Изначальный опросник, которым я пользовалась для сбора информации, обращал особое внимание интервьюируемого на то, как одевались «королевы». Ряд вопросов намеренно ставился мной так, чтобы интервьюируемые, при желании, делились своим мнением касательно роли, которую костюм играл в образе и статусе девочки, о которой идет речь. Однако важно заметить, что очень часто эти вопросы выводили на более общий разговор о необходимых и достаточных качествах «королевы». Этот разговор и собранная в результате его информация заслуживают отдельного материала, поскольку помогают рассмотреть разнообразные системы подростковых ценностей соответствующего периода и их отношения с системами взрослых ценностей. Одним из качеств, необходимость и достаточность которого постоянно оказывается предметом обсуждения, является внешность «королевы». Безусловно, внимание к женской внешности и ее значение для лидерства среди девочек-подростков не требуют особенного обсуждения. Но применительно к данному тексту хочется подчеркнуть, что обстановка насильственного уравнивания, царившая в подавляющем большинстве советских школ, вдобавок делала внешность девочки одним из немногих подлинно индивидуальных параметров облика. Внешность «королевы» всегда рассматривается как выдающаяся – с абсолютной или относительной точки зрения. В первом случае утверждается бесспорная красота девочки («Черные волосы, зеленые глаза, смуглая кожа, среднее телосложение, потом – большая грудь, красивые пропорции»), в другом, напротив, подчеркивается, что она была лидером вопреки отсутствию бесспорной красоты: «Самое главное: она совсем не была красавицей! У нее была хорошая фигура, но самых средних стандартов – ни длинных ног, ни осиной талии, ни выдающихся выпуклостей; и довольно простое лицо. То есть все ее разящее очарование было именно в этой самой, КОРОЛЕВСКОЙ МАНЕРЕ». Именно в этом случае отлично видно, на мой взгляд, как на «королеву» проецируется целая система вожделений и ценностей – и насколько красота, пусть и будучи значимой, менее важна, чем совокупность других лидерских и коммуникативных качеств. Аналогичным образом почти любой параметр личности «королевы», о котором заходила речь, – ум, компанейские свойства, способности, связи семьи и так далее – непременно характеризовался кем-нибудь из информантов как необязательный. Исключение по большому счету составляли всего два параметра. Первый – «женственность», значение которой трудно переоценить в среде девочек-подростков, для которых, как показывают те же интервью, понятия «женственный» и «женский» в соответствующем возрасте почти смыкались: «Была троечница отпетая, была отличница и умница, еще певунья и оторва были. Из разных семей, богатых, бедных, странных. Одно общее – одежда, „женское начало“ очень сильное». Применительно к внешности как таковой это нередко означало признаки телесной зрелости («Она была высокой и по-женски развитой девочкой»; «Большая грудь. Пропорции. Все [эти девочки] были довольно хорошо развиты, так что ноги, грудь и попа были как надо»). Второй же параметр – естественно, «харизма»: этим термином из нового, постсоветского времени пользуются очень часто, однако ценнее оказываются те описания харизматического лидера, в которых это слово или его синонимы не упоминаются: «Такой статус формировала не столько внешность, сколько поведение – внешностью она была довольно миловидная, но блеклая, „серая“. В классе были девочки харАктерней и интересней, но вот себя либо никак не проявляли, либо сразу же пошли к ней „в свиту“»; «В другом классе была лидером девочка из достаточно маргинальной семьи, мелкая, не особо красавица, одевалась обычно, но она была большая умница, отличница, очень активная и энергичная»; «[Я] была веселая, отличница, хорошая подруга. Внешность у меня средняя, то есть общая миловидность присутствовала, не более»; «Характер – маршал Жуков на коне»; «Очень умная и целеустремленная, но особой красотой не отличалась, стандартная внешность». Естественно, поступки и поведение такого харизматического лидера не всегда оценивались как положительные: «Думаю, основная причина – это, если можно так назвать, ее „самопозиционирование“, которое вообще было в новинку до нее у нас в классе. Она действительно вела себя как королева: высокомерна, но не противна, умела плести интриги, играть на недостатках других, выказать расположение, если нужно»; «Как теперь я понимаю, она была очень уверенной в себе, хамоватой, грубой и даже вульгарной. Но тогда это воспринималось как проявление свободы и независимости». Но, так или иначе, харизматическое поведение оказывалось, в моем понимании, первым и главным признаком «инакости», придававшей девочке-лидеру исключительный статус.
Типовой разговор о том, какие именно качества делают лидера «другим» по отношению к остальному сообществу, оказывается не слишком типовым применительно к сообществу позднесоветских подростков из‑за того, в какой степени насильственно-уравнивающий мир советской школы (а зачастую – и советской семьи) сужал рамки, в которых харизматический лидер мог проявлять свою «инакость», не оказываясь при этом маргиналом. Фактически подростки-лидеры, возможно, лучше своих сверстников овладевали советским искусством лавирования между ригидной нормой и собственными потребностями и желаниями. Именно это делало многих из них объектом постоянной зависти сверстников: лидеры умели, как написала одна информантка, «жить красиво, но быть на хорошем счету».
В рамках разговора о костюме «королев» хочется выделить несколько значимых элементов «инакости». Одним из этих элементов было, по утверждению респондентов, нечто, что можно, как мне кажется, описать словами «осознание себя как личности» – self-awareness. На фоне сверстников, мучающихся поисками идентичности, эти девочки воспринимались как люди, знающие, кто они такие и что они такое (было ли это восприятие верным – отдельный вопрос): «Она как будто всегда знала, какими глазами на нее смотрят, и подносила себя. Я не могу себе представить, что ее бы смутил какой-нибудь взгляд. Может, она бы изобразила смущение, но она понимала, что все смотрят ей в рот, и знала, что это нормально». Здесь, кстати, важно заметить, что «самоосознание», постоянно упоминающееся восприятие «королевой» себя как человека, на которого смотрят, – то есть того, кого сегодня назвали бы celebrity, – сегодня вспоминается как один из важнейших элементов «королевского» облика, – однако из двенадцати респонденток, говоривших о себе как о бывшей «королеве класса», три замечают с вызывающей у меня доверие искренностью, что совершенно не чувствовали себя «королевами» и о своем «королевском» статусе узнавали постфактум, по воспоминаниям бывших одноклассников.
Характерно, что респонденты конструируют «осознание своей сексуальности» как «осознание себя» – ситуация, как мне иногда кажется, очень характерная для воспоминаний о подростковом периоде: «Мы умирали при мысли, что кто-нибудь заметит наш первый лифчик или дернут за бретель, а она могла надеть обтягивающую футболку и спросить мальчика: „На что смотришь?“ И это в двенадцать лет»; «Вечно на диете, талия 56 см (рост 169)»; «Женская пластика на фоне очень скованного пионерского тела остальных, манера наклоняться грудью вперед». Тема сознательной, намеренной сексуализации своего облика, безусловно, касается и описаний костюма: респонденты и сегодня сохраняют воспоминания о тогдашнем платье «королевы» как о своего рода эротическом костюме – и описывают его соответствующим специфическим образом: «На последний звонок она пришла в почти мужской рубашке, расстегнутой на груди, сквозь ткань которой просвечивался модный кружевной бюстгальтер, и короткой черной юбке»[9]. Особенно часто речь заходит об укорачивании и ушивании школьной формы (практике тем более интересной, что в большинстве школ по этому поводу не существовало жесткого регламента, и взрослым не удавалось формализовать придирки): «Я стала ходить в прошлогоднем платье, из которого якобы выросла (специально укоротив его донельзя)»; «Для нее единственный способ не показать трусы был стоять по стойке смирно»; «Не очень помню, были ли у нее красивые ноги, но она их показывала». Здесь невольно вспоминаешь, что контекст, в котором советскую школьную форму носят сегодня, – это контекст безусловно-эротический; таким образом, получается, видимо, что и порноактрисы, и игривые выпускницы одеваются не просто в «советскую форму», но в форму определенного типа «королев класса»; отдельно забавным оказывается вид выпускниц в коричневых платьях не только с очень короткой юбкой, но и с глубоким декольте. При этом некоторые респонденты характеризуют девочек-лидеров как способных, напротив, противостоять позднесоветской моде на сексуализированность женского костюма (чем подтверждают наличие более чем одной ролевой модели девичьего лидерства). Иногда противопоставляют двух девочек-лидеров, сосуществовавших в одном коллективе, воспроизводя при этом дихотомию «мадонна vs блудница»: «Одна была всегда на каблуках, с обтянутой попой и грудью, как у доярки. Была намазана синими тенями до бровей, за ней толпами бегали парни, но определенного рода. А у моей компании королевой была другая девочка, не могу представить себе, чтобы она надела форму на ладонь выше колена, нас бы это просто разочаровало в ней». Однако интересно заметить, что вопрос сознательного и бессознательного ношения «эротических» вещей иногда остается открытым, поскольку респонденты могли (и могут) вчитывать свои представления о костюме туда, где имели место всего лишь последствия позднесоветского дефицита и/или распада костюмного языка. Так, одна из проинтервьюированных говорила, что еe подругу считали «шлюшкой», потому что она носила очень короткую юбку, «даже боялась сесть и клала на колени учебник» – на самом же деле родители не могли достать ей, резко вытянувшейся, новую школьную форму посреди учебного года. Другая респондентка писала, что «королева» «была отличница, невероятно хороша собой, носила длинную толстую косу и странно откровенно одевалась.