Вика ответила моментально. Не помню, сколько времени было, когда я доехала до нее – в старую двушку с длинным коридором на Петроградке. Во дворе, засыпанном листьями, либо темнело, либо рассветало. В ноги бросились два толстых корги. Я присела, чтобы развязать шнурки, и они стали облизывать мне лицо, приятно царапая колени толстыми когтями. Я прикрыла место, на которое был наклеен пластырь.
Не знала, что у тебя собаки.
А это не мои. Это новинка. Брат моей бывшей уехал, она давно не здесь, родители на юге, а он офицер в запасе после военной кафедры. На барабанах играл, и вот. С собаками жил. Пока тут побудут, потом разберемся, это сейчас не главное. Половину зала занимало старое фортепьяно, почти все фортепьяно занимали пустые кофейные стаканчики и банки из-под редбулла. Вика была как нарисованная – полные румяные щеки, маленькие мультяшные брови. Ей шла усталость.
Я тебе сейчас все объясню, дам доступы и езжай отсыпайся. Мне прям неудобно, что ты сорвалась посреди ночи.
А можно я у тебя останусь, спросила я.
Корги положил мне в ноги слюнявый мячик, который некуда было кидать. Я удивилась: Вика обо всем подумала, успела забрать не только собак, но и их приданое.
Конечно, на диване ляжешь, я как раз постельное постирала, ответила она и погладила меня по спине. Наверное, так, как я, чувствуют себя туго запеленанные сытые дети. Я рассказала про Колю, и Вика, не отрываясь от телефона, быстро печатая в нем что-то полными пальцами с ногтями-трапециями, прямо как у Сони, сказала: «Лох какой-то», а я не стала спорить и смогла забыть о нем на пару часов, пока в пустом диалоге не появился трехсекундный кружок: Колина голова на фоне старой каменной улицы, а дальше сообщение:
вернулся на родину, ахахха
не поняла
я в Стамбуле
улетел дороже, чем в первый раз)))
а у тебя тоже вся переписка пропала?
это я удалил
перед границей. пацаны сказали, погранцы шарятся поголовно
не было времени разбираться, а приложение подозрительно сносить, поэтому поудалял чаты
а у меня-то зачем удалил?
да говорю же, не было времени
мало ли куда они залезть могут
может, они мысли твои читают
ахахах
ты не видел, что я тебе писала?
да Вер, я же говорю, не вчитывался
мы на таком нервяке уже сутки
а че там?
просто спрашивала, как ты, переживала сильно
я супер!
Еще кружок – Колина рука гладит черно-белого кота.
а ты один?
с ребятами
Кто такие ребята и есть ли среди ребят женщины? Я поняла, что никогда этого не спрошу и больше не напишу ему, а на случай если он напишет первый, мне нужно забить голову так, чтобы не осталось ни миллиметра пространства на возможный ответ. Коля вышел. Я стала представлять какую-нибудь из них, из ребят: длинные черные волосы, как у бывшей, Тани, джинсы с заниженной талией, садится к нему на колено и, как ведьма, цепляет ногтями завивающуюся, слипшуюся от пота прядь.
Вер, постелить тебе? Ты чего в стену уставилась?
Подташнивает, сказала я и удивилась, как мягко и естественно получается говорить Вике правду.
Мы заказали большую пеперони с сырным бортом, ели ее на кухне за шатающимся советским столиком, я смеялась, а Вика плакала, и потом было наоборот. Мы гуляли с корги – одна у нее, другая у меня, и оказалось, что у братьев-собак могут быть совсем разные характеры. Мы купили мне зубную щетку в «Дикси» и пену для ванны, потому что я ужасно соскучилась по ваннам. Оказалось, уполномоченное абсолютно во всем лицо только к девочкам приходило старым, раздутым, лысым, немощным чудовищем, и только девочек оно своей речью напружинивало. Мальчики видели желтые клыки и клубок змей вместо волос. И каждый, кто смотрел на лицо, обрамленное змеями, обращался в камень. Мальчики, один за другим, включали видеообращение. Мальчики каменели, застывали прямо так, перед экраном, и падали – кто с вилкой в руке, кто с ракеткой для пинг-понга.
Получается, даже если найдется кто-то, кто отрубит ему голову, она продолжит обращать все в камень, а если такую голову спустить с высокой лестницы и дать ей катиться по городу, весь город окаменеет, сказала я, доедая засохший бортик от пиццы.
Поэтому ее надо держать в бункере, ответила Вика и захихикала, а мне захотелось поймать ее смех, аккуратно, как, наверное, ловят бабочек исследователи, чтобы ничего не повредить, подкармливать нектаром и любоваться.
Мы десятками погружали мальчиков в машины, поезда и самолеты, перетягивали их лентами с надписью «хрупкое», чтобы никаких сколов, вешали бирки с особыми указаниями, подписанными их матерями и женами. Каменные глыбы пересекали границы, присылали фотографии, и на первых же фотографиях было видно, как из-под серого рыхлого камня проступает нежная кожа с выгоревшими летом волосками, не успевшими еще смениться на зимние, и с каждым кусочком кожи, который у нас получалось разглядеть, в квартире что-то оттаивало и распускалось. Мы провели так четверо суток. Корги спали, закидывая задние лапы нам на колени, пока Вика не нашла им временный дом. За четыре дня в Викиной квартире с паркетом-елочкой, сломанным шкафом над унитазом и антресолью, в квартире, три поколения наблюдавшей, как меняется мода на обувь, вождей и режимы, наступила настоящая весна, как с картинки из учебника для третьего класса, такой весны здесь еще не было.
Вика стояла на подоконнике и заклеивала деревянные окна скотчем, обычным, прозрачным. У нее были красивые сильные ноги, и резинки носков крепко пережимали лодыжки. Скотч верещал, когда она отматывала очередной кусок.
Скорее бы весь этот ужас закончился, сказала Вика.
Да уж, ответила я, поняла, что впервые за четыре дня соврала ей, и засобиралась домой. Я доехала на трамвае до своей части центра с ощущением, что год провела в детском лагере на берегу моря и очень хочу обратно. Прохожие уже не бежали, но слишком часто оборачивались и внимательно смотрели по сторонам, готовые в любой момент сорваться с места, если услышат гул. Интересно, заметила ли Юлианна, что меня не было. Точно заметил военный – когда я зашла в комнату, он колотил в окно.
Ты что делаешь, спросил он и весь стал зеленый, как форма.
Никого не должны унести молочные реки, ответила я.
Молочные реки несут куда нужно, сказал он, и стол зашатался так, что с него упал пустой бутылек из-под клея.
Я сняла с одеяла пододеяльник и резинками закрепила его с двух сторон на карнизе. Получилась занавеска, которая полностью закрывала окно. Темно-синяя плотная ткань почти не пропускала свет.
О, а я уж думала тебя искать.
В коридоре стояла Юлианна и смотрела на меня издалека.
Сейчас уже время темное, чего ты завешаться решила? Может, все-таки шторы, чего колхозить?
Я разберусь, ответила я и не стала поворачиваться, чтобы узнать, как отреагировала Юлианна, мне это больше неинтересно, у меня свои дела.
Вечером я выключила настольную лампу и спокойно уснула в темноте. По утрам я прямо в кровати, завернутая в оголенное одеяло, открывала чаты и новости – читать их теперь было моей работой, жизнь целых каменных садов, развернувшихся в пробках на границах, зависела от того, сколько я знаю. Мы были ящерками, хозяйками медной горы: направляли, распределяли, показывали, успокаивали. Иногда мы на секунду отворачивались, и какой-нибудь мальчик из южного города каменел до смерти, и мы подкручивались, напружинивались, как в первый день. После самых страшных новостей мы с Викой встречались вживую. Узнали, что очередную границу вот-вот закроют, – через час были в Таврическом. Прочитали, что мало в чем уполномоченные лица собираются разбить палатки приема на кисельные берега прямо в нашем каменном саду, – сидели на Марсовом. Вика обнимала меня не только при встрече и на прощание, но и просто так, постоянно. Я хотела, чтобы это не заканчивалось. Мы читали: гадкое, виновное лицо пообещало, что женщин молочные реки не коснутся.
Я перестала открывать окно, были сильные ветры, а в одну ночь даже град – это военный привязывал на камни записочки и пытался забросить их в мою комнату. Он говорил: «Если сейчас прекратишь, никто не узнает, а продолжишь – никакого тебе колодца омоложения», и я включала в наушниках техно и просила у Вики прислать график дежурства на день.
На работе наконец забыли про визуальные новеллы. По большей части в компании работали молодые парни, и все они срочно что-то решали, куда-то собирались, нескольким я помогла сориентироваться и чувствовала, что на этом мое дело в стартапе выполнено, ничего здесь писать я уже не буду, никаких соблазнительных мышц живота, никаких клыков, впивающихся чуть пониже уха. Я даже думала сказать Вике, что хочу забрать одного корги. Вообще-тоя всегда хотела собаку, но у Кирилла была аллергия, и я думала, что собаки не будет никогда. Я уже представила, как она сгрызет мои кеды и как я научу ее команде «умри», но потом решила, что разлучать двух братьев жестоко, плюс хозяин может однажды перевезти их. Я чувствовала деятельную, задорную злость. Несколько раз Вика писала мне просто так – звала в бар или в кино, говорила, надо отвлекаться, иначе выгорим, я соглашалась и шла, в баре я пила апельсиновый сок, и мне было очень, очень весело, но потом, пытаясь рассмотреть Викин жующий профиль в темноте кинотеатра, я поняла, что все это закончится. Мы в зале не одни. Люди пришли смотреть фильм. Люди снова начнут ходить в театры, на концерты и ездить в Мурманск, чтобы поймать северное сияние. Люди вернутся на место, с которого остановились, довольные, что больше их никто не прервет, – так они будут думать, – а мне возвращаться некуда.
День был не вторником, а просто днем, и я не знала, ушла Юлианна на час или на пятнадцать минут, но все равно пошла к ней в кабинет. Почему-то мне казалось, что все там должно измениться, кресла должны быть перетянуты другой тканью, ковер – стоять в углу свернутым, а за окном не колодец, а гора или поле, но все в кабинете было точно так же, как в последний раз. Я достала из подушки диктофон и поняла, что не хочу класть его обратно, я не хочу больше всех их слушать, я знаю, что они скажут дальше. Я села в кресло Юлианны, чтобы рассказать ей историю.