[50]. Vogue же тремя месяцами позже поставил в номер материал «кукольный домик», где модели изображены в виде бумажных кукол, а к нарядам пририсованы клапанчики; в том же июльском номере – материал «кукольный театр» (платья фасона babydoll, сопровождающиеся комментарием: «…стать той девочкой, что любила играть в куклы и знала – ничего невозможного нет»); в том же (!) номере – материал, озаглавленный «Нежный возраст»: «…все почти как в детстве, только теперь не надо просить маму завязать бантик. Дизайнеры сделали все за нас»[51]. В марте 2008 года Harper’s Bazaar делает съемку байера (не дизайнера!) Наташи Гольденберг – не только в розовой юбке с оборочками и высоких гольфах, но и в интерьере американского дайнера: на столе два молочных коктейля, сама Наташа ест молочный коктейль ложкой прямо из шейкера. Там же – съемка «Игрушки», воплощение «взрослого наива», вплоть до цветных помпонов на сандалиях, волос, собранных в два хвостика, брелоков-клоунов и исключительной серьезности лица модели[52]. При желании можно довести число примеров до нескольких сотен. Если учитывать, что большинство материалов модного журнала составляется так, чтобы обобщать те или иные предметы одежды или аксессуары в подборки, иллюстрирующие тот или иной тренд, и что одно и то же платье в разных журналах одного месяца может попасть в разные подборки (скажем, «наивное» платье в полосочку может найти себе место и в материале «Детская площадка», и в материале «Друзья в полосочку»), то можно говорить о появлении определенной модной оптики, «заточенной» на «взрослый наив» и выделяющей его в виде сильнейшей стилевой тенденции, заодно двигая эту тенденцию в массы.
Эта оптика, естественно, приобретается не только глянцевыми журналами: сами дизайнеры, безусловно, считывают тренд и, по мере его расширения, идут ему навстречу. По всей видимости, справедливо считать, что есть марки, сознательно создающие некоторые предметы, серии или субколлекции в расчете на «новых взрослых», в то время как другие их коллеги просто впитывают тренд как он есть, позволяя ему если не доминировать в коллекциях, то, по крайней мере, просачиваться на подиум одной-двумя вещами. К произведениям охотников за «новыми взрослыми» можно, скорее всего, причислить белые чемоданы с проступающим на крышке рельефом человеческих ребер, созданные Александром Маккуином для Samsonite Black Label; серии часов Chopard Happy (Happy Sport, HappyHearts, Happy Beach и так далее) с мультяшными рыбками и сердечками; серии драгоценностей Dior Diorette, Charms de Dior и Dior Fiancee du Vampire – эмалированные цветы и бриллиантовые черепа, подвесочки в виде стульчиков, цветочков и коробочек. К примерам просачивания тренда в коллекции другой направленности – красное «детское» платье в горошек от Christian Lacroix (весна – лето 2007), свитер с пингвином от Chanel (осень – зима 2007/08), яркую пластиковую бижутерию от Karl Lagerfeld (весна – лето 2008).
Идеальным примером марки, целенаправленно работающей на «новых взрослых» в секторе роскоши, можно считать Aaron Bacha. Марка производит подвески из золота, платины и бриллиантов в совершенно мультяшной эстетике. Знаменитые «детские туфельки», улыбающихся пчелок, дурацких мишек, божьих коровок влюбленные в марку «новые взрослые» подвешивают по пять-десять штук на золотые и платиновые браслеты-цепочки. В 1970‑х годах девочки-подростки носили такие браслетики в школу; новый брелок-подвеска стоил от 50 центов до двух долларов (чистое серебро). Цена брелоков от Bacha начинается с 1600 долларов. Эта марка, в некотором смысле, может рассматриваться как идеальный study case грамотной работы с «новыми взрослыми». Во-первых, принцип «игровая форма – серьезный контент» невозможно выразить лучше, чем создав глазастую и щекастую лягушечку в диснеевском стиле ценой 7750 долларов (золото, черные и белые бриллианты). Во-вторых, Aaron Bacha учитывает совершенно специфическое понимание роскоши у «новых взрослых»: роскошь – это постоянная новизна, а количество брелоков, надетых на один браслет, может быть буквально неограниченным; таким образом, «новому взрослому» всегда есть чем порадовать себя или ближнего: став покупателем Aaron Bacha однажды, он остается им всегда. Наконец, именно Aaron Bacha прекрасно разрешает три уже упоминавшихся консьюмерских конфликта, существующих у «новых взрослых»: «стремление к инновациям vs ностальгия по прошлому» разрешается путем представления детских и сказочных персонажей в качестве ультрамодного аксессуара; конфликт «эмоциональность vs прагматичность» – созданием сентиментального продукта, служащего отличным финансовым вложением; «игра vs серьезность» – вспомним лягушечку из черных бриллиантов.
Тренд, соответствующий интересам и стилю жизни «новых взрослых», как это бывает всегда, возник гораздо раньше, чем был отрефлексирован модной индустрией и пущен в широкую эксплуатацию. Однако в последнее время можно наблюдать открытые дизайнерские «высказывания» – посредством костюмов, аксессуаров, коллекций, показов – о том, что преобразившаяся концепция зрелости укоренилась и воспринимается модой вполне сознательно. Остроумный и обаятельный показ зимней коллекции 2008 года от российского дизайнера Кати Мосиной, состоявшийся в ходе последней Russian Fashion Week, можно считать именно таким хорошо артикулированным высказыванием. Ее модели демонстрировали маленькие черные платья и длинные вечерние платья, расхаживая по подиуму в шапочках с огромными, мохнатыми ярко-розовыми помпонами; под мышкой у них были то огромные макеты «трудовых книжек» (тоже ярко-розовые, подчеркнуто ненастоящие), которыми модели хвастались публике. Строгие прически French twist и нарочито серьезные очки входили в явный контраст с игривой кокетливостью девушек и с розовыми бантами на их шеях. Где-то в середине показа по подиуму прошла девочка лет десяти – тоже в черном платье от Кати Мосиной и с огромным ярко-розовым карандашом под мышкой. Прошла так, как будто она ничем не отличалась от всех остальных моделей.
В последнее десятилетие мы можем наблюдать два социальных движения, две тенденции, на первый взгляд, кажущихся парадоксальными. Мы стремимся все жестче определить юридическую концепцию «детства» и связанные с ней допущения и ограничения (касающиеся всех сфер жизни ребенка, от питания и просмотра телепередач до образования и сексуальной активности). Но в то же время мы видим, как стремительно размывается подлинная, повседневная граница между разными стадиями жизни – граница, остававшаяся сравнительно четкой (благодаря ряду искусственных усилий) на протяжении крайне короткого, по меркам истории, времени – примерно двух с половиной веков, да и то далеко не во всех классах западного общества. Ребенок опять все больше вовлекается во взрослый мир, тем временем как взрослый все реже до конца расстается с прерогативами собственного детства.
Размывание зрелости и возникновение «новых взрослых» недаром вызывают у социальных наблюдателей целый ряд опасений. Если часть этих опасений, подробно обсуждавшихся нами, носит сугубо невротический характер, то другие тревожные голоса, высказывающиеся по данным вопросам, звучат более чем убедительно. Подлинно сложной проблемой в связи с появлением «новых взрослых» является, например, необходимость пересмотра крайне укорененных структур взаимодействия детей и родителей, причем как в той ситуации, когда «новые взрослые» являются детьми, так и в той, когда они являются родителями.
Первая ситуация – «новые взрослые» как дети своих родителей – уже породила целый ряд серьезных вопросов, на которые рано давать окончательные ответы. Нужно ли что-то делать с тем, что «новые взрослые» не всегда готовы в полной мере брать на себя повседневную заботу о стареющих родителях, – или это результат того, что старость их родителей часто протекает в сравнительно защищенной и обеспеченной обстановке? Нужно ли настаивать на самостоятельном проживании тридцатилетнего сына, вернувшегося из университета в отчий дом, чтобы решить, что он хочет делать дальше, – или мы наблюдаем естественный этап нового бытования нуклеарной семьи? Являются ли новые взрослые, живущие за счет родителей в период смены карьер, своего рода социальными паразитами – или корни этой ситуации лежат в системе воспитания, при которой «новый взрослый» не считает необходимым доказывать себе и родителям свою финансовую состоятельность?
Ситуация, когда «новые взрослые» выступают в качестве родителей (или потенциальных родителей), оказывается еще более сложной. В защиту «новых взрослых» звучат высказывания, касающиеся беспрецедентного уровня понимания и близости между ними и их детьми, снижение страха перед родительством и родительскими обязанностями (вызванное не только определенной экономической стабильностью этого класса, но и тем, что у «новых взрослых» нет ощущения поколенческой пропасти, которая будет разделять их и ребенка), более здоровый подход к воспитанию детей – не как к пугающей пожизненной обязанности, а как к определенному удовольствию. В то же время критики «новых взрослых» напоминают, что последние очень часто вообще не хотят иметь детей или откладывают обзаведение детьми «на потом», нарушая при этом не только социальный, но и генетический цикл; те же критики выступают против «baby projects» – обзаведения детьми, потому что это «прикольно», и против низкого чувства ответственности, которое они подозревают в «новых взрослых» (правда, не приводя примеров).
Роберт Блай в своей весьма значимой книге «Братское общество»[53], являющейся ярким примером критики «новых взрослых», утверждает, что эта категория людей – «безотцовщина, открытая трэш-культуре, поощряющая ранние и поверхностные сексуальные связи, уничтожившая понятие «учтивости» и страдающая от экономической нестабильности». Это высказывание Блая в высшей степени показательно: если отвлечься от предмета разговора и проговорить предложенный перечень про себя, трудно поверить, что речь идет не о «трудных подростках». Собственно, большинство критиков и видит в «новых взрослых» трудных подростков, полностью игнорируя подлинное бытование, ценности, корни и взгляды на будущее этого поколения.