглубокий апсайклинг, вроде окрашивания футболок и обрезания джинсов, но некоторые пускались на переделки значительной сложности), а во-вторых, в свидетельствах многих женщин упоминаются мужчины-апсайклеры, помогавшие женщине справляться с задачей наполнения гардероба: «В середине 90‑х у меня был прекрасный тандем с моим тогдашним молодым человеком. Он умел шить, а я умела вязать. И вот он мало того что шил новые вещи, стильные по самое немогу, но и переделывал из старых. Помню, сшил мне шикарные шерстяные шорты персикового цвета из старой маминой юбки. У меня они жили очень долго, пока не закончилась мода носить зимой шорты на колготки. Я, в свою очередь, покупала по дешевке в секонде страшные свитера ради ниток, распускала их и вязала новые»; «Муж моей тети отлично шил, самоучка. Из рабочих рукавиц сварщика, из грубой замши разных нелепых цветов, сшил куртку»; «из Алжира везли шерсть уже в виде готовых изделий, поэтому они [врачи] вязали с дикой скоростью везде и всегда, кроме операционной, даже мужчины, – в частности ее папа-уролог вязал пледы»; «В 1990 мне был 1 год. А за пару лет до этого мой папа привез себе из Афганистана настоящие крутые джинсы. И вот в 1990 году папа взял швейную машинку и перешил свои роскошные джинсы на меня. Перенес все карманы и заклепки, лейбочки и пуговицы. Я была самым роскошным годовалым ребенком в Челябинске и, возможно, во всей России начала 90‑х». Однако по прошествии тяжелых лет, уже в конце 1990‑х годов, судя по свидетельствам респондентов и респонденток, эти же мужчины начали отказываться от практик апсайклинга и шитья (как, впрочем, и многие женщины); с некоторой вероятностью, временная необходимость в навыках и временный же творческий порыв не смогли полностью изменить гендерные установки, и апсайклинг предметов гардероба продолжил быть преимущественно женской сферой.
Способность советской вещи иметь исключительно долгую культурную биографию[20] – то есть ее способность переходить от обладателя к обладателю, перешиваться, переделываться в другой элемент гардероба, затем становиться рипком[21] или тряпкой[22] и даже в этом качестве служить до последнего – в интересующий нас период приобретает совершенно особые масштабы, – и это оказывается еще одним примером «сверхсоветскости» постсоветского вестиментарного порядка: «А еще одни джинсы мы с одноклассницей в хлорке варили, потому что хотелось белые, но имелись в наличии только грязно-синие»; «Моя подруга отдала мне такие вываренные белые джинсы, когда перестала в них помещаться, но на них было уже полно пятен, и я их сварила в коричневой краске, получились восхитительно рыжего цвета. А потом я перестала в них помещаться и отдала другой подруге, она сварила их в радикально-черном цвете». Вещь могла не только переходить от человека к человеку, преображаясь у каждого нового хозяина, но и постоянно меняться в рамках одного и того же гардероба: «Помню, купила „чортовой кожи“, – такая толстенная х/б ткань для рабочей одежды. Сначала я ее вываривала с отбеливателем – стала мягкая и красиво-серая. Потом сшила штаны, походила – перекрасила в красный. Потом еще походила – перекрасила в черный». Иногда достаточно было совсем поверхностного апсайклинга, чтобы биография вещи могла продолжаться: «Сначала было модно клеши, потом бриджи: все поотрезали свои клеши, конечно; потом стало модно шорты, мы и бриджи обрезали», но очень часто переделки были довольно серьезными – и совершенно не обязательно вещь превращалась в номинально другую – они могли подвергаться ремонту, перелицовке, реставрации: халат оставался халатом, но жил долгую жизнь: «Вообще из советского времени перешивалось все и по нескольку раз, потому что ткани не выцветали и не вытирались, только нитки сыпались. Помню мамин халат из китайского шелка, который перепрошивали раза три за 15 лет, ткань была как новая». В этом свидетельстве представляется важным образовавшийся логический феномен: комплимент делается «вещам из советского времени», но «китайскому шелку» – то есть речь тут не идет о вещи советского производства, а только о том, что биография, начавшаяся в советские годы, имела все шансы длиться едва ли не вечно. Если же у самой вещи и были недостатки, апсайклингу подлежали материалы, из которых она была сделана: «Купила белый пух в Нальчике, сплела его с тонкой ниткой, связала костюм себе, пух предсказуемо вытерся в отдельных местах, распустила, связала комбинированное платье. Потом из платья сделала пушистый свитер себе» (примечательно, что эта практика очень близка по своей сути к практике создания вещей из рипок[23] – за тем исключением, что «рипком» оказывается не разъятая ткань, а исходная пряжа, и созданная из нее вещь не особо меняет свое символическое и практическое значение, становясь ковриком или ритуальным объектом: она возвращается в гардероб для дальнейшей носки). Этот прием – распускание старой вещи и вязание из тех же ниток нового предмета гардероба (уже упоминавшийся в данной статье, хотя в предыдущих примерах у вещей были другие хозяйки прежде, чем те попали к респонденткам) – очень часто использовался на советском и постсоветском пространстве, поскольку качественная пряжа сама по себе была дефицитом и, как и ткань, подвергалась апсайклингу (окрашиванию, размягчению, разделению на волокна, пушению или сглаживанию): «Покупала никому не нужную толстенную синюю пряжу, из которой все стояло колом, и разматывала ее на три клубка вдоль, как бабушка учила; получался огромный объем тонких качественных ниток»; «у меня было два самовязанных свитера, которые я периодически распускала, миксовала между собой и перевязывала. А коллеги на работе говорили: „Блин! У нее опять новая кофточка!“»
Именно желание разнообразно одеваться (и производить впечатление разнообразно одевающегося человека) могло привести к процессу, благодаря которому культурную биографию предмета гардероба в целом следует, возможно, измерять не во временных единицах, а в циклах апсайклинга/ресайклинга: вещи видоизменялись не тогда, когда переставали устраивать обладателей по прагматическому (например, «носкость») или символическому (например, «модность») параметру, но когда возникали проблемы с параметром «новизна». Так, респондентка, рассказывавшая о перекрашивании штанов, добавляла: «А работала я тогда по распределению в НИИ, и начальник был такой… с выводами. Все это я проделала за месяц, и на третьей переделке он не выдержал – „Ты, как я посмотрю, зажиточная девушка – штаны как перчатки меняешь!“ Вот времена были, сейчас никто даже не поймет». Еще одна респондентка делится похожей историей: «На моей первой „взрослой“ работе мне сказали: „Кажется, денег-то куры не клюют, наряды у тебя не повторяются, девушка!“ Это было весело :) Потому что „наряды“ не стоили почти ничего, а некоторые выглядели и правда нормально». Третья респондентка свидетельствует о том, как переделанная вещь и поменяла хозяина, и прошла процесс бриколажа на этапе выбора исходного материала, и потом неоднократно переживала апсайклинг ради эффекта новизны: «Мама распустила свое прекрасное голубое платье, постирала пряжу, добавила клубок ангорки и связала мне джемпер. Каждый сентябрь в старших классах, когда форма была уже необязательна, я появлялась в новом свитере, потому что мама за лето распускала и перевязывала старый с добавлением какой-то новой детали или нитки». Возможность одеваться разнообразно путем апсайклинга одних и тех же вещей или одних и тех же материалов ценилась очень высоко: позднесоветское общество с его обсессивным интересом к материальному было, по сути своей, глубоко буржуазным