Мы просто поболтаем, сказал военный.
Я знаю, ответила я.
Это правда, что вы украли наших мальчиков, спросил он.
Я думала, мы давно на «ты», ответила я.
Как тебя зовут, спросила я.
Я буду только спрашивать и не буду отвечать, ответил он и засмеялся.
Ты делаешь вкусный кофе, сказал он.
И все-таки, сказала я.
И все-таки почему ты погружала наших окаменелых мальчиков в машины, почему ты считаешь, что там наши мальчики нужнее, чем тут, спросил он. А я не хотела отвечать, пока не узнаю его имени, и тогда он сказал: «Меня зовут на К». А я подумала, что это остроумно и еще что его зовут Костя. Я спросила: «Можно я буду называть вас Костик?» – и он ответил: «Мы же на „ты“». И тогда я спросила: «А там – это где?» Там – это везде, где не здесь, почему ты думаешь, что наши мальчики нужнее везде, где не здесь, что они там будут делать и кому они там нужны. Да, Костик, ты прав, я помню снег и помню Сибирь, я из Сибири, адрес регистрации такой-то. Ты перепутала номер дома и номер квартиры. Это правда, но я хорошо помню маму, у нее холодные сухие руки, так редко бывает: одновременно сухие и холодные, у нее длинные пальцы. Костик, это ее кремировали? Мою маму кремировали? Нет, хотя ты и расколдовывала наших мальчиков, а теперь они сидят непонятно где и у них нет денег, единства и родины, раньше это были мальчики из цельного камня, а теперь расслоились, как твоя лягушка, это мой вопрос: почему ты взяла такую ответственность, я повторяю вопрос: почему ты взяла такую ответственность. Потому что, господин следователь, папа учил меня водить машину на заброшенной взлетной полосе и говорил, что у меня все получится, там была ровная длинная асфальтированная дорога, а по бокам – поля, и нестрашно, если руль случайно повернется не туда, потому что никакого «не туда» не существует. Меня зовут Костик. А меня зовут Вера. Очень приятно, Вера, я вас издалека заметил, что у вас в наушниках? Что такими добрыми аккуратными ушками слушает такая славная девчушка? Я слушаю, как дети играют в прятки и один из них считает до десяти, чтобы все слышали и успели спрятаться. Один, два, три, четыре, пять, шесть. Дальше не помню. Пытаюсь вспомнить по считалочке и не могу. Мы с мамой так учили дни недели: представь школьный дневник, Вера, каждый квадратик, что там написано? «Плохо вела себя на уроке, вертелась». Не переводи тему, красавица, ты делаешь очень вкусный кофе. Простите, господин следователь, я остановилась на том, что, если даже и свернуть случайно с асфальтированной дороги на траву, на ней останутся такие симпатичные следы от колес внедорожника, что потом можно выйти и полюбоваться: я не доставала до педалей, поэтому сидела у папы на коленках, это сейчас я понимаю, что он меня страховал, придерживал руль, но тогда верила, что я все сама, я хочу обнять папу, мне кажется, он единственный знал про шмеля, но мы никогда об этом не говорили, мы никогда особенно не говорили, все как у всех, вы же знаете, школа, оценки, что делаешь на выходных, я смотрю на тебя и начинаю вспоминать, в какой момент появился шмель, мы во дворе играли в цветного короля большой толпой. Я не могу вспомнить, кто там был, кроме мальчика с пухлыми румяными щеками, интересно, где сейчас этот мальчик. Ты помогла ему уехать? Нет, ему это не нужно, с пухлыми румяными щеками обещают не брать, они нужны здесь, у нас, в игре в середине дороги проводится граница, выбирается цвет, и на ком этот цвет есть, тот может просто так границу перейти, а на ком нет, должен перебегать, и его будет ловить ведущий, на мне было все синее, я не помню, почему на мне было все синее, но помню, как сосед Саша в инвалидном кресле наблюдал за нашей игрой и смеялся, а меня мама должна была позвать из окна, потому что делала мясо по-французски, она его часто готовила, потому что я плохо ела все, кроме него, и когда сыр схватится корочкой, она должна была кричать, чтобы я пришла ужинать, я думала, что мне очень повезло, потому что первым же цветом выпал синий и я спокойно перешла через границу, а потом оказалось, что у мамы аппендицит, и за ней приехала скорая, и мясо забыли выключить, и оно сгорело, не отделишь сыр от лука и свинины, все одним черным угольком, я хорошо помню, как шмель тогда мне сказал, что она умрет, а я не хотела его слушать, я хотела сделать из мамы ледяную фигурку и разбить, чтобы она никому не досталась, я тогда еще не знала, что шмелей, оказывается, привлекает синий цвет, если рядом два человека – один в синем, а другой нет, шмель вероятнее укусит синего, вот почему он привязался тогда, все просто, почему тебя так смешит слово синий, Костик, как же я буду без шмеля, господин следователь, вы из полиции? Нет, я из детского сада номер тридцать три, куда тебя не взяли, потому что очередь была на три года вперед, это был единственный садик в городе, где с самого начала учили английскому, родители верили, что дети схватят язык с четырех лет, потом схватят чемодан, документы и уедут, а тебя в тот садик не взяли, и английский ты начала учить с какого, напомни, с пятого класса, и все равно вляпалась: помогала уезжать нашим мальчикам, а ведь некоторые из них и простейших фраз не знают, как попросить о помощи, как сказать: я это не ем, а то не пью, несите мне мясо по-французски. Извини меня, прости, Костик, я утаивала честный ответ, потому что не хотела его говорить, а теперь скажу. Я сидела за рулем на папиных коленях и представляла что тоже буду курить толстые сигареты красный бонд а теперь я не могу курить потому что мне сразу хочется кашлять Может показаться врачу Я уже ходила он сказал со мной не все в порядке Вернись к ответу Я расколдовывала мальчиков потому что это такие же мальчики как мой папа Очень удобно сидеть на коленях у папы ты как бы проваливаешься внутрь и зажата с двух сторон точно так же можно сидеть на коленях у всех этих мальчиков которые теперь там а не тут Что же ты наделала Я делала то что считала нужным если их заберут то заберут и папу а если папу заберут то потом доберутся до мамы помнишь мы это обсуждали давно еще в ту другую войну кстати что это была за война это другая война разве бывает другая война если война это асфальтированная заброшенная взлетная полоса и даже если случайно с нее свернуть ничего страшного не случится никуда ты не денешься она всегда в поле зрения кроме нее ничего нет ты всегда сможешь накатавшись по травке вернуться обратно в колею на свою добрую милую понятную асфальтированную полосу все так вера но ты понимаешь что я обратно не хочу спросила вера не понимаю ответил Костик
Вера одним глотком допила кофе из чашки военного. Соль-вода, соль-вода, не укусишь никогда, соль-вода, соль-вода, сказала Вера, и во рту у нее пересохло.
Военный постучал по каске три раза, но она была не деревянной, а пластиковой, поэтому у него ничего не вышло.
На кровати лежали комки пыли. Вера смахнула их и осталась одна. Она хотела дождаться Юлианну, но потом поняла, что Юлианна никогда не придет. Вера сняла пальто, вытащила из кармана коробочку, достала одну таблетку и японским ножом разрезала ее надвое, как говорил психиатр с круглыми ягодицами. Одну половинку Вера положила обратно в блистер, другую – в рот, проглотила и стала ждать, пока сбудется все, о чем она когда-либо могла мечтать. Через пятнадцать минут намокли и похолодели руки. Закружилась голова. Знакомо зашевелилось в желудке.
Через двадцать три минуты Вера блевала в начищенный Юлианной унитаз, куда она вчера вылила двести миллилитров заговоренной на любовь воды. В рвоте чувствовался одновременно вкус брусничного морса, свиного фарша и торта «Наполеон». Вера смыла. Пара брызг прилетела ей в лицо. Она попыталась встать, но ничего не вышло. Вера блевала и чувствовала, как выблевывает из себя все, о чем когда-либо могла мечтать. Вера выблевала весь кофе, выпитый за полгода, купленное Колей крафтовое пиво, Кириллов китайский чай, Вера выблевала каждый сырный бортик и пучки короткой шерсти корги, рыжие Викины волосы, жаренную на оливковом масле лапшу соба, сосиски и тесто. Вера останавливалась, чтобы подышать, и блевала снова. Никто не знал, откуда в ней столько места. Она блевала сообщениями, которые хотела отправить маме, но не отправила, сгрызенными с ладоней мозолями, шипением отцовской минералки, сухим чебуреком, съеденным на станции под Красноярском, вступительными экзаменами на факультет журналистики, списком литературы, списком преподавателей, списком дополнительных дисциплин, паролями для восстановления паролей, правилами деловой переписки, новыми статьями конституции. Вера блевала двадцать четыре года и шесть месяцев, то есть всю свою жизнь, пока в ней не осталось ничего, кроме шмеля. Он ухватился шестью лапками за стенку желудка и ждал, пока все пройдет.
Держась за стены и прикрывая глаза, потому что свет больно бил в них, будто она десятилетие провела в темной пещере, Вера вернулась в комнату и нашла телефон. Оставался один процент зарядки, и сенсор откликался не с первого раза. Вдавливая пальцы в экран, Вера написала в пустой диалог в Вотсапе: «Юрий, здравствуйте! Таблетки, кажется, не подошли». Телефон показал на прощание заставку и отключился.