И вообще, – сказал он, – я разочаровался в идее, что один человек и навсегда. Так не получится – зациклиться на ком-то.
Желудок стал размером с яблоко ранетку, и я не смогла сдержаться, я говорила, что глубокую связь можно построить только с одним человеком, говорила про осознанный выбор и еще говорила, что всех на свете все равно не попробуешь, получается какое-то вечное фомо. Но Коля отвечал, что это и есть осознанный выбор.
Ты же сама говорила про договоренности – вот они. Зачем замыкаться, если все умные люди.
Значит, решили: никакого права на эксклюзивность не существует?
Никакого.
И чтобы долгие отношения построить, сто процентов придется их открыть.
Я об этом и говорю. Сначала мне это странным показалось, а теперь думаю – только так и можно. Не сразу, конечно. Но когда привыкнем друг к другу и заскучаем.
«– Ем» – это кто? Это мы с тобой, Вера и Коля? Я представила наше общее постельное белье – плотное, хлопковое, наши разговоры по вечерам на набережной, его, вставляющего пальцы в женщину, которую мы вместе встретили на улице и с которой он познакомился на спор, привет, меня Коля зовут, а я Маша, музыкантов продюсирую, вау, Маша, как интересно, я тоже по музыке, я тоже Маша, я подготовлюсь и заранее стану этой женщиной, я согласна на открытые отношения, Коля, я свободная и прикольная, ты сможешь ходить на свидания и рассказывать мне об этом, потому что я буду каждой из этих женщин, я соберу в себе альманах, чем больше их будет – тем сильнее они будут вытеснять меня саму, огромная, переполненная коммуналка, трое в печени, в желудке – шеф-повар, училась в Италии три семестра, в сердце – маркетолог, студентка колледжа, в матке что-то связанное с кино, актриса перформанс-театра в кишечнике, в селезенке – танцорка с маленьким сыном. Меня рвало всеми Колиными женщинами в маленькую раковину в туалете, они не успели перевариться и большими кусками вылетали из горла, застревали в сливе, стекали по стенкам и никак не хотели смываться, я брызгала на них водой и на себя брызгала, потому что я тоже женщина, и потом, полоская рот, я смогла сфокусировать зрение на прямоугольном бело-синем стикере на стене и подумала, что эти стикеры тоже расклеивает женщина, потенциальная третья в наших открытых современных отношениях, соответствующих быстрому темпу жизни современного молодого горожанина. Стало легче. Я бы быстро приспособилась, я изобрела бы полиаморную булимию – блевала бы несколько раз в неделю, освобождаясь от запахов, сообщений, голых фотографий, и смогла бы отлично держаться.
Коля спросил, хорошо ли я себя чувствую, а я должна была ответить, что хочу его поцеловать, но рассказала, как предлагала бывшему мужу вместе сходить на секс-вечеринку, как он отказался и как мне с ним было ужасно скучно, – в этом не было ни слова правды. Коля ответил: «Охренеть, конечно, бывший муж. Внушительно звучит», и я подумала, что не зря это было – Кирилл, развод и прочее, хорошая строчка в резюме. Хотелось позвонить Кириллу и попросить меня забрать, просто так, ради игры, но я не умела играть и привалилась к Колиному плечу, а потом увидела уведомление, что машина найдена, и еще какое-то – от женского имени, с фотографиями, одно и другое, один, два, три, четыре, пять, я считала стаканы, чтобы вспомнить, где я, пока Коля обнимал меня дольше, чем обнимают старых друзей, и говорил: «Извини, что не провожу тебя, утром дела, поспать надо, но ты же близко?» Наверное, я хотела спросить, почему мы не можем поспать вместе, чтобы ночью я вжималась спиной в его спину, наверное, я кивала. Мне нравилось, что он заботится обо мне. Я не чувствовала возбуждения, когда смотрела на него, вместо этого было что-то похожее, видимо, на то, что испытывают мужчины, – я его хотела. Любым способом – сексуальным или нет. Я хотела его получить. Захватить, посадить в коробочку и разглядывать. Знать, что он мой и никуда не денется. Всегда знать, где стоит эта коробочка, даже если сейчас она мне не нужна. Такое уже было, Вера. Когда он помахал мне из-за опущенного тонированного стекла, я поняла, что должна была сидеть рядом, просто он постеснялся, а я не сделала шаг.
Я остановилась на мосту через Фонтанку и перегнулась через ограду. Под мост, крякая и потряхивая хвостами-треугольниками, заплыло семейство уток, и я подумала, что они, возможно, только с дороги, прилетели оттуда, откуда прилетают все, или, наоборот, скоро улетят куда-то в сторону всех улетающих, не отличишь. Я заметила на пальто, на подоле слева, большое мокрое пятно и попыталась вспомнить, в чем я была, когда блевала и видела бело-синий стикер, я понюхала пятно, пахло скисшим, женским, но мне не было обидно и не было стыдно. Было никак. С уток стекает вода, с меня стекают лишние мысли, утки в защитном жиру, я – в защитном спирту, теперь ясно, зачем люди пьют, мысли будто срезали под ноль электрической бритвой.
Во, согласен, я тоже облегчение такое испытал, когда мне впервые башку побрили, сказал военный, не мой, но точно такой же – наверху, на перекрестке, ему пришлось почти кричать, но не со зла, а чтобы я точно услышала.
Я ему помахала и крикнула: «Лысая башка, дай пирожка!» – а он засмеялся, и я засмущалась, подумав, что это выглядит как флирт. Так говорил папа: «Лысая башка, дай пирожка», еще долго, недели две, после того как мы с Соней сбрили виски и его из-за этого вызвали к завучу, сказали, что мы состоим в каком-то экстремистском сообществе, я теперь понимаю, почему пьяный папа вел меня покупать новый диск с компьютерной игрой, его мутные глаза всегда смотрели куда-то в сторону, безопасные глаза, они не анализировали и не всматривались, мне нравилось, когда папа пил, потому что я знала, что рядом с пьяным папой я всегда права, даже если сделала что-то не так, и мама будет защищать меня. Я представляю Сонины виски, рыжие и белые, черные, русые, снова рыжие, выжженные осветлителем, я представляю пепел, и ничего не происходит, я не вздрагиваю и не волнуюсь, я сегодня была на Некрасова – моей счастливой, любимой улице, с моим любимым старым другом или уже совсем не другом. Парень в зеленой толстовке с капюшоном перебежал дорогу, потому что машин не было и не было звуков, только иногда, как это принято теплой ночью, из тишины симметрично – слева, сзади, справа, спереди и снова по квадрату – выскальзывал вскрик, или смех, или звон разбитой бутылки, или чье-то имя. Парень сказал, что я очень красивая, а я ответила, что я в отношениях, да, в серьезных, в самых серьезных, мы скоро съедемся и станем друг для друга стабильным первым утренним впечатлением. Я несколько раз широко кивнула и подумала, как хорошо и естественно об этом говорить. Парень пнул смятую пластиковую бутылку, валявшуюся на дороге, она разорвала улицу пластиковым взрывом, и я вспомнила, что сейчас нужно подумать про секс, или про троих, или про этого парня с одной стороны кровати и про Колю – с другой, но у меня не получилось, Коля был виртуальный, как тамагочи, как ее звали и какие фотографии он получал, не помню, что там были за фотографии.
На первом этаже парадной я достала телефон. Свайпать и шагать можно в такт, быстро учишься.
…от кладовок и хлама – к капсуле, помещающейся в чемодан.
…карьера в айти для гуманитариев.
…как защитить свои данные в мессенджерах.
…мы по городу будем кратно увеличивать присутствие молодого человека в зеленом шлеме.
…мы завели таксу, всегда мечтали.
…беженство в Испании – это просто.
Яна выкладывала фотографии за кофемашиной: устроилась на работу, чтобы общаться с людьми и практиковать язык. Передо мной была та же дверь, из которой я вышла в день, когда купила у Яны вазу. Яна уже могла продавать кофе на немецком и наверняка иногда удачно на нем шутила. Я с третьего раза попала ключом в скважину. Юлианна спала, конечно, она спала, у нее будильник через пару часов. Я пописала и плеснула в лицо холодной водой, посмотрела на себя в зеркало, сказала: «Верун, ты делаешь одно и то же», и та в зеркале мне очень не понравилась, потому что говорила правду, но не объясняла, что с ней делать. В наказание я не стала чистить зубы и легла в кровать в одежде. Потолок кружился.
Знаю я, о чем ты думаешь, сказал военный, и мне показалось, что он говорит с немецким акцентом. Я ничего не ответила и закрыла глаза, чтобы не видеть его зеленую каску в окне, но так было еще хуже, я видела сразу всех: бабушку с красными родинками, Сонину маму, работницу ЗАГСа, и они начали: «Тебе-то туда зачем?» – а когда я открыла глаза, военный подхватил: «Что ты там будешь делать? Кому ты там нужна? Тебе разве тут плохо живется?»
Я просто очень хочу домой.
А тут что?
Я не знаю. Я лежу в своей как будто бы кровати и все равно хочу домой, я как в сказке: ступай туда, неведомо куда. Я постоянно хочу к маме, но мамы нет.
Маме можно позвонить.
Мама не скажет то, чего я жду.
Не понимаю.
И я не понимаю. Но когда я смотрю, как они все уезжают, я думаю: может, в этом все дело, может, они поэтому и уезжают – не из-за всего, что вы натворили, а потому что видят, что там, не знаю где, есть то, не знаю что. Но потом они возвращаются. И говорят: я вернулся ради карьеры. Тогда я думаю, что то, не знаю что, лежит на какой-нибудь киностудии и ждет меня, я мгновенно в это начинаю верить, очень верить. Или они говорят: я вернулся ради семьи. И я думаю: там, не знаю где, – это в Сибири, и мне туда надо срочно, первым самолетом, а если билеты дорогие, то первым поездом. Но это все неубедительное, оно высыхает, только на него подуешь, только о нем подумаешь, а ветер – ты видел, какой сильный теперь поднимается ветер? Будут метели, и будут сильные снегопады.
Найди свое и стой на этом.
Я не могу как ты, я не такая, как ты, я как другие, как они. Как Яна.
У нее Олег.
А у меня Коля.
Какой Коля?
Коли тут нет. Где Коля? Стало страшно, потому что я забыла включить настольную лампу, но встать не получилось, слишком кружилась комната. Последнее, о чем я успела подумать, – как сильно кололись мамины ноги, когда удавалось уговорить ее залезть на ночь под одно одеяло. После этого сразу случилось утро, солнце нагрело комнату, и одежда насквозь вымокла от пота, а пиво в голове высохло, и на дне, как ракушки и пластиковые бутылки, гнилые, пожелтевшие, облепленные царапающимся песком, выступили мысли, все сразу: ни слова по-немецки, зеленая толстовка, собака, сколько времени, должен быть звонок по работе, где ночевал Коля, что за женское имя, что я говорила, что я рассказывала, я слышала, как в ванной с грохотом отжимает стиральная машинка, хотя обычно ее не слышно в моей комнате, я стянула