джинсы и свитшот, бросила их на пол и попыталась замолчать, не думать ни о чем или хотя бы о чем-нибудь одном и тут же попыталась закричать, но испугалась, что у меня получится, и испугалась, что это утро – навсегда, оно уже было и будет повторяться, я не хочу больше жить вокруг одних только своих мыслей, я хочу как все. А как все и кто все? Сердце застряло в горле, как таблетка, на которую не хватило воды, приходилось дышать большими глотками, я вытерла нос и лоб одеялом, как салфеткой, услышала щелчок разблокированного телефона. 11:53, через семь минут надо быть на зуме. Отложили референдумы из-за успешного контрнаступления. Был только что.
коль, слушай, а ты вчера домой же поехал?
Прочитал через минуту, ответил через две – машинка в ванной затихла.
ага, спать завалился
ты в порядке?
только глаза продрала, я вчера переборщила. ничего же не натворила?
самая приличная была на всей улице
ахах, это хорошо или плохо?
хз
Наверное, занят. Может, засмущался. Главное – ответил, не подумал, что я его проверяю. Если говорит правду, значит, можно успокоиться и не придумывать ни одну из женских рук на его плечах, груди и бедрах, если врет, значит, считает, что между нами что-то уже есть, но разве должен был он ехать к другой женщине, если что-то между нами уже есть? Не должен был, но имел право, это и есть свободные отношения. Только зачем тогда врать?
Коллеги, приветики.
Я несколько раз проверила, что мой микрофон выключен, и пошла умываться. Мокрые ляжки противно прилипали к ободку унитаза, нужно было срочно переписать диалог в пятнадцатой сцене, до конца рабочего дня, завтра презентация… Я сбежала в первую попавшуюся нору: узнайте всю правду о продуктах, которые прямо сейчас лежат в холодильнике. Колбасу готовят из раствора, работники сырных заводов купаются в чанах с молоком. Да, да, я здесь, на связи, согласна со всеми правками, только напишите, пожалуйста, рекап после звонка, чтобы я ничего не забыла. Приходилось думать о вампирах и запрещенных добавках, больше всего приходилось думать о Коле, а на текст, который нужно дописать к вечеру, совсем ничего не оставалось, и я никак не могла это изменить. Я взяла Юлианнин гель для душа – с запахом граната, в красивой бутылочке, вылила целую ладонь и намылилась вся, с ног до головы, ступни стали скользкими, и пришлось держаться за стенку, я хотела вымыть Колю из себя и освободить пространство, но ничего не получалось. Ногти распарились, удалось подцепить гель-лак и оторвать целиком несколько красных пластинок. Я крошила их под ноги, сидя на корточках, и смотрела, как алые песчинки, попадая в пенный поток, пропадают в сливе. Алсу нашла в сливе волосы другой женщины. Что сейчас делает Алсу? Спасибо, коллеги, до свидания. Я открыла стиральную машинку и стала перебирать мокрые вещи Юлианны: на них не было бумаги, все вымылось, и все прошло, и мне захотелось нарвать новой и набросать в барабан. Над рабочим столом как раз висела бумажка – четыре обещания, написанных в первый день здесь, и все я нарушила, а пятое, под которое оставила тогда пустую строчку, так и не придумала, потому что моя уверенность в чем-то – вопрос пары недель. Я разрешила себе разорвать ее на мелкие-мелкие кусочки, медленно, сидя с ногами прямо на столе, а потом высунула руку в окно и разжала кулак. Кусочки заскользили по густым солнечным лучам, потерялись в них. Я хочу найтись.
Я сделала бутерброд с колбасой и сыром, взяв кусок цельнозернового хлеба Юлианны, и попыталась есть как учат – тщательно пережевывать все запрещенные добавки, ни на что не отвлекаться, почувствовать вкус. Он оказался отвратительным, рыхлая желейная колбаса смешивалась на языке с сухими крошками, вторую половину бутерброда я проглотила в несколько укусов, чтобы поскорее от него избавиться. Все так много говорят про вкус жизни, а он, может, такой и есть – сплошная жижа с кусками, и что тогда делать, что делать, если я такой вкус не хочу, а жить хочу. Почему я так хочу жить? Потому что я хочу дописать рассказ про женщину, которая так боялась лифтов, что безответно влюбилась, натворила глупостей и не поехала жить в Лондон, где, может, квартира в каменном домике на третьем этаже и никакого лифта, а она теперь здесь, в Питере, одна-одинешенька, ездит на лифте каждый день или ходит пешком по лестнице на одиннадцатый, и никто ей после этого не вытирает пот со лба и носа, пока сама себе не вытрет, так и будет ходить мокрая и не знать, что ее дом – здесь, в бесконечном ужасе, ее дом и есть лифт.
Рассказу не хватало финала, но взять его было неоткуда, потому что в жизни никаких финалов не случалось, еще не хватало деталей, убедительных описаний чувств главной героини, мелочушек, но придумать их я не могла, я сказала себе: «Постарайся уж как-нибудь, ты и так стремно поступаешь, когда пишешь это», но на «когда» уже вставляла ключ в скважину железной входной двери, чтобы ее заблокировать, а на «это» заходила в комнату Юлианны. Я была вымыта ее гелем, переваривала ее хлеб и стояла в ее комнате, пока она, как заведено по вторникам, смотрела на птиц или читала книгу в кафе, потому что уже слишком холодно, чтобы долго сидеть на улице. Наверное, это очень спокойно и понятно – быть ею. Из десятков женщин, которых я готова собрать в себе ради Коли, мне, возможно, стоило бы выбрать только одну, устойчивую, ни разу, что бы ни происходило вокруг, не пропустившую утренние сорок минут чтения. Блокнота не было на столе, я аккуратно перебрала стопку книг и подумала: было бы удобно, будь у нас дома кот, все можно было бы сваливать на него, но не было кота, и не было блокнота в стопке, и не было на полке, зато он нашелся на Юлианниной подушке. Я сфотографировала его, прежде чем взять.
5 сентября
Алсу. Держит график сна. Записалась на пилатес, было первое занятие, понравилась физ. нагрузка, но заниматься неинтересно. Вспомнили, когда было интересно заниматься спортом. Нравился тренер. Запись прерывается.
Дима Б. От снотворного отказался, спит хорошо, новая позиция на работе. Флирт с девушкой в книжном. Чувствует стыд перед Мартой. С Мартой об этом не разговаривали, не принято, боится, что она плохо отреагирует, не хочет ее расстраивать. Почему флирт – это нормально. Не могу читать дальше.
Гоша. Начал играть в компьютерную игру, беспокоится, что хочется играть каждый вечер. Ездил к матери впервые за месяц. Пыталась накормить, смог себя отстоять. Звонил Артему, он не взял трубку, думает, может ли позвонить ему еще раз. Запись прерывается.
Через несколько дат я вывела закономерность: Юлианна записывала, пока клиент просто делился новостями из жизни, а когда он начинал рассказывать что-то серьезное, эмоционально тяжелое – переставала писать, оставляя пустыми целые страницы, и, видимо, отложив ручку, смотрела вместо этого в лицо, в глаза. Я чувствовала себя шестиклассницей, перепутавшей кабинеты и случайно попавшей на урок биологии в девятый класс, – в аудиозаписях, которые я слушала, боль сглаживалась историями и интонациями, живых людей постоянно что-то тревожит, это нормально, но, перенося эти тревоги на бумагу, Юлианна делала их академическими, статичными. Люди жаловались без конца, страдали, сомневались, а она для всего, казалось бы, нерешаемого, тайного находила термин, мол, твоя тайна совсем не тайна, а пятый параграф из учебника, который я полностью выучила на третьем курсе. Она укладывала получасовой рассказ в одну строчку, и это было страшно. Я проверила, как блокнот лежит на фотографии, и положила его обратно точно так же – чтобы левый верхний краешек висел в воздухе. Хотелось что-то забрать с собой, на полке рядом со стаканом с карандашами и фломастерами – я была уверена, что Юлианна раскрашивает картины по номерам: мандалы или пейзажи с сакурой, – стояла бутылочка клея ПВА.
Бутылочка клея ПВА стояла на моем столе, и на моем столе стоял ноутбук, и в ноутбуке не было новых сообщений от Коли, хотя он появлялся онлайн каждые пять минут, зато был рассказ с новыми деталями, и эти детали были чистой правдой, которую я надергала из жизней других клиентов. Меня зовут Вера, мне двадцать четыре года, у меня нет опыта публикаций, ваша будет первой. Я перечитала текст последний раз, ничего не стала менять, просто убедилась, что он существует, и отправила, громко щелкнув по энтеру, потому что так делали в кино, когда отправляли что-то важное. Хотелось ходить, или прыгать, или чтобы Коля написал, что собирается сегодня меня поцеловать, я зубами открыла туго закрученную бутылочку клея, вылила его на ладонь и размазала тонким слоем.
Ты способная девчонка, рассказ наверняка поучительный, сказал военный и неубедительно подмигнул. Солнце раскраснелось после долгого дня, слова «мужская работа» на баннере залило кровянистым светом.
Кожу на руках стянуло. Клей стал прозрачным, засох пленочкой, я подцепляла ее ногтями за край и стягивала. Единственное правило: стараться отдирать пленку как можно большими кусками, а когда снимешь все – начать заново. В детстве я целыми бутыльками изводила клей, купленный для уроков труда, выливая его на ладони и иногда на коленки, и однажды, прошло уже много времени с тех пор, как я начала это делать, однажды мама заметила и догадалась, она спросила: «Ты что, мажешь клей на себя?» – и я серьезно ответила: «Нет, конечно, зачем». Мама так и не нашла пустую бутылочку из-под своего укрепляющего лака для ногтей, который, я случайно это обнаружила, тоже засыхал пленкой. Раньше мы втроем ездили на море, и папа отказывался мазаться солнцезащитным кремом, через два дня становился весь алый, как рыба-клоун, через пять – коричневел, через десять – начинал пузыриться, к этому моменту мы обычно уже возвращались домой, он садился на диван, а я забиралась на спинку, чтобы быть повыше, и с удовольствием снимала с папы кожу, она хорошо тянулась и не рвалась, особенно на лопатках. Я бы хотела постоянно облазить. Я слышала, есть такая болезнь.
Никак не полюбит, говорите. А что вы сделали, чтобы он вас любил?