Именно это поколение IT-вундеркиндов, выросши, составило в какой-то мере часть ядра сегодняшних «новых взрослых». Кстати, интересен следующий парадокс: «гики» стали первыми «новыми взрослыми» не потому, что, будучи тридцатилетними, вели себя, как подростки, а потому, что, будучи семнадцатилетними, работали по двадцать часов в сутки и принимали решения, которые до тех пор редко выпадали на долю людей младше сорока пяти. Важно запомнить, что эти люди были в своем роде солдатами прогресса (как мы привыкли его понимать): к этой теме мы еще вернемся.
Безусловно, помимо уже перечисленных причин существовал еще целый ряд факторов, способствующих возникновению «новых взрослых». Так, например, в различных исследованиях, посвященных тем или иным аспектам этого феномена, нередко говорится о влиянии феминизма и о том, что феминизм не позволяет мужчинам взрослеть и становиться мужчинами[24]. Оставляя за скобками вопрос об осмысленности этого постулата, следует обратить внимание на две вещи: 1) слышащуюся в нем уверенность в существовании строго определенного понятия «взрослый мужчина» и 2) свойственную многим наблюдателям феномена уверенность, что среди «новых взрослых» почти нет женщин, – уверенность, опровергающуюся подавляющим большинством социальных и маркетинговых исследований, – или вообще отсутствие каких бы то ни было упоминаний женщин при обсуждении темы. Гендерные аспекты феномена «новых взрослых» действительно требуют отдельного разговора (в частности, например, заслуживает упоминания тот факт, что мужчина, ведущий себя «как ребенок», вызывает большее общественное раздражение, чем вызывала бы женщина, поскольку нарушает своим поведением куда больше гендерных установок). Но существующая ситуация, восходящая еще к юнгианским экзерсисам Мари-Луизы вон Франц[25] и к архетипу «женщина-дитя», по крайней мере, демонстрирует нам степень косности наших представлений о зрелости и то, насколько мы перестали замечать эту косность.
Самое главное, что нам, кажется, необходимо понять, когда речь идет о новой зрелости, – почему эти паттерны поведения оказываются такими привлекательными. Этот вопрос кажется совершенно очевидным, если отвечать на него, не задумываясь о подлинном эмоциональном наполнении детства, и ставит в тупик, если мы даем себе труд на секунду вспомнить, каково действительно быть ребенком или подростком. Детство отнюдь не является самой прекрасной, или защищенной, или даже удовлетворительной порой в жизни человека; мы нередко сохраняем сладостные воспоминания о целом ряде моментов детства не благодаря экстраординарной прелести этих моментов, а благодаря экстраординарной способности ребенка изумительно полно отдаваться приятным переживаниям (в сочетании с экстраординарной способностью нашей психики подавлять, вытеснять и позитивно коннотировать менее приятные переживания). Однако повседневная жизнь ребенка не так уж и хороша.
В силу чего? В силу, ответим мы, отсутствия у ребенка инструментария, позволяющего эффективно справляться с возникающими перед ним ситуациями. Встающие перед ним проблемы не так уж сильно отличаются от проблем взрослого – психологическое давление, эмоциональные зависимости, социальное напряжение, финансовое напряжение (которое дети, особенно сегодня, часто испытывают во всей остроте), потребность соответствовать ожиданиям, и прочая, и прочая. Но взрослый человек обладает целым рядом инструментов, добытых в борьбе или в естественном развитии и облегчающих противостояние и взаимодействие с окружающим миром. Речь идет не только об экономических и юридических инструментах, не только о возможности динамики в принятии решений касательно собственного будущего, но и инструментов психологических – о худо-бедно отстроенной системе защит, о коммуникационных навыках, контакте с собственным телом, умении взаимодействовать со своими внутренними состояниями. Обсуждая тему новой зрелости с собеседниками, я нередко слышала высказывания: «Я бы с радостью вернулся в школу/старшие классы/свою подростковую компанию, если бы мы все были такими, как сейчас; мы бы отлично проводили время».
Это и есть объяснение привлекательности «новой зрелости», позволяющее ей постепенно становиться одним из доминантных видов зрелости в современном обществе: «новые взрослые» создают мир, где, наряду с традиционно взрослыми переживаниями и обязанностями, присутствует большинство привилегий детства (право на игру, свободное время, удовольствие, непосредственность, ограниченность ответственности), но отсутствует большинство его недостатков. «Новая зрелость» – это возможность наслаждаться плюсами детства и юности, вернувшись к ним с позиции силы, со взрослым инструментарием и взрослым самосознанием.
Именно эта возможность сделала, например, удивительно популярным «Школьное диско» (the School Disco) – клубные вечеринки, проходящие в крупных американских городах и собирающие в среднем около 1600 человек за раз[26]. На вечеринки не допускаются гости младше 18 лет. Обязательный дресс-код – школьная форма (в ее усредненном американском варианте) – темный верх, светлый низ, обязательный «школьный» (полосатый) галстук; приветствуются школьные прически (хвостики, банты); допускаются костюмы взрослых персонажей школьного пандемониума – учителя, физрука, медсестры. Слоган этих вечеринок – «Восстание на школьной дискотеке!» – как нельзя лучше отражает идеологию этого феномена: возвращение к прежним, динамичным моделям поведения с позиции силы и с новым инструментарием. Язык, используемый создателями «Школьного диско» для рекламных материалов, тщательно балансирует между школьным жаргоном и современным дискурсом индустрии клубных развлечений, предназначенных для взрослой аудитории: «подростковых» словечек ровно столько, сколько нужно, чтобы иронически обозначить характер вечеринки. Сайт «Школьного диско» предлагает потенциальным участникам вечеринки «вернуться в лучшие годы их жизни!». Тут присутствует все та же внятная ирония (о теме иронии в культуре «новой зрелости» разговор пойдет отдельно) – тех, кто считает подростковые годы «лучшими годами своей жизни», на деле крайне мало, зато именно так любили выражаться старшие. Однако на деле здесь предлагается куда более интересная перспектива: вернуться в те же годы новыми людьми, фактически – вернуться не к тем переживаниям, которые вы испытывали в соответствующем возрасте, но в фантазию, уже упоминавшуюся моими собеседниками: прежний уровень динамики, прежние возможности для развлечений, знакомств и сюрпризов, – но новый инструментарий взаимодействия, новый тип коммуникаций. Представьте себе школьную дискотеку, на которой все дружелюбны, ни у кого нет подростковых прыщей, конфликты решаются несколькими улыбками и извинениями, а вопрос потери девственности перестал быть главным вопросом вселенной. Это и правда могло бы стать лучшими годами нашей жизни. По крайней мере, это могло бы стать одной из наших лучших вечеринок.
Дополнительный важнейший плюс «новой зрелости», делающий ее столь привлекательной моделью, – сниженная тревога по поводу собственного соответствия или несоответствия условным канонам жизненного успеха. Поскольку «новой зрелости» свойственен отказ от последовательного, линейного развития карьеры и от матримониальной стабильности, «новые взрослые» зачастую освобождены (в той или иной мере) от соревновательного синдрома, свойственного прежним поколениям. «Новый взрослый» не обязан уметь одной фразой ответить на вопрос о собственных достижениях к такому-то возрасту (традиционно ответ на этот вопрос начинался с обозначения позиции, занимаемой на карьерной лекции, в той или иной компании – чем крупнее, тем лучше). «Новый взрослый» не испытывает дискомфорта, говоря «я тут ударился в дауншифтинг» или «бросил свое бухгалтерство и открыл студию йоги – посмотрим, что получится». Это позиция исключительно комфортна не только с социальной точки зрения, но и с психологической: право на эксперимент дает и право на провал, но провал эксперимента, возможно, не ассоциируется с «жизненным провалом» – динамизм «новых взрослых» нередко позволяет им делать следующую попытку, чувствуя себя (сравнительно) комфортно по сравнению с тем, как чувствовал бы себя представитель «традиционной зрелости».
Джеффри Арнетт в свое время описывал «новых взрослых» как людей, которым свойственны «поиски идентичности, сфокусированность на собственных переживаниях, ощущение, что они стоят на перепутье; предчувствие новых возможностей»[27]. Арнетт, критиковавший «новых взрослых» и использовавший термин «нарождающиеся взрослые», подчеркивающий их несоответствие традиционному представлению о зрелости, стремился, таким образом, продемонстрировать сходство объектов своего наблюдения с инфантильными подростками. Однако если отвлечься от традиционной установки и вспомнить, что речь идет о взрослых людях, не так уж редко эффективно принимающих решения и отвечающих за собственное будущее – то есть наделенных зрелым инструментарием – и при этом обладающих свойствами, описанными Арнеттом, мы получим ценнейший прототип «авангардного взрослого», в первую очередь способного к высочайшей социальной и экономической динамике, действительно присущей ребенку и обычно теряющейся с годами. «Новые взрослые» чаще всего являются представителями авангардных профессий, связанных с технологиями, дизайном, модой, культурой – словом, с теми областями, которые наиболее подвержены динамическим изменениям. Они традиционно являются early adopters[28] технологических и социальных инноваций (как хороших, так и плохих) и опробуют эти инновации на себе, позволяя более инертным слоям социума следовать по проторенному пути и постепенно адаптироваться к переменам. Собственно, именно готовность к динамическому мышлению и переменам кардинально отличает мировоззрение «новых взрослых» от традиционного понимания «зрелости». Если традиционная зрелость означала свершенность основных выборов на очень раннем этапе (в первую очередь – выборов матримониальных и карьерных, то есть определявших дальнейшую социальную и профессиональную судьбу), то «новая зрелость» предполагает саму логику такого существования нео