Я лежала на полу, раскинув руки. Окно кабинета Юлианны выходило во двор-колодец, там кто-то уже пять минут безуспешно пытался подозвать пса. Женщина не кричала ничего, кроме имени: «Лимончик! Лимон!»
Что я сделала за эту неделю, чтобы Коля меня полюбил. Я не навязывалась. Вместо этого я написала на работу все тексты, которые задолжала, и даже больше, настолько, что менеджер Вадим сказал: «Я уж думал в вас, Вера, разочароваться, а вы, оказывается, втайне делали великие дела!» Я втайне делала великие дела. Каждый день от десяти до пятнадцати раз я проверяла сайт журнала, хотя знала, что результаты опен-кола будут еще не скоро. Я выучила наизусть все их публикации за последний месяц, я всматривалась в пиксели так, будто список выбранных рассказов мог быть спрятан где-то между ними, а еще так, будто от этого зависела моя жизнь. Может, она и зависела.
Я почему-то всегда знаю, что делать, чтобы он меня любил, мне как будто это кто-то нашептывает, сказала я Юлианне, хотя ни ее, ни блокнота уже не было в кресле, только женщина за окном продолжала кричать: «Лимон!»
Я во всем ей призналась: он пишет и отвечает мне дружелюбно, но неохотно, и я совсем не понимаю, как это возможно после той ночи в баре и вообще – как это возможно, если я точно знаю, что нужно делать, показываю, что он мне нравится, чтобы он мог расслабиться и проявить чувства, но не давлю, смотрю в зеркало, если забываю что-то дома и приходится возвращаться, так говорила бабушка с белыми волосами и звенящими сережками: неожиданно вернулась домой – всполошила домового, он же тебя не ждал, посмотри обязательно в зеркало и улыбнись, чтобы баланс вернуть. Я не прохожу между двумя столбами, стоящими рядом. Я помню, когда это началось, и не помню, где это было, – на Декабристов возле Мариинки или на Правды, а может, на перекрестке между Грибоедова и Ломоносова, я слушала аудиозапись, которую у вас, Юлианна, увела из-под умного психологического носа, и что-то там было такое хорошее, что давало надежду, что-то про любовь, которая гарантированно случается, и про период, когда в это по-настоящему веришь, я слушала и оказалась перед двумя столбами, между которыми метр, а то и меньше, у меня даже в мыслях не было останавливаться или обходить, но я уткнулась в камень, а на камне было написано, что, если я между этими столбами пройду, у нас с Колей никогда ничего не будет и, даже если он прямо сейчас сидит у себя на кухне и смотрит смешные видео про енотов, окажись я по ту сторону – он окажется над мягкими голыми бедрами женщины, с которой мы улыбнулись друг другу в троллейбусе час назад. Я загадала тогда: если послушаюсь и обойду столбы стороной, он напишет сегодня вечером. И Коля написал – не просто написал, а спросил, как у меня дела с рассказом, и я чуть было не отправила ему почитать – я никогда никому своих текстов не показывала, а Коля бережный и надежный, но я в последний момент притормозила, решила, что лучше подождать результатов, убедиться, что рассказ его не разочарует. Я была такая счастливая. Я вдруг вспомнила, Юлианна. На какой улице это было – я вспомнила: на Некрасова, потому что Некрасова – моя счастливая улица. С тех пор я ни разу не прошла между двумя близкими столбами, а потом поняла, что столбы, стоящие по две стороны тротуара, как будто бы далеко друг от друга, тоже нам угрожают, и стала обходить их по краю, по обочине проезжей части, это, наверное, сложно будет, когда начнутся сильные снегопады, сугробы же не убирают, они как раз в этой части дороги – твердые, черные, по пояс, может, Юлианна, мне нужно уехать в другую страну, куда-нибудь, где тепло и асфальт всегда сухой, где я могла бы легко обходить столбы, чтобы у нас с Колей все было хорошо, а еще лучше – в страну, где столбов вообще нет, или они все в полях, за городом, где коровы, а в городе – спутники и этого достаточно, спутники не надо обходить и не надо облетать, они далеко, и я их плохо понимаю. Вы знаете, Юлианна, это так хорошо сработало, что он почти сразу позвал меня в кино – на Вуди Аллена, не бессюжетная нудятина и не шпионский боевик, золотая середина. Не позвал то есть, а намекнул: сказал, что хочет сходить, но одному неохота, спросил, что я завтра вечером делать буду, я ответила, гордая, что собираюсь писать, это было неправдой, но еще я сказала, что, если вдруг есть предложения, письмо я отложу на другой день, ничего срочного – и это было правдой, я готова была отложить все что угодно ради фильма, название которого не уточняла. Ночью Коля не писал, и утром он не писал, в обед написал, но не про фильм, а о чем-то совсем другом, то ли в четыре, то ли в пять я вышла из дома, потому что ждать было невозможно, если бы он сказал, что передумал идти, я бы расстроилась, но ничего, со всеми бывает, а он просто молчал, и я шла без планов, совершенно, думала, может, и правда куда-то сяду и поработаю, и сама не поняла, как оказалась в кофейне, соседней с кинотеатром, где показывают Вуди Аллена, откуда я вообще знала, где показывают Вуди Аллена, я туда села и заказала большой капучино, но не в чашку, а в бумажный стаканчик, на случай, если Коля объявится и пора будет выйти к нему навстречу, – я тогда смогу взять капучино с собой, я буду в красивом пальто и с красивым стаканом. Так я думала, Юлианна, но Коля все не писал, хотя я по пути в кофейню ответственно обошла три или четыре пары столбов, я теперь внимательно ходила по улице, не проваливалась в телефон, и к моменту, когда до фильма оставалось то ли полчаса, то ли час, а я прочитала все новостные каналы и новостники перестали за мной успевать, я не обижаюсь, они и так сутками дежурят, за свою-то зарплату, работа нервная, я все-таки написала ему, почему вы, Юлианна, так смотрите, записывайте лучше, я ничего такого не говорю, ну да, я ему написала: «Я тут случайно рядом с Авророй оказалась, ты вроде в кино хотел?» Через шесть минут пришло сообщение: «Да это спонтанный порыв был, чет лень, я его вообще не люблю». Я прочитала его несколько раз, и мир стал черный, и мне захотелось кричать, и я вышла, забыв капучино на столе, и долго-долго шла, чтобы так долго идти по миниатюрному питерскому центру, мне, наверное, пришлось сделать два или три круга и обойти по проезжей части сколько-то столбов, а потом, попозже, я хотела надеть полосатый лонгслив, который был на мне в тот день, зелено-синий, длинный, – и не смогла, я надела его на секундочку и прямо почувствовала, как Коля меня разлюбливает, как он перестает обо мне думать, это сейчас все так получается, потому что он занят и в запаре, у него там на работе что-то, то ли удаленку запрещают, то ли еще что, но он вроде и передумал уже уезжать, ему здесь нравится, ему нравится со мной рядом, поближе, под боком, но только не когда я в этом лонгсливе. Я тогда поняла, Юлианна, что никогда больше не надену этот лонгслив и еще – самое главное – еще я никогда больше не сяду за тот столик в кофейне, где я сидела, когда получила сообщение, я туда часто хожу, но на том месте больше сидеть не могу, потому что это все испортит.
Юлианна не записывала. Мне казалось, она вот-вот уснет. Лимон нашелся, женщина замолчала, во дворе никого больше не было. Или Лимон не нашелся, женщина замолчала и тихо плакала, сидя на бордюре. Или на поребрике.
Я все-таки из Сибири, Юлианна, поэтому пусть она будет на бордюре, и я хочу спросить у вас как у психолога: почему утром всегда так плохо, а ночью всегда так хорошо? Почему засыпаешь с пушистыми мыслями, а к утру они слеживаются и заваниваются, будто двое суток лежали в теплой куче мокрого белья? И что вы думаете о столбах, лонгсливе, столике, может, мне переехать подальше от этого всего, чтобы увеличить шансы на Колю? Раз вы так внимательно слушаете, я вам скажу, что никому еще не говорила, да мне и некому, и, если честно, некогда было, потому что это случилось только вчера. Вчера я пошла в пункт выдачи и забрала оттуда коробочку, и когда девочка с проколотой щекой, проколотой губой, проколотой бровью и красной прядью отдавала мне коробочку, я видела, что она знает, что там, и смеется надо мной, но она уже достаточно взрослая и зрелая, чтобы суметь придержать свой смех до момента, когда я спущусь по пяти грязным мокрым ступенькам и закрою за собой белую пластиковую дверь. Я принесла коробочку домой, разрезала брендированный синий скотч кухонным ножом, вашим дорогим японским ножом для роллов и постной говядины, а в коробочке была бутылочка, а в бутылочке – заговоренная на любовь вода, двести миллилитров. Я смотрю на эту бутылочку и ненавижу ее, я не знаю, что мне с ней делать, пить или мазать запястья, я бы хотела, чтобы она тоже застывала пленкой, как ваш клей, и я могла бы целыми днями обмазываться любовью и потом снимать ее с себя, чтобы намазать снова. Можно было бы подлить воду Коле, но для этого надо с ним встретиться, плюс это же нечестно, наверное, а я хочу, чтобы хотя бы уж в этих отношениях все было честно. Что вы думаете, Юлианна, вода сейчас в моей комнате, прямо здесь, как удобно, что кабинет – здесь и моя комната – здесь, хотите, принесу покажу?
Я была в кабинете одна. Ворс на ковре – засаленный, истоптанный, протертый перед креслами. Не такая уж она чистюля.
Извините, я на секунду отвлеклась, сказала Юлианна и почесала бровь ручкой, на которую был надет колпачок. Чтобы не потерялся.
Я потерялась, Юлианна, я никак не могу понять, что я придумала, а что – правда.
Хотите правду, спросила Юлианна.
Хочу больше всего на свете, ответила я.
Тогда слушайте: во-первых, мы с тобой на «ты», во-вторых, ничто ни с чем не связано и ни одна вещь не вытекает из другой. Логических связей не существует, все в мире происходит одновременно, ничто ничего не определяет, и ничто ничего не гарантирует, между звеньями цепочки, которую ты продумала, есть тысячи звенышек, которые ты никогда не увидишь. Если будешь проходить через два столба – это не значит, что Коля никогда тебя не полюбит. Если не будешь проходить через два столба – это не значит, что он когда-нибудь полюбит тебя. То, на сколько раз ты провернула дверной замок, никак и никогда не повлияет на жизнь твоей матери. Если Коля говорит, что у него работа, а сам появляется в Инстаграме