, что мать и отец развелись через пару недель после того, как он уехал. Я подумала: наверное, это ужасно его расстроило, он верит в долгий, крепкий брак. Я не собираюсь в него влюбляться. Это же Коля. Мне просто интересно, как он стал таким. Мне интересно, интересна ли ему я. Даже если я влюблюсь, это не значит, что надо сразу лезть в отношения, я же себе обещала. Даже если я влюблюсь, это не значит, что я стану одержимой и привязанной, я так больше не делаю, я излечилась, выросла, выправилась. Я зашла в Тиндер и пятнадцать минут посвайпала влево. Пока что Коля самый любопытный из всех, кого я видела. Никто в этом не виноват. Я скрыла свой профиль.
Мне снилось, что я стою посреди парка с пальмами и лианами, одетая во все синее, и вокруг никого, ни машин, ни людей, но на деревьях – громко говорители в виде шмелей, большие шмели, пушистые, с искусственным плюшевым мехом, рыдают динамиками. Оказалось, рыдали в квартире. Уже двенадцать, я все проспала, откладывала будильник за будильником, через час нужно быть на рабочем звонке. Я натянула штаны и вышла в коридор, там, прислонившись спиной к двери, в одном ботинке сидела женщина, которая боится лифтов, бормотала и всхлипывала. Перед ней на корточках сидела Юлианна и тихо что-то говорила. Услышав меня, обе замолчали. Я кивнула и улыбнулась, хотя и не была уверена, что получилась улыбка. Я прошмыгнула в ванную и еще раз улыбнулась себе в зеркало, чтобы проверить. Больше было похоже на лицо человека, который учуял что-то неприятное. Мокрые джинсы всю ночь провели в закрытой стиральной машинке, я открыла дверцу, убедилась, что они воняют сыростью, и запустила стирку еще раз. Вода недовольно шикнула и гулко потекла в барабан, заглушив копошение в коридоре. Я почистила зубы и прощупала наступающий на меня день. Внутри все пережалось, как будто фотографию скопировали, отправили десять раз и у нее резко упало качество. Я оскалилась и посмотрела на свои зубы – они всегда были желтоватыми, цвета слоновой кости, но отбеливать их я боялась, слышала, что это вредно и потом будет больно есть. Я представила пепел. Я вспомнила про пепел. Я тут теперь одна за нас двоих. Когда я вышла, Юлианна уже стояла у плиты, ждала, пока в турке поднимется кофейная шапка. Обычно она пьет только один кофе за завтраком, этот был второй.
Извини за это. Сцена. Бывает.
Ой, да я ничего не заметила.
Я протиснулась к холодильнику и сделала вид, что выбираю еду, хотя на самом деле на моей полке лежала только открытая пачка рисовых хлебцев и полторы сосиски.
Да прям уж, не заметила, она так выла, – сказала Юлианна и перелила кофе в чашку, глиняную, с узорами, ручной работы, я подозревала, что она сама ее сделала. Она делала красивые вещи. – Должна была с мужем в Лондон переезжать, год готовились, билеты уже купили, а она взяла да влюбилась. Призналась сразу же, муж теперь один едет, а она тут. Но я тебе этого не говорила.
Мне понравилось, что у нас появляются секреты. Я выложила хлебцы на тарелку и стала нарезать сосиски кружочками.
Жесть. А с любовью что? Хотя бы взаимно?
Я тебе этого не говорила.
Я подумала: «Ну и ладно, сама узнаю». Мне хотелось сказать: «У меня тоже жесть, вчера узнала, что лучшая подруга умерла» и посмотреть на Юлианнину реакцию, протестировать, как люди реагируют на эти слова, но она уже ушла в комнату. Я сделала растворимый кофе и проверила сообщения. Коля ничего не писал, хотя был в сети полчаса назад. Я обновила диалог. Ничего. От одного из новостных каналов, на которые я подписалась вчера, пришел пуш: «Подпишитесь на нашу рассылку, чтобы читать аналитику произошедшего каждый вечер». Я оставила свой имейл. Палец, на котором теперь было мало ногтя, болел. Я открыла Инстаграм[8], зашла к одной из подружек Кирилла, потому что помнила, как выглядят ее руки, нашла фотографию со свежим маникюром, перешла по отметке и написала: «Здравствуйте! Можно записаться на маникюр с покрытием на ближайшее окно?» – потом еще немного полистала ленту в надежде найти мем, который можно будет скинуть Коле, но не нашлось ничего, что продолжало бы темы, которые мы вчера обсуждали. Я еще раз обновила наш диалог: был только что. Какая мне вообще разница?
У тебя, Вера, все отлично, но в пятой главе очень мало сцен секса получилось, нужно минимум в два раза больше, и не таких сухих, погорячее, ок? Помнишь, мы обсуждали, сказал пиксельный Вадик в окошке зума, и на фоне у него залаяла собака.
Я ерзала. Все помню, Вадик, и все понимаю, но притворяюсь, что не понимаю, потому что не хочу выдумывать вяжущий, ненастоящий секс, потому что не нравлюсь себе, когда занимаюсь этим. Мои ногти оставались нетронутыми с момента, как я поняла, что уйду от Кирилла, цвет на руках надоедал, высидеть два часа перед мастером было почти невозможно. Когда Вадик исчез, я поклялась хорошенько поработать вечером и вылетела на улицу.
Через несколько часов я стояла на Невском и, разминая затекшие лодыжки, смотрела на красные лакированные пятнышки на пальцах. Пока что слишком короткие, но с покрытием я не буду их грызть, и отрастить будет легче. Я пообещала себе, что, сидя на маникюре, не буду проверять Телеграм, поэтому не знала, есть ли там сообщения от Коли. Их не было. Я сфотографировала растопыренную руку на фоне улицы и отправила ему с подписью: «Чего-то яркого захотелось». Коля моментально прочитал, и я почувствовала, как в желудке прыгают маленькие тяжелые камушки, неужели, подумала я, он тоже ждал, пока я напишу, от камушков немного тошнило, но я бы согласилась, чтобы меня тошнило так сутками. Он ответил: «Хах, прикольно». Еще минуту побыл онлайн, вышел и замолчал.
Следующие дни прошли в обещаниях. Обещания превращались в целые стены, огромные, заслоняющие серое раннеосеннее небо, и от малейшего прикосновения рушились, заваливали меня бетонными плитами и обломками металлических балок. Я обещала, что снова начну вставать рано, но единственным, что заставляло меня открыть глаза, был экран телефона и слова на нем, слова выдавливали педаль газа в голове, я читала новости вперемешку с постами под бежево-серыми фотографиями – о том, как важно утром десять минут медитировать, двадцать минут тренироваться, принимать душ и писать список дел, а после этого рассматривала изрезанные красными линиями карты территорий, о которых я предпочла бы ничего не знать и которые, я надеялась, никогда не станут частью моей страны, водила пальцем по пунктирным и сплошным, ничего в них не понимая, как в детских задачках: помоги зайчику выйти из лабиринта. Я обещала, что буду как следует завтракать, но не чувствовала себя голодной и ела через силу, в хорошие дни – бутерброд с колбасой, в неудачные – хлебец или половина яблока. Я так хорошо справлялась с жизнью предыдущие недели, так крепко держала ее в руках, что поверила: это теперь навсегда, я научилась, а теперь оказалось, что все это стоило тысячи единиц усилий, и как только их перестали поставлять, перебросили силы на Колю, Соню, новости, я снова полностью переехала в свою голову, перестала чувствовать тело, я вся состояла из мыслей, звуков, голосов, они текли по сосудам вместо крови, передавались импульсами по нервной системе, росли вместо волос и держались крепко, не выпадали, выдерживали натяжение, они скрипели во мне зубами и толкались внизу живота, тишина предыдущих недель была искусственной, я, оказывается, просто держала дверь, за которой была вода, вода.
Я всегда думала о Коле. О чем-то и еще о Коле. Я обещала, что не стану ему навязываться, но помнила, что он снял квартиру где-то в новостройках за Московским вокзалом, и сдать это знание обратно не могла, я сама не понимала, как каждый раз, выходя куда-нибудь поработать, оказываюсь в кофейнях этого района. Чтобы привить свою отслаивающуюся реальность частичкой реальности общей, доказать, что я стараюсь, я ставила таймер на час, потом на два часа, и телефон отмерял время, в которое я не должна была срываться, писать ему, тревожить, иногда я дожидалась, и он присылал смешную картинку или даже скидывал клип какого-нибудь рэпера, который я моментально смотрела, чтобы ответить развернуто, честно и подцепить разговор, а иногда он не писал, таймер заканчивал счет, и тогда я находила повод написать первой. Бывало, Коля присылал кружочки: он идет в магазин, он вышел погулять у Фонтанки, совсем рядом с моим домом. Я ждала, что он предложит: «Хочешь со мной?» Я мысленно включила большой таймер на несколько дней, чтобы, когда все время наконец выльется, а я продержусь, самой позвать его куда-то. Мы же договаривались встретиться еще. Я думала: «Если бы он хотел – сделал бы первый шаг». Но следом думала: «Это несовременно». Я думала: «Что, если мы идеально друг другу подходим, а я все потеряю из-за нерешительности?» Я представляла, как мы вместе стареем. Нужно было контролировать, действовать, перестрелять как можно больше черных лебедей, которые могут повлиять на историю. Я представляла, как пишу Коле первая и этим отвлекаю его от другой женщины, с которой он разговаривает прямо сейчас и в которую мог бы влюбиться. Я четко видела, как каждое мое сообщение делит сюжет на две дополнительные ветки, как в рабочих табличках, которые приходилось составлять ежедневно. Наброситься на вампира с поцелуями. Финал – свадьба. Скромно опустить глаза и согласиться на кофе. Финал – замерзнуть насмерть на вершине ледяной горы. Я никак себе это не объясняла, не пугалась, не называла одержимостью или влюбленностью, каждый раз, когда я пыталась серьезно с собой поговорить, я сама же хлопала дверью, просила «не ебать мозги» и уходила, потому что в глубине души понимала, что происходит, и не просто так, а снова.
Свежие записи с диктофона были однородными. Почти все клиенты Юлианны следили за теми же картами, что и я. Женщина, не уехавшая в Лондон, говорила: «Мне нужно заново сосредоточить жизнь вокруг самой себя, это невозможно». Мужчина, который плакал, говорил: «Я понял, что радуюсь, когда это вижу, и мне стыдно. Я же желаю всей душой, чтобы моя страна проиграла. Я себе говорю про отца, что он где-то там, возможно, его мучают, он голодает, или он умер, я не знаю, что с ним будет, но меня это не переубеждает даже на секунду, я просто жду, что стану проигравшим. Мне кажется, это моя мечта. Что скажете?» Юлианна уводила разговор в сторону отца, ей казалось, отец – это то же самое, что государство. Я о жизни своего узнавала только через маму, а маме не отвечала уже несколько дней: хотела рассказать про Соню, но не знала как. Я сто раз прокручивала ее реакцию в голове, я боялась, что она будет непонятной, что мама растеряется, замолчит на пару секунд, а потом продолжит разговор, расскажет, что взяла еще один кредит и купила массажную кушетку, и больше всего я боялась, что она мыльно улыбнется и ускользнет.