Смешно. Совсем забыла про результаты. Так ждала, а теперь забыла – телеграм-канал литературного журнала потерялся за тысячей чатов, у Вики их было три тысячи, но она почему-то увидела пост и прислала его мне: «Вера!!!» В списке из девяти выбранных авторов действительно была Вера, и у нее была моя фамилия.
Я тебя обожаю, написала я Вике. Опубликуют в следующем номере, станок отпечатает мои буквы прямо на бумаге, хрустящей, плотной.
Из такой бумаги лягушек делать можно, крикнул военный из-за самодельной занавески. Он брался за любую возможность меня уколоть. Я не поддавалась. Коля не писал – и ладно. Я на всякий случай повторила вслух: «Коля не пишет – и ладно». И ладно. Спасибо, Вика, что рассказала про опен-кол. Да я-то что, это ты написала гениальный текст, скорее бы прочитать. Меня публикуют, мама. Ой, доча, да ты что? О чем рассказ. О жизни и о выборе. Присылай почитать, доча.
Только Юлианне я рассказать не могла, но очень хотела. Мне казалось, она побудет в ужасе неделю, а потом все поймет, так и скажет: «Как я рада, что ты открыто во всем призналась, я сначала тебя возненавидела, а потом до меня дошло, что я на твоем месте делала бы так же. Это даже правильно. Нельзя упускать шансы. Я думала, ты мямля, а ты бойкая девчонка». Мы с Викой праздновали в пельменной на Невском, а потом ходили по городу и слушали интервью в двух парах наушников, продрогли, промокли и почему-то постоянно хотели улыбаться. Пока Вера бегала в «Буше», чтобы пописать, я купила ей большой подсолнух. Дома я залезла в душ и долго мыла голову, играла с шампунем у корней, вспенивала, хлопала, чтобы капли разлетелись, строила башенки на макушке, ставила волосы ирокезом. Я не торопилась открывать глаза. Я знала, что передо мной никого нет, я здесь одна и могу сколько угодно нежиться под водой зажмурившись – это безопасно. Никто меня не поджидает. Еще я знала, что сейчас выйду, завернутая в полотенце, закажу салат и сяду за работу. За нашу с Викой работу, которой становилось все меньше. Зато росла работа в стартапе, мальчики пооживали и теперь писали: «Давайте возвращаться в темп, коллеги». Я не хотела никуда возвращаться и сказала менеджеру Вадиму, что дорабатываю последний месяц.
Ого, а куда ты, спросил он.
Я хотела сказать: какая разница, я дебютировавшая писательница, успевшая дебютировать в среднестатистическом возрасте, который я высчитала по статьям в Википедии, а мое призвание – крепко стоять на ногах в моменты, когда остальных трясет, и помогать им. Потому что я знаю, что это такое – когда тебя трясет, я в этом живу, я привыкла, я могу быть гидом-экскурсоводом в мир тревоги. Разберусь, что делать.
В свободное плаванье, ответила я.
Я так понимаю, предлагать повышение бессмысленно?
Совершенно.
Очень жаль тебя терять, скажи, если передумаешь.
Военный с улицы кричал какие-то гадости, но я даже не разбирала слов. Я наконец-то чувствовала себя правильно и уместно. Я поняла, ради чего были эти месяцы беспокойства и одиночества. Все нашлось, сложилось. Лишняя деталька Лего, оказывается, не лишняя, а самая главная – это верхушка елочки.
Но деталька повисела-повисела наверху, а потом выяснилось, что она бракованная. Было тепло и сухо, даже солнце выходило на пару часов. Мы с Викой ждали кофе и хот-доги, чтобы спуститься к реке и поболтать ногами, – сезон туристических корабликов уже закончился, место у причалов освободилось, теперь там стояли частные катеры и можно было позаглядывать в окошки кают.
Хорошие новости, – сказала Вика, – мы все.
Я ничего не поняла, поэтому она объяснила: экстремальный период закончился, дальше – стандартная работа и дополнительные руки больше не нужны. Я поняла и молчала. Нам отдали кофе с хот-догами, и теперь мы ждали, пока загорится зеленый.
Я что-то не так сказала, спросила Вика и присела, чтобы заглянуть мне в лицо. Я старалась не заплакать. Запищал светофор. Громче их сделали, что ли?
Да нет, наоборот. Хорошо.
Хорошего мало, но как мы справились – это, конечно, премии достойно.
А следующий раз?
Что следующий раз?
Ну, если будет опять. Я держу кулачки, что не будет. Но ты права. В следующий раз в любом случае все иначе получится, не так стихийно, и схемы отработанные уже есть. Короче, можешь расслабиться.
Вика сказала, мне можно расслабиться. Я попыталась расслабиться и почувствовала, как горчица вытекает из булки в мой кулак. Я засунула руку в карман пальто и вытерла ее о подкладку. Мы молча дошли до причала, Вика несколько раз спросила, не холодно ли мне сидеть на камне, и я решилась.
А у вас нет, типа… вакансий?
Каких?
Вода плевалась в камни у нас под ногами. На куст, растущий между тротуаром и дорогой, села ворона и начала громко каркать, со всей силы открывая рот.
Да каких-нибудь. Ты же видишь, я много могу: писать, координировать. Я втянулась делать полезное. Больше не хочу бесполезное. Все эти визуальные новеллы, сценарии к сериальчикам…
Ты же боялась?
Вика жевала, по уголку ее рта стекала большая капля кетчупа, которую хотелось слизнуть. Я вспомнила, что боялась. Я ничего не ответила, и мы помолчали. Ворона продолжала кричать. Потом Вика сказала: «Ты можешь сама волонтерить. Помогать тем, кто тут вынужденно оказался. Я тебе скину чат еще раз. А прямо к нам в организацию мы тех, кто в России живет, больше не берем – опасно. Подставлять никого не хочется».
Но ты же отсюда работаешь?
Вика сама слизнула каплю и дотронулась до меня ледяной рукой, перетянутой потрепанной разноцветной фенечкой: «Я не говорила, да?» Она не говорила. Ни о том, что документы ее в визовом центре и она просто ждет, пока их одобрят, ни о том, что она уже выбрала, какие книги возьмет с собой, а какие раздаст, ни о том, что она уже присмотрела город и район в нем, который станет для нее новой Петроградкой.
Я рискую, но знаешь, когда у этого есть дедлайн и я уверена, что через месяц-два смогу выдохнуть, намного проще.
По пути домой я зашла в канцелярский, купила две баночки клея ПВА разных фирм – некоторые схватываются лучше, и заранее, за пару улиц, спрятала глаза в телефон, чтобы не смотреть на военного. Ночью я долго вертелась, пыталась посчитать, сколько смогу прожить на последнюю зарплату, и придумать, чем зарабатывать дальше, представляла, как оставляю на кухонном столе журнал, открытый на странице с моим рассказом, кровать скрипела, вскрикивала, как старушка, на которую чуть не наехал велосипедист, было жарко и холодно, ворона села на карниз и продолжила кричать, мама сказала, что открыла пекарню и теперь делает пирожки из человеческой печени, мошки выросли в огромных жирных шмелей, откуда мошки, я же выбросила ромашки уже давно, когда только влюбилась в Колю, Коля меня понимал, он просто молодой и глупый, его выиграет та, кто будет с ним терпелива, почему мне не хватило терпения, все потому, что я не могу закрыть глаза без желания сразу же их открыть, я встала и включила настольную лампу, так лучше, я вижу стул, шкаф, стол, и больше ничего здесь нет. На секунду голова заглохла, получилось уснуть, но тут же зазвонил телефон. Девять утра, незнакомый питерский номер. Я почувствовала, что меня вот-вот вырвет, и сбросила. Я продолжала смотреть на телефон, и через минуту он зазвонил снова. Я выключила звук и положила его экраном вниз. Окно задребезжало, потому что в него молотили кулаками.
Я сидела на унитазе и свайпала. Загорелась без света Германия губернатору Илону Маску массированно удалось переломить четыре человека на мосту. Мокрые ступни прилипали к кафелю. Я вышла в коридор и прислушалась: Юлианна возилась в своей комнате. Я встала перед зеркалом и притворилась, что разглядываю лицо, которого совсем не видела. Юлианна вышла одетая, поздоровалась со мной и стала обуваться, а я просто смотрела на нее сверху вниз. Она заметила это, подняла голову и еще раз улыбнулась, сказала: «Классного дня тебе» и ушла. Я села на пол и впервые с зимы разрыдалась не для кого-то, а для одной себя.
Через несколько дней Вадим прислал бумаги, которые нужно было подписать, чтобы досрочно расторгнуть рабочий договор. Я пообещала сделать это и не сделала. Я надевала джинсы, на них – домашние треники, две футболки и толстовку, заворачивалась в шарф и с утра до вечера ходила по городу. Стоило мне остановиться или присесть, даже не дома, а в кофейне или магазине, все внутри начинало прыгать, вибрировать. Если я шла достаточно долго, час или два без перерыва, то чувствовала голод, и тогда я бродила еще час или два, неспособная понять, что я хочу съесть, заходила в сетевую шаверменную и заказывала самую большую шаверму со всеми добавками и картошкой фри, но за первым укусом появлялась мысль и тянула следующую, они разрастались мгновенно, желудок не скручивался, а просто исчезал, не было у меня больше желудка, и снова все вибрировало: стулья, красный пластиковый поднос, мужички в прямых синих джинсах и черных кожаных куртках, забегающие на обед.
Я слушала интервью, трукрайм-подкасты, хроники катастроф. Несколько раз я пыталась читать, но не могла понять, что означают два слова, стоящие рядом, и тем более собрать их в строчку. Я вспомнила про Алсу и ее списки и стала составлять такие же: по хештегам я нашла не только тех, кто болеет раком, но и людей с редкими генетическими заболеваниями. Они крепились, снимали ободряющие видео под трендовую музыку, рассказывали истории диагнозов, обнимали матерей и фотографировали пухлые букеты цветов. Я уселась в них, как в кресло в кабинете Юлианны. Один раз я попыталась туда зайти и что-то рассказать, но обнаружила, что просто брожу туда-сюда и жду, пока Юлианна придет и найдет меня. В тот же день, читая пост девушки по имени Агата о втором этапе химиотерапии, я вспомнила про свою родинку в баночке для анализов и хотела позвонить или написать в клинику, но не смогла и к вечеру решила, что результаты исследования сообщают только тем, у кого они плохие. Я не прочитала ни одного Викиного сообщения – ни с вопросами, ни с предложениями, но она продолжала присылать их каждый день. Я снова считала людей на улицах и снова недосчитывалась миллионов. Когда подкасты закончились, я расковыряла диктофон и достала оттуда последние записи. Интереснее всего мне была Алсу, я хотела услышать, что у нее все еще хуже, мы же всегда были вместе, рука об руку, нос к носу, мы как сестры. Услышав ее голос в наушниках, я поняла, что смогу поесть, и заказала в первом попавшемся кафе куриную котлету с пюре. Это была самая вкусная котлета в моей жизни. Я жевала и удивлялась, как по-новому звучит Алсу, не говорит, а рассказывает наизусть древнегреческую поэму. Тот, позволявший чужим женщинам оставлять волосы в душевом сливе в их квартире, убеждавший ее, что она все придумывает и никто никогда ее не полюбит, был никаким не злодеем, а обычным мальчиком и, как все мальчики, окаменел и уехал, а Алсу остала