Замок щелкнул громче, чем обычно. Юлианна выглядела беззаботной, и это меня взбесило. Она спросила: «Есть минутка?» – и улыбнулась. Мне так надоели эти улыбки, мне надоело думать об этих улыбках, мне надоело не мочь их расшифровать, впустите меня туда, за ограждение, разок, на минуточку, мне только посмотреть, только спросить, и все встанет на свои места. Но я улыбнулась тоже, кивнула и стала ждать. Я ждала или пять часов, или пять дней, стояла камнем, пока не начали тянуться месяцы, а потом годы, я старела и мрачнела, а Юлианна все не начинала и наверняка читала текст на ноутбуке, стоящем на столе, у нее наверняка трехсотпроцентное зрение, и если даже она пришла по поводу какой-нибудь мелочи типа выросшей коммуналки, теперь она все знает.
Есть проблемка. Я уже второй раз из машинки белье вытаскиваю – все в белых катышках. Я сначала не могла понять, что такое, а потом дошло, что это бумага.
Бумага?
Ага. Но от меня такого точно быть не может, у меня всегда карманы пустые.
У Юлианны всегда пустые карманы. У Юлианны всегда выстиранные вещи, которые не пахнут ни потом, ни порошком, никогда не мятые, но и не отутюженные, я ни разу не видела, чтобы она их гладила, у нее чистая обувь даже в дожди, и эта обувь всегда стоит на одном и том же месте, на полках Юлианны в холодильнике никогда нет пустых упаковок, гнилого или засохшего, но нет и впечатления, что она каждый день моет эти полки с мылом. Я разозлилась, но не поняла из-за чего.
Это у меня, да?
Да, спокойно ответила Юлианна и сняла улыбку, чтобы улыбнуться заново.
Колина прыгающая лягушка расслоилась в кармане моих джинсов и прилипла на одежду Юлианны, и она могла бы крикнуть, что все это ей надоело, она щепетильная и ей не подходит такая соседка, и вообще: надо внимательнее следить за вещами, она могла бы даже потом извиниться, это неважно, главное – она бы обратила на меня больше внимания, чем обычно, вышагнула бы из своей невыносимой терпимо-транзитной зоны.
Короче, проверяй, пожалуйста, карманы, сказала она. Я вдруг вспомнила детский фокус: если встать в дверном проеме и на минуту со всей силы упереться в него ладонями, а потом отойти, руки еще какое-то время будут подниматься сами собой.
Хорошо, ответила я, и Юлианна ушла стучать на кухне глиняным чайником, а я встала на ее место и стала считать. Руки действительно летели вверх, как заколдованные, высоко, до пояса, но я не была уверена: это мышечная память или самовнушение. Вдруг у меня так со всем – думаю, что есть какая-то схема, закономерность, рабочее правило, связь между А и Б, а оказывается, что все выдумано, А все это время сидела на трубе и про Б знать не знала.
До дедлайна оставался сегодняшний вечер и завтрашний день, нужно было выжать из текста все, что можно, но завтра лягушка перестанет казаться таким хорошим поводом написать Коле. Я представила, как держу в руках журнал, а в нем мое имя и мой текст. Я представила глобальное потепление и себя – одну, а еще представила другую женщину, в конце концов, начнет же когда-нибудь Коля отношения с другой женщиной, если я не заберу его. Он когда-нибудь с кем-нибудь их точно начнет. Я все взвесила. Текст на экране ноутбука был, и его было много, достаточно, чтобы листать, – оставалось только отредактировать и придумать финал, поэтому я написала: «Представляешь, лягуха твоя расплодилась на вещах моей соседки. Придется тебе новую сделать, а то я куда без нее».
Это моя счастливая улица – Некрасова. Я шла по Некрасова и знала, что это моя счастливая улица, потому что мне на ней по-настоящему хорошо, и на ней со мной происходят хорошие вещи и хорошие мысли. Из окна на третьем этаже смотрела большая белая собака, ее было видно, потому что она белая, а вокруг все черное и бархатное, будто мы живем в чехле из-под дорогих часов. Осенняя питерская ночь – как вода из дорогого смесителя, ничего не нужно настраивать: встал под душ, и сразу идеально. Бар, в котором мы с Колей смеялись и ели начос, был весь в разноцветных лампах, и лампы гудели сначала вокруг, а потом в голове, пока ее не заполнило пиво – горькое и очень желтое, оно мягко растворило все звуки. Коля на фоне света и других людей выделялся контрастным пятном, как эта собака в окне. Я остановилась под окном и хотела гавкнуть, чтобы привлечь ее внимание, но испугалась, что разозлится хозяйка, почему-то я была уверена, что это именно женщина, и я пошла дальше и подумала: зимой точно будут сильные снегопады, все это запорошит, заметет, все прикроет, баннер придется чистить, сбивать снег с военного, чтобы он не стал сугробом, и будет казаться, что снег никогда не закончится, – но он исчезнет полностью, ни снежинки не останется, потому что такое уже было, так уже думали в прошлом году, перешептывались, мол, этот снег навсегда, а он был не навсегда. И Коля, конечно, не навсегда, но я слушала его болтовню и пыталась понять, сколько он сможет продлиться и начал ли уже – свидание это или пока что дружеская встреча. Мы же переписывались все это время, разве старые друзья переписываются каждый день? Он собирался сесть рядом, а я сказала, что люблю смотреть в лицо и хочу быть напротив, но сама поставила галочку: пытается быть ближе. Мы догребли до предела разговоров про одноклассников, работу и политические прогнозы, поэтому я предложила поиграть в игру, где надо отвечать на вопросы с карточек – чтобы лучше узнать друг друга. Коля по-доброму улыбнулся: «Еще лучше? Я же помню, как тебя Лариса Викторовна за шкирку из столовки выводила». Я показала ему приложение. Он согласился, и хорошо, потому что всем очевидно – эти карточки не для друзей, а для пар, в них играют только на свиданиях.
«Что для вас предательство?»
Это когда я – с этой стороны реки, а ты почему-то смотришь на ту, и у тебя зрение – единицы на оба глаза, а у меня – минус хуй знает сколько, и я никак не могу понять, что ты там увидел, спрашиваю раз – ты не отвечаешь, два – молчишь, три – поворачиваешься наконец: «А, да забей…» Или когда я проплываю мимо на облаке, а нога свисает, и ты вместо того, чтобы протянуть руку и ухватить меня за пятку, продолжаешь писать что-то в своем блокноте и совсем не обращаешь на меня внимания.
Это нарушение договоренностей, сказала я.
Хитро, ответил Коля.
А для тебя?
Так же.
Я хотела, чтобы он подробнее рассказал, как важно для него держать свое слово, и убедил меня, что мы думаем одинаково, но он спросил: «Что там дальше?» – и я свайпнула.
«Допустима ли дружба с бывшими?»
Конечно, это гринфлаг. Мы с Танькой очень плотно общаемся, не задумываясь ответил Коля.
В конце первого стакана я решила, что больше не буду пить: я тут на пару часов, надо вернуться и писать, это то, что правильно для меня, нельзя позволить Коле разрастись настолько, чтобы заслонить мое письмо. Но, услышав его ответ, я попросила повторить. Повторил бармен, и повторил Коля: «Конечно, я ее очень люблю, просто теперь не как девушку».
У Тани были длинные черные волосы и тонкие бледные ручки, я помнила ее со школы, она училась на класс младше, а теперь пекла на заказ бенто-тортики со смешными надписями. Я представила мягкий диван, который зовет в себе утонуть, ливень за окном и «Королевство полной луны» на экране телевизора, потому что в квартире, которую мы сняли, есть большой телевизор и на нем можно включать кино, Коля держит руку на моем бедре, а второй берет телефон сразу же после того, как он завибрировал. В телефоне черные Танины волосы заполняют целый кружок, потом еще один, она улыбается и чем-то возмущается, Коля печатает: «Сорри, попозже послушаю» и отправляет стикер с собачкой, а когда кладет телефон экраном вниз и поворачивается, под его ладонью – ядерная тень, и это все, что от меня осталось. Внизу живота заворчал черный комок.
Согласна, если это честное дружеское общение, без всякого, то почему нет, мы с Кирюхой часто гуляем, сказала я, хотя не видела Кирилла со дня развода.
Я в начале года с девчонкой встречался, она прям не вывозила, ревновала жутко, скандалила.
Мне захотелось ее обнять. В конце второго стакана я отпросилась в туалет, приложила к лицу руки с красными ногтями, посмотрела в зеркало, и в нем была совсем не я, а кто-то другой за стеклом в соседней кабинке, и этот кто-то чужим голосом спросил: «Перед кем играешь, Верочка?» Я нажала на кнопку смыва и долго смотрела, как воронку воды и мочи затягивает вглубь. С третьими стаканами мы вышли на крыльцо, я была в новом пальто, Коля ничего больше про него не говорил, но наверняка тихо любовался, я встала в дверной проем и сказала: «Хочешь, покажу фокус?» Я была смелой, и все плыло. Я уперлась ладонями в холодный бетон. Стакан упал, но не разбился. Коля купил мне новое пиво, потому что я ему нравлюсь и это свидание. Пока он расплачивался с барменом, я стояла у него за спиной, и мои руки поднимались сами собой.
А чего мы больше не играем, только начали, сказал Коля, и я снова свайпнула.
«Секс втроем – да или нет?»
Воздух поседел. Я маленькими глотками пила пиво и пыталась по глазам понять, о чем дума-ет Коля. Казалось, не обо мне и не о сексе, а о чем-то третьем. О ком-то третьем. О ком-то третьей. Но он сказал: «Ну ты меня зачморишь, наверное, за такой типичный ответ, но, по-моему, прикольно».
Черный комок сгустился в кишечнике, поднялся в желудок, чтобы тот послушно скрутился вокруг комка, рот заполнился слюной, и я запила ее еще несколькими глотками пива. Я представила свою слюну на Колиных губах, и его мокрые блестящие губы, облизывающие чьи-то соски, и себя рядом – куклу с негнущимися руками и ногами, которую купили на рынке вместо «Детского мира», оригинальная – дорогущая, а эту не отличишь, сиди теперь, кукла, голая, на тебя ничего не налезает через прямые руки, никакая кукольная одежда не подходит, сиди и смотри.
Не знаю, как бы я себя чувствовала, но попробовать точно стоит, жизнь одна, ответила я, и комок выпустил в стенки желудка иглы.
Гудение ламп пробивалось сквозь пиво. Я встала, чтобы умыться, но уйти не получилось – я не хотела оставлять Колю одного, потому что, когда я вернусь, он будет держать за талии вон тех двух девушек.