Вер, ты как обычно.
Он обвел пальцем вокруг своих губ, показывая, о чем речь, достал из кармана пачку салфеток, медленно, потому что он никогда никуда не торопился, достал одну и протянул мне. Я вытерла рот, на салфетке остались разводы шоколада. Кирилл всегда носил салфетки с собой, как молодая мать, говорил, что иначе со мной нельзя выходить на улицу.
Штаны у тебя такие… фиолетовые.
Утром я гордилась и новой работой, и новыми штанами, а теперь уже не знаю. Еще раз. Кру-у-угом. Солдаты провернулись на пятках, потеряли равновесие и с грохотом повалились, как домино. Ребенок заорал взрослым, сухим голосом. Кроватка не выдержала, деревянные прутья посыпались на пол. Я зажмурилась.
Голова болит?
У меня никогда не болит, ты же знаешь. Так что, фиолетовые, типа, плохие? Или, типа, ого, вау, свернул бы шею, если бы на улице встретил?
Я уже свернул, спасибо.
Я посмотрела на небо. Разглядывать там было нечего, серое и ровное, но, допустим, что-то я все-таки заметила, за что-то зацепилась, и вопрос, который я задаю, случайно, по длинной цепочке, пришел мне в голову. Я досчитала до пяти.
А на кого-нибудь нового свернул?
Да куда там, ответил Кирилл и вдруг засобирался.
Понятно. Когда он ушел, я взяла еще кофе, вернулась в парк, села на красивую зеленую траву под дерево, но там щебетали птицы, искусственно, как в мультике, все было каким-то глянцевым, и от этого было не по себе, поэтому я вышла на бульвар и просто остановилась посреди улицы, между двумя потоками людей. Фотографии, которые Кирилл запостил за эти два месяца, я знала наизусть – тарелка с названием нового сериала и именами съемочной группы, оранжево-розовый закат над Московским вокзалом, толстенный черный том Делеза рядом с чашкой чая. Я быстро нашла ее в списке лайкнувших – полуголая Деля с острым лицом и рыжей челкой. В феврале запостила черный квадрат с эмодзи голубем, а в начале августа – фотографию в длинном зеркале, которое мы с Кириллом вместе выбирали в Икее во время локдауна. Деля держит онлайн-секонд, ходит на техно, ведет телеграм-канал, куда пишет в основном про своего кота и уходовую косметику, но недавно написала: «Вы знаете, пацаны и пацанессы, что я самая главная крыса-затворница. У меня за последние три года была куча свиданок, но я никогда далеко не заходила. Потому что ну… Я не готова прогибаться и прочее. У меня столько тараканов в голове, я девочка-пиздец. Кто будет готов это терпеть? Короче, нашелся. Сама в шоке. Эмоциональный интеллект – наше все». Мне стало смешно от мысли, что это про Кирилла. Я подумала, что настоящим сестринством было бы написать ей, рассказать, как на каждую попытку поговорить он отвечал просьбой не грузить его «еще сильнее».
Я аккуратно закрыла все ее аккаунты, чтобы ничего не лайкнуть, и поперекатывала внутри стеклянные шарики: как я себя чувствую теперь, когда сны сбылись и не в дополненной мною, а в общепринятой реальности у Кирилла появилась другая женщина? Я включила аудио – сегодня выходной, можно дойти отсюда хоть до Петроградки, послушать все сессии за последние дни. Тех, кто много молчал, я проматывала, и тех, кто рассказывал, что боится есть бургеры или садиться за руль, тоже – это меня не касалось. Девушку, благодаря которой меня взяли на работу, звали Алсу, сегодня она говорила быстрее обычного. Одно слово залезало на другое, как если бы пробел сломался и делал отступ на символ назад, а не вперед: «От меня, наверное, надо отдыхать, иначе невозможно, меня все, абсолютно все обманывали, ну то есть со мной можно быть в отношениях, но только если есть баба на стороне какая-то, с которой легче, только так со мной можно что-то построить. Ты понимаешь, даже если мне в других отношениях не дадут повода для ревности, то поводом станет, что повода нет». Юлианна спросила: «Вы считаете, что все отношения, которые у вас были, определяют следующие?» Я подумала о том, какими будут мои следующие отношения. Я была одна уже три месяца, шла на рекорд. Я вспомнила телефон Кирилла и пуш: «Ты прям мужчина мечты)))» от его бывшей одногруппницы. Интересно, скольким из своих подруг он написал сразу после того, как мы расстались. Интересно, я подозревала его, потому что он давал повод или потому что мне нужно было его подозревать? Мне это точно не нужно, я не такая, я не Алсу, будь я на ее месте, давно бы ушла. Завизжали тормоза. Мужчина в синих шортах перебегал на красный. Машина затормозила прямо перед ним, а он от испуга выпустил из рук пакет, и апельсины рассыпались по дороге, много апельсинов, непонятно, зачем вообще кому-то столько, и машины поехали дальше прямо по ним. Апельсины лопались под колесами, а мужчина стоял на другой стороне и смотрел. Загорелся зеленый. Писк светофора врезался в голову и пробежал по позвоночнику. Рядом шла девочка с дредами и записывала кому-то кружок: «Да че ты паришься, в любом случае глобальное потепление лет через пятьдесят, воды не будет, еды не будет, апокалипсис уже наступил». После перехода мы обе свернули налево, она отправила кружок и стала его пересматривать: «Да че ты паришься, в любом случае глобальное потепление лет через пятьдесят, воды не будет, еды не будет, апокалипсис уже наступил». Я ускорилась, чтобы оторваться от нее. Я представила, как сижу одна на деревянном плоту и смотрю на большую семью напротив, у них есть кусок земли, они играют с рыжим щенком и смеются. Нет больше никаких перелетов, дейтинг-приложений, митингов, корпораций, борьбы за инвестиции и благотворительных аукционов, все, что осталось человечеству, – заниматься своими делами, строить свой микромир, где кто-то умеет чинить крышу, кто-то перевязывает пуповины, а кто-то выращивает лук в баночках на подоконнике, и по другую сторону от микромиров – я, одна, наблюдаю, как лопаются апельсины, и ничего не могу сделать.
Ты темноты, что ли, боишься, спросила Юлианна и прищурилась. Я зашла на кухню, чтобы взять из холодильника сок. В последнее время меня тошнило от воды и я пила только яблочный сок, а Юлианна как раз готовила свой обычный ужин, нарезала болгарский перец и морковку. Вопрос звучал так, будто отец спрашивает, что нового в школе.
Нет, сказала я.
Точно?
Точно.
А чей топот по ночам?
Я рассмеялась и надеялась, что Юлианна рассмеется тоже, но она даже не улыбнулась.
Я никогда не оставалась в темноте. Прежде чем зайти в ванную, я протягивала руку и включала свет и только потом переступала порог. Мы с Кириллом часто ругались из-за этого. Он спрашивал, почему я вечно оставляю после себя свет на кухне. Я объясняла. Он отвечал, что все понимает, но счета за электричество огромные. Я вспоминала, как то же самое говорила мама. Я перестала спорить, говорила, что забываю и в следующий раз обязательно выключу, но снова этого не делала. Потому что, если выключить свет в комнате, из которой уходишь, придется уходить в темноте, повернуться к ней спиной. Я знала, что в темноте никого нет, но не могла полностью в это поверить. В один из вторников Юлианна не возвращалась допоздна, была почти полночь, и я решила проверить, сколько смогу продержаться без света в пустой квартире. Я закрыла окно в своей комнате, чтобы тишина наслоилась на темноту и она стала гуще, вышла в коридор, включила на телефоне таймер, убрала его в карман фиолетовых треников, чтобы не подсвечивал, и выключила свет. Захотелось прислониться к стене, чтобы чувствовать себя безопасно хотя бы с одной стороны, но я не стала. У меня не было рук, лица, и меня самой не было, зато что-то было вокруг, и оно приближалось. Что-то дернуло меня за волосы, тронуло за лодыжку, сдавило горло. Я заставила себя сделать несколько шагов вперед, но как будто уперлась в стену, я не могла идти дальше, потому что дальше могло быть все что угодно, обрыв, открытый колодец, яма с говном, я же не вижу, я ничего не вижу, я ничего не вижу. Я включила свет. Ощущение чьего-то присутствия осталось. Я осмотрелась, заглянула за куртки, висевшие на вешалке, открыла двери в свою комнату, в ванную и на кухню и включила везде свет. Очень хотелось, чтобы Юлианна поскорее пришла. Я сидела на кухне с ноутбуком и на полную громкость смотрела интервью с актером, уехавшим в Берлин, он говорил, что скоро премьера первого спектакля по его пьесе, я погуглила, сколько ему лет, оказалось – двадцать четыре. Вот блин. Я успокоилась, только когда услышала шебуршание ключа, поздоровалась с Юлианной, получила свою улыбку и пошла спать.
Это не очень этично, сказала она, но мы с тобой как бы свои.
Юлианна повернулась на меня, у нее в руке был большой, цельный, с металлической ручкой нож, кажется, японский, она ими очень гордилась, целый набор, большие и маленькие, сама их натачивала. Я подумала: она давно знает про диктофон и вообще про все знает. Сейчас Юлианна сверкнет, превратится в большую птицу и зарежет меня. Она отложила нож и высыпала овощи на разогретую сковородку. Они зашипели, отдавая воду.
Давно у тебя такие фобии?
Я хотела сказать: не такая уж это и фобия, а лет ей столько же, сколько мне. У Юлианны я послушно выключала за собой свет, потому что не готова была отвечать на вопросы и спорить. Я щелкала выключателем и бежала, иногда – пятилась задом, оставаясь к темноте лицом. Что-то подгоняло меня, и я не могла сопротивляться, темнота выдавливала меня, как остатки зубной пасты из упаковки.
Я сказала: «Вроде бы с детства» – и сразу пожалела, нужно было дальше все отрицать, как там учат, пятьдесят первая – и молчок.
А помнишь, когда именно началось?
Я не была уверена, что хороший психолог может вот так, без запроса, что-то советовать, и вообще что-то советовать, но никто и не говорил мне, что Юлианна – хороший психолог, она была просто теткой в полосатых штанах, которая пугала и успокаивала меня, теткой, под боком у которой мне иногда хотелось уснуть, а еще услышать от нее, что, как и когда мне делать, конкретно, по пунктам, раз уж не знает мама, то, может, знает она, и я почувствовала, что это вот-вот случится – мне дадут инструкцию. Поэтому я втянулась.