— Я вам кое-что объясню, господин Глинский, — продолжил Басов, аккуратно ведя машину. — Когда ваша сестра согласилась подбросить мне наркотик, она уже подписала себе смертный приговор. Ее должны были убрать, чтобы спрятать концы в воду. Это очевидно. Случайная встреча с моей женой в «Рамсторе» только ускорила дело. Так что она пострадала за собственную глупость. Или за подлость.
— Не говорите о ней так! — внезапно ощетинился Котя. — Вы ее не знали. Она была хорошим человеком!
— Хорошие люди на такие грязные дела не идут.
— Это не она… Это я во всем виноват…
Плотина молчания была прорвана, и Котя, захлебываясь, выложил Басову все, что знал сам.
— Я шефу этого никогда не прошу! — сказал Глинский в конце. — Только не знаю, как ему отомстить. Я даже сам собирался найти вас, чтобы… Ну чтобы мы вместе как-то…
— …прижали вашего шефа?
— Ну да. Что-то в этом роде.
— Понятно. — Басов холодно улыбнулся. — Я нечто подобное и предполагал. Что ж, остался пустячок. Узнать фамилию вашего шефа.
Он уже знал ответ, но все-таки вздрогнул, когда Котя сказал:
— Навроцкий.
— Марк Савельевич?
— Вы его знаете?
— Ну кто же не знает Навроцкого! Такая личность!
— В том-то и дело, — уныло сказал Котя. — Он любого как муху прихлопнет. А меня уж подавно.
— Зачем вы о себе так уж уничижительно, господин Глинский! К тому же вы теперь не один. Я о вас позабочусь в случае чего, несмотря на то, что я и по вашей вине горя хлебнул.
— Простите. И не надо обо мне заботиться. Лучше скажите, чем я вам могу помочь с Навроцким.
— Вот это уже речь не мальчика, но мужа! — похвалил Басов. — Никаких подвигов от вас не требуется.
— А что требуется?
— Просто войти в кабинет шефа, когда я там буду.
— И все?
— Остальное я беру на себя.
Разговор закончился клятвенным обещанием Коти войти в кабинет шефа ровно через двадцать минут после Басова. День и час встречи банкира с Навроцким были уже известны.
Глава третьяКозырные дамы
И все-таки у Олейника рука не поднялась прикончить Мишу Марфина на месте. В том, что этот парень вырос сексуальным уродом, его вины не было. Так природа распорядилась. К тому же без Миши Олейник сейчас продолжал бы париться на нарах, и это тоже нельзя было сбрасывать со счетов.
Пока Марфин торопливо натягивал на себя одежду, киллер успел принять другое решение.
— Сядь и выслушай меня внимательно, — сказал он. — В Москве оставаться тебе действительно нельзя — в два счета повяжут. Но я тебе дам новый паспорт и научу, как из Москвы выбраться. А уж дальше, извини, выкручивайся сам.
Миша молчал, и Олейник засомневался, слышит ли парень то, что ему говорят.
Тем не менее киллер подсел к столу и принялся за работу, с которой успешно справлялся уже не раз. Он аккуратнейшим образом отклеил фотографию с Мишиного паспорта и приладил се на новый, вынутый из тайника. Получилось вполне сносно.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Олейник. — Теперь ты Федин Валентин Николаевич. Правда, год рождения слегка подгулял. Но может быть, просто фотография получилась не слишком удачная. Такое бывает.
Старый паспорт Марфина киллер тут же сжег и пепел спустил в унитаз, отрезав Мише путь к отступлению.
— Держи свой паспорт, Валентин, — сказал Олейник.
Марфин не шелохнулся. Он продолжал сидеть с безучастным видом.
Олейник положил паспорт на стол. Потом нащупал в кармане скрученную трубочкой на иностранный манер пачку долларов, тоже перекочевавшую к нему из тайника. Таких рулончиков у него было пять. В каждом по десять тысяч баксов.
— Тут тебе немного «зелени» на первое время, — сказал Олейник, кладя деньги рядом с паспортом.
Миша с трудом разлепил сомкнутые губы:
— Не надо.
— Нет уж, — покачал головой Олейник. — Я по своим счетам всегда плачу.
— Я не ради денег… — пробормотал Марфин и отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слезы.
— Знаю. Какая разница? Никогда от денег не отказывайся, Валентин. Если, конечно, заслужил.
— Ты мне одно скажи, Костя, — дрожащим голосом заговорил Марфин. — Зачем ты вид делал, что у нас с тобой что-то может быть?
— А что мне оставалось? Сам посуди. Когда тебя в расход пустить собираются, на все пойдешь.
Этот разговор был совершенно лишним. Пустая трата времени. Рвать с Марфиным следовало решительно. В конце концов, киллер и так уж проявил неслыханное благородство по отношению к своему сообщнику.
— Все! — сказал Олейник. — Разбегаемся. Ты только сдуру домой не вздумай сунуться. Там тебя уже ждут.
— Я и не собирался, — ответил Миша каким-то странным голосом.
— А куда ж ты?
— Догадайся, — сказал Миша.
На его губах играла полубезумная улыбка, и Олейник понял, что все его старания помочь Марфину пропали даром. Миша был слишком потрясен коварством несостоявшегося любовника и, конечно же, уходить в бега не собирался. Он на коленях поползет к своему начальству вымаливать прощение. И расскажет про побег все от начала до конца, чтобы отомстить киллеру.
— Сдаваться пойдешь? — спросил Олейник.
— А что мне остается? — ответил Миша словами киллера. — И ты деньги свои поганые забери. На них кровь. А я не продаюсь!
— Ну и мудак! — сказал Олейник совершенно искренне. — Чего ты этим добьешься? На мое место сядешь, и все.
А меня они все равно теперь не достанут.
— Посмотрим.
— Да ты мне угрожаешь, что ли?
— Не угрожаю, а просто говорю.
Олейник с сожалением посмотрел на Мишу. Возможно, парень прав. Куда ему — жить с фальшивым паспортом! Даже прокормить себя он вряд ли сможет. Чем он на хлеб заработает, когда баксы кончатся? Своей задницей?
— Костя! — тихо позвал Марфин. — А может, ты все-таки возьмешь меня с собой, а? Мы могли бы просто дружить. Я бы для тебя все делал.
— Нет! — жестко сказал Олейник. — Я волк-одиночка. И мне такой камень на шее ни к чему. Я ведь все тебе объяснил.
— Ну смотри. Как бы потом не пожалел.
С Марфиным внезапно произошла разительная перемена. Черты лица заострились, взгляд стал злобным. И это мгновенно вызвало у Олейника ответную реакцию, пробудив в нем инстинкт убийцы.
— Учту, — процедил киллер сквозь зубы. — А теперь давай попрощаемся.
Он шагнул к Марфину, и тот поднялся со стула ему навстречу.
Олейник нанес всего один удар. Но это был удар из китайской серии «тань-усю» — искусства отложенной смерти. Подобных так называемых проникающих ударов существовало несколько: в сердце, в печень, в селезенку. Боль от них проходила сравнительно быстро, но через двенадцать часов наступала смерть от нарушения внутренних функций организма.
Жестокие приемы «тань-усю» Олейник освоил в спецназе генерала Панова.
Марфин схватился за живот и, сложившись пополам, с коротким стоном повалился на пол.
— Не надо было злить меня, Миша, — сказал Оленик в пустоту и склонился над телом.
Миша дышал, хотя и прерывисто. Через час он совершенно придет в себя. Только ноющая боль в печени будет напоминать ему об ударе. Но потом он почувствует дурноту и рухнет замертво. Никакие врачи ему не помогут, потому что им и в голову не придет, от чего Марфин умирает.
Олейник быстрым взглядом окинул жилье, с которым ему предстояло проститься навсегда. Уничтожать следы своего пребывания здесь не имело смысла. Больше он на Шереметьевской не появится, а смерть Миши Марфина все равно спишут на него. Больше не на кого.
Деньги со стола он забрал, а паспорт оставил. Пусть достанется ментам.
Сейчас главным для Олейника было подыскать безопасное место, где он мог бы отсидеться какое-то время. Киллер понимал, что разъяренный генерал Панов не оставит даже крохотной щелочки, через которую можно выскользнуть из Москвы.
Новогодняя ночь обещала быть безрадостной. Еще неделю назад Ксана собиралась провести ее с Владиком. Симпатия к нему перерастала в нечто большее, и Ксана порой ловила себя на мысли, что, может быть, именно в новогоднюю ночь, богатую на всякие чудеса, между ними произойдет то, о чем она долгое время и думать не могла.
Похоже, этот старый козел Генрих Романович что-то понимал в жизни, когда предсказывал, что юное тело Ксаны потребует любви.
Но тогда, возле полыньи, поглотившей «Ниву» с Гурновым, Ксана и Владик разошлись бесповоротно. Она ни за что не сделала бы первого шага к примирению, а Владик, проявив характер, совершенно исчез с горизонта. Он даже в офис ни разу не заглянул. Хорошо еще, что финансовые дела Ксаны были так надежно отлажены, что какое-то время шли сами по себе.
Впрочем, об этом Ксана не думала, усаживаясь в одиночестве за новогодний стол, сервированный мейсенским фарфором, старинным серебром и антикварным хрусталем. Вся эта красота осталась от Сильвера.
Ксана нарядилась в ни разу не надеванное платье от Кензо с открытой спиной и гладко зачесала волосы, успевшие отрасти до плеч. Макияжа ей потребовалось совсем чуть-чуть. Ее черные глазищи так полыхали на матово-смуглом лице, что не требовалось никаких ухищрений. Ксана задержалась у трюмо, несколько ошарашенная видом ослепительной молодой женщины, глядевшей на нее из зеркала. Потом тихонько вздохнула и пошла к столу.
Ровно в одиннадцать она зажгла шесть свечей в бронзовом шандале и, как положено, стала провожать Старый год.
Первым глотком вина она помянула Марьямова-Сильвера, к которому относилась по-прежнему, несмотря на обнаружившееся бандитское прошлое названого отца. Потом сделала глоток за родителей и надолго задумалась.
Прежней обиды на них Ксана уже не чувствовала. Как-то они там, в Виннице? Наверняка продолжают бедствовать. И Ксане стало стыдно за свой новогодний стол, ломившийся от всяческих деликатесов и экзотических фруктов. Она подумала о том, что быть такой бессердечной нельзя, нужно послать денег в Винницу. А еще лучше — перетащить всю семью в Москву. Пусть поживут как белые люди.