ическом, как оказалось, приеме: джинсы на голое тело и разнополые модели, утомленные, по-видимому, только что завершившимся эротическим сеансом. Примерно через пару лет после начала запуска серии кампаний CК Jeans стриптизерши стали выходить на подиум в джинсах и снимать их последними. Джинсы превратились в эротический костюм.
Вопросы формального определения предмета, о котором пойдет речь ниже, стали для автора самой сложной частью работы над этим эссе. Почти любой собеседник, с которым автор обсуждал начатый труд, немедленно требовал строго определиться с тем, что именно мы, в целях плодотворного ведения разговора, будем считать «современным эротическим костюмом». В результате полугода мучительных попыток составить ряд сколько-нибудь успешных сложносочиненных предложений по данному поводу автор пришел к решению сделать данный вопрос (а не ответ на него) одним из основных предметов обсуждения в этой статье. И конечно, все высказывания, сделанные автором ниже, относятся к условно-обобщенной и широко понимаемой «западной» культуре.
Что в современном конструкте сексуальности (насколько его понимание доступно автору этого эссе) диктует нам то или иное отношение к одежде? Что в наших персональных костюмных предпочтениях самого разного рода обусловлено этим конструктом, а что – нашими собственными предпочтениями? Почему мы – живое существо, способное испытывать половое влечение к представительнице своего вида, одетой в одни только белые носки, – или, наоборот, одетой в выдубленную и окрашенную шкуру представителя другого живого существа? Еще интереснее: почему мы – такие разные живые существа, почему одних из нас привлекают белые носки, а других – кожаный корсет? И почему, кстати, среди нас есть такие существа, которых вообще не интересует в эротическом смысле ни один элемент одежды, ни один аксессуар? Каким образом, при такой вариативности подходов к этому вопросу, мы сможем выделить некоторый самостоятельный предмет разговора, называемый «современным эротическим костюмом»?
Мне кажется резонным условиться о следующем: говоря «эротический костюм», мы будем далее подразумевать те элементы туалета (я намеренно использую такое округлое выражение), которыми люди пользуются в моменты, окрашенные непосредственной сексуальной интенцией. Простыми словами: те элементы туалета, которые мы надеваем «в постель», не планируя немедленно заснуть; те элементы туалета, в которых мы занимаемся эротическими практиками (или, по крайней мере, надеемся ими заняться, раз уж мы сподобились так вырядиться).
Такое осторожное определение, очевидно, решает некоторые проблемы, но оставляет открытым вопрос о том, что считать «элементами туалета». Включать ли в эту категорию пищевую пленку для обертывания, пользующуюся относительной популярностью в BDSM[1]-среде, или пресловутые «несколько капель Chanel No 5», которые «надевала» в постель светлой памяти Мэрилин Монро[2]? И если включать – то как далеко мы оказываемся от вопроса о том, считать ли «эротическим костюмом» практики, связанные с модификациями самого тела, – например, с интимными стрижками («…украшайте цветами или стразами», советует мануал «Сексуальная игра» (Sex Play) известной секс-гуру Энн Хупер[3])? С подкрашиванием сосков или гениталий? Наконец, с распусканием длинных волос (медленное стягивание резинки и махание головой из стороны в сторону с опасной амплитудой, превращающие героиню нехитрого фильма из скромной учительницы в похотливую фурию, – или скромное расплетание косички, свойственное нам, простым смертным)?
Эротический костюм – это иногда еще и отсутствие костюма, по смыслу совершенно противоположное наготе. Нагота подразумевает самостоятельность тела как объекта, отмену маркировки, которую «наносит» на него любой костюм. Эротический костюм – это предложение иной маркировки, иной «разметки» тела, – так политическая карта местности заменяется, скажем, топографической: местность все та же, но восприятие ее иное, и, безусловно, прагматические применения такой карты оказываются иными по определению – как до этого оказались иными запросы, сделавшие такую карту необходимой.
Очевидная мысль о том, что само существование эротического костюма возможно лишь благодаря работающему в каждом из нас механизму фетишизации, не требует лишнего распространения, но предлагает, как мне кажется, несколько занимательных поворотов темы. Так, в первую очередь представляется важным помнить, что разговор о моде как таковой теряет всякий смысл без разговора о фетишах, их конструировании и их легитимизации. Тут эротический костюм не уникален – уникальны, скорее, конкретные механизмы этих конструкций в применении к нему. Здесь, очевидно, будет уместным каламбур об «обнажении приема»: действительно, когда речь идет об эротическом костюме, техники фетишизации очень часто теряют тонкость, интенции – завуалированность (кстати, не любому фетишу такое обнажение приема идет на пользу: мы еще будем говорить о крайне неочевидной, в традиционном понимании, «эротичности» некоторых эротических костюмов, чьи обладатели не приходят в восторг от незамысловатой прямолинейности ассортимента костюмных отделов в секс-шопах).
При рассмотрении эротического костюма (как темы и как непосредственного объекта), по-видимому, хорошо обнажаются механизмы зарождения и функционирования фетишей в нашем сознании. Здесь, как нигде, легко наблюдать тонкий баланс между запретным и дозволенным, без которого ни один змеиный позвонок не становится фетишем, а ни один предмет костюма – эротическим. Запретное и дозволенное смешиваются здесь в уникальных для каждого носителя пропорциях для достижения индивидуального эффекта, как при создании коктейлей Screwdriver и Drivescrewer[4]. Так, например, когда указатель на шкале смещен до предела в область «дозволенного», мы оперируем вызывающе провокативными костюмами – например, костюмом «секс-работницы» или «экзотической танцовщицы»; когда указатель смещен до предела в сторону «запретного», мы, в зависимости от персональных склонностей, имеем дело с костюмом «начальницы» или с двумя хвостиками. Чтобы лучше проиллюстрировать эту идею, я бы предложила читателю превратить последнее высказывание из Screwdriver-a в Drivescrewer, а именно – поменять в нем местами слова «дозволенного» и «запретного». Мне видится, что такая перемена мест слагаемых не изменит результата: все дело только в том, как каждый из нас (в том числе читатель и автор) интерпретируют понятия «дозволенного» и «запретного» и взаимодействуют с ними в собственном субъективном мире. В качестве дополнительного упражнения можно погонять бегунок по шкале в ту или иную сторону – например, целенаправленно пытаясь получить ту точку, в которой для экспериментатора располагается, скажем, костюм медсестры или русалки – если, конечно, эти костюмы вообще находятся в пределах его индивидуального набора фетишей, табу и тотемов.
Особенности бытования эротического костюма представляют собой, пожалуй, самую серьезную препону на пути всякого исследователя темы, поскольку это та разновидность нашей одежды, которую мы фактически не можем широко наблюдать в ее нормальном жизненном цикле – и, соответственно, фактически не можем делать достоверных высказываний о ее конечном употреблении. Наши представления о бытовании эротического костюма ограничены ровно так же, как наши представления о сексе. Источниками информации могут служить наш собственный субъективный опыт, ограниченные и не всегда заслуживающие полного доверия рассказы наших личных знакомых, медиа – в диапазоне от глянцевых журналов и книг до массового кино, в лучшем случае – профильные вечеринки и разнопрофильные клубы (что, некоторым образом, все-таки укладывается в понятие «личного опыта», пусть и с большей возможностью наблюдения за другими). Эротический костюм не увидишь на улице, его невозможно наблюдать в гостях и в местах народных скоплений (за редкими исключениями). В тех же ситуациях, когда нам предлагается смотреть на не принадлежащие непосредственно нам или нашим партнерам эротические костюмы (кино, журналы, магазины белья, секс-шопы, модные показы, порнофильмы и другие варианты), сам формат зачастую исключает всякое предположение о подлинности представляемых нам сцен бытования данной разновидности костюма. Систематизированные опросы, иногда проводимые и публикуемые разными академическими и социологическими инстанциями, во-первых, оставляют некоторое сомнение в искренности отвечающих в силу чувствительности темы, а во-вторых, естественно, сильно склоняют читателя к интерпретации и реинтерпретации, не решая при этом проблемы недостаточного непосредственного наблюдения за предметом исследования. Возможно, лучший материал дают маркетинговые исследования фирм-производителей, – но, во-первых, получить доступ к этим материалам практически невозможно, а во-вторых, и их достоверность, насколько известно автору этого эссе из ее работы маркетологом, всерьез оставляет желать лучшего.
Таким образом, мы оказываемся в положении многих советских американистов, которым редко доводилось наблюдать объект исследований в непосредственной близости. Личный же разговор об эротическом костюме, претендующий хоть на какую-то опосредованность высказывания, ставит собеседников в позицию туристов из разных стран, встретившихся на чужой территории и с недоумением обсуждающих особенности своих национальных охот, демонстрируя друг другу удивительную способность людей зачастую использовать одно и то же слово для обозначения едва соприкасающихся в смысловом плане понятий.
Описав все эти трудности и попытавшись, таким образом, заработать некоторое снисхождение читателя, я попробую приступить к самому предмету разговора.