Мне видится, что именно сочетание субъективности переживания и остроты этого переживания (до слез, до необходимости покинуть помещение при первой же возможности) делает рассмотрение ощущения «костюмной неуместности» потенциально полезным инструментом, помогающим нам понять механизмы построения и прочтения идентичности через одежду в эпоху распада, смещения и постоянной текучести костюмных кодов.
Для того чтобы говорить об устройстве «костюмного дискомфорта», будет, видимо, целесообразно рассмотреть механизмы оценки «уместности» того или иного костюма тем или иным социальным ситуациям.
Субъективный психологический механизм проекций, всегда лежавший в основе распознавания и декодирования костюмных сигналов в социальных ситуациях, дает, по-видимому, естественные сбои в эпоху распада жестких кодов. Процесс этого распада, начавшийся в 1960‑х годах и резко обострившийся в 1990‑х, когда среди прочего деконструкции подвергся даже архаичный институт повседневного делового костюма, повлек за собой естественное обострение у обывателя тревоги по поводу собственного умения «соответствовать» той или иной ситуации. По мере расширения допустимых вариантов костюма для любой социальной ситуации – от рабочей до пляжной – обыватель оказался в сложном, двойственном положении: у него есть острое ощущение, что коды расшатались – но не исчезли; иными словами – в каждой ситуации стало допустимо многое – но не все. Однако попытки формализации того, где проходит граница «допустимого» и «недопустимого» (как в частных беседах, так, скажем, и в глянцевых журналах или учебниках по стилю), либо требуют постоянного разветвления опций (в реальности практически бесконечных), либо с удовольствием включают в себя своего рода защитный балласт: утверждение, что «в конце концов, главное – это чувствовать себя комфортно», призыв «не бояться игнорировать правила и быть индивидуальностью» или заявление, что «можно пойти наперекор правилами и самой стать иконой стиля». Иными словами, попытки однозначной формализации повседневных костюмных кодов и норм в современном обществе (заслуживающие, безусловно, отдельного исследования, особенно – в России) обычно обречены на предсказуемый провал. В результате обыватель оказывается в сложнейшей ситуации отсутствия любых объективных ориентиров, помогающих принимать решения касательно собственной одежды. Эти решения, таким образом, отходят полностью в область субъективного (в ходе моего исследования мне довелось поговорить с двумя дамами сразу по окончании спектакля в одном из столичных театров; одна дама была во вполне сдержанном платье, с макияжем, укладкой, театральной сумочкой; она, по ее словам, чувствовала себя «слишком разодетой», другая – в джинсах, свитере, балетках – извинялась передо мной за то, что одета «не по-театральному»). Казавшаяся когда-то вечной шкала «игры по правилам – игры вопреки правилам» (и привязанная к ней шкала «конформное – индивидуальное») перестает служить таким ориентиром: так, сама попытка опираться на жесткий свод правил ставит тебя в невыгодную позицию, делая «архаичным» или «зажатым» (так, упоминавшийся выше игрок в ЧГК выражает в продолжении разговора свое недоумение по поводу того, что «в телевизор» в принципе можно явиться не в костюме и галстуке; в то же время попытка «дерзкого» костюма (скажем, приход на университетский экзамен «в готическом прикиде») сама по себе воспринимается как скучная и слишком откровенно-эпатажная («мне все-таки было не по себе, а экзаменатору, кажется, просто наплевать»).
В этой ситуации обывателем делается естественная попытка нащупать некоторые константы, способные если и не заменить собой своды правил, то хотя бы способствовать избежанию тех или иных фрустрирующих ошибок в одежде. Естественным образом, такие константы обычно оказываются лежащими в области эстетики, а не этикета. В частности, едва ли не беспроигрышным ориентиром (или, по крайней мере, опорным элементом психологических систем защиты) считается соответствие костюма внешности («Может быть, в театр и надо носить все блестящее и обтягивающее, но я не понимаю – она вообще видела себя в зеркале со своими попой и животом?») – то есть его способность приближать конкретного носителя к пусть и субъективно понятому, но, по крайней мере, внеситуационному идеалу красоты. Другим таким ориентиром служит «гармоничность» – опять же, безусловно, понятая субъективно: приемлемые сочетания цветов, «классические» силуэты (зачастую понимаемые как силуэты, означавшие соответствие гендерным идеалам в период до нынешней эпохи интенсивного распада кодов – то есть в период конца 1950‑х годов: «песочные часы» – для женщин, «перевернутый треугольник» – для мужчин). Именно эти, по определению субъективные эстетические критерии, в данный момент, насколько можно судить, кажутся обывателям более объективными, чем исчезнувшие внятные своды писаных или неписаных социальных правил: «Даже при том что это был билет в VIP и все сидели в мехах и бриллиантах, я себя уговаривала, что по крайней мере я одета к лицу, а такой наряд, как у них, мне все равно не по зубам». Другая моя собеседница подчеркивала, что намеренно одевается всегда в черное и серое, потому что «это значит, что я никогда не ошибусь с модными цветами или с сочетаниями вне зависимости от ситуации».
Первое ощущение, которое возникает в момент осознания «неуместности» собственного костюма, обычно связывают с «небезопасностью». При ближайшем рассмотрении речь, естественно, почти всегда идет о риске быть «неправильно понятым» – но варианты называемой «неправильности» оказываются очень разными. Один вариант – опасность привлечь нежелательное внимание, особенно – в местах, где это внимание может быть выражено нежелательным способом: в незнакомой компании, в ночном клубе (это опасение часто выражают женщины, рассказывая о ситуациях, в которых они оказались одетыми «слишком сексуально». Так, одна респондентка описывала ситуацию, в которой «сразу захотела уйти, но ждала подругу, которая не хотела бросать там своего молодого человека. Ко мне подошел мужчина и вежливо спросил, не скучаю ли я. Я сказала: „Что вы подваливаете ко мне, я что, похожа на проститутку?!“ До сих пор не понимаю, как это вырвалось у меня изо рта»). Второе – быть неправильно понятым во время прямой коммуникации с людьми, иногда даже знакомыми: «Я не понимаю, кем они меня считают в этом костюме; у меня нет способа понять, слышат они, что я им говорю, – или просто думают, что я мудак в галстуке бабочкой». Еще одним очень часто упоминаемым переживанием оказывается боязнь «быть осмеянным»: от обычного «у меня было чувство, что надо мной все смеются» – до «мне бы в лицо никто не засмеялся, потому что я занимался тогда боксом, но я не сомневаюсь, что за спиной у меня повеселились всласть» (молодой человек, пришедший на футбольный матч в белом пиджаке). Следующим по частоте упоминаний оказывается опасение быть принятым за человека, который «не знает, как надо» – то есть не знаком с дресс-кодом; термины, употребляющиеся в описании, очень разнообразны – от «деревенщины» до «компьютерного задрота», но, так или иначе, речь здесь идет о человеке, не привыкшем общаться в приличном обществе, не обладающем светским опытом и не понимающим моду. Примерно с той же частотой упоминается страх выглядеть бедным – причем, что интересно, вне зависимости от того, в какую именно сторону костюм респондента отличается от костюма окружающих. Можно сравнить две истории: «Была приглашена на венчание и затем празднование оного. Оделась соответственно посещению церкви (длинная черная юбка, светлая водолазка, платок), совершенно упустив из виду, что это все же праздник и надо выглядеть нарядной. И в церкви, и на празднике чувствовала себя „бедной родственницей“» – и: «Приперлась на каблуках, брильянтовые серьги, хороший браслет, платье, – а там все пьют пиво, парни вообще в кепках. Чувствовала себя нищенкой, которая надела „все лучшее сразу“». И наконец, часто упоминается очень интересное и менее очевидное опасение быть принятым за человека, который «слишком старается»: «во всех случаях не хочется выглядеть именно тем болваном, который старательно готовится к чему-нибудь»; «я пришла накрашенная, с тональным кремом и на танкетках, единственная из всех гостей. Было очень стыдно, что видно, как я старалась». Кажется, по своей сути это переживание близко к опасению быть «разгаданным» в качестве человека, который не уверен в себе и слишком старается хорошо выглядеть.
Однако как бы ни описывались конкретный механизм и конкретное чувство дискомфорта, из которого складывается ощущение собственной «неуместности», стороннему наблюдателю трудно удержаться от впечатления, что речь каждый раз идет о субъективном механизме проекций, служащем по большому счету единственной оценочной и самооценочной системой в ситуации, когда обыватель почти не может одеться «правильно» в незнакомой социальной ситуации. Большинство моих респондентов, рассказав о своей «неуместности», были поставлены мной перед вопросом: «А как следовало одеться»? – предлагали в качестве ответа готовый наряд кого-нибудь из присутствовавших в той же ситуации, но немедленно признавались, что «лично мне это не пошло бы» или «я в этом чувствовал бы себя глупо». За редчайшими исключениями следующий шаг – то есть переход к формулированию правил «Как надо одеваться в такой ситуации» – не удавался, поскольку немедленно вводились оговорки: «но при этом сохранять индивидуальность», «но все-таки быть самим собой». Несколько раз респондент приходил к тому, что предпочел бы больше не попадать в описанную им социальную ситуацию только потому, что не мог вывести для себя правила костюмного соответствия, которые не противоречили бы его собственным вкусам или его установкам касательно того, что «идет» или «не идет» ему лично. При отсутствии четкого свода правил, соответствие которому могло бы служить ему психологической защитой, респондент отказывался полагаться на свои субъективные суждения в вопросе саморепрезентации.