Я вспомнила о бабушке с белыми волосами. Когда я стала превращаться в подростка, у нее заболели ноги и она перестала ездить в далекую страну. Ей только звонили каждый день внуки – и рассказывали, чему научились в школе, а акцент их становился все сильнее и сильнее. На стену в спальне бабушка наклеила огромную фотообоину с видом одного из городов этой страны. Я старалась не заходить туда – это напоминало мне, что даже в больной бабушке есть что-то, до чего я не могу дотянуться. Когда я подходила к ее дому, становилось трудно дышать. Я смотрела, как она режет лимон тем же ножом, которым только что резала лук. Она спрашивала, появилась ли у меня в этом учебном году химия. Я пила черный чай с луковым привкусом, одну чашку, вторую, но это не помогало – что-то застревало в горле.
Когда на тринадцатый день рождения бабушка подарила мне керамическую куклу с каштановыми кудрями, я смотрела на нее весь путь домой, а следующие две ночи кукла смотрела на меня. Я уговаривала себя так же, как сейчас: уже не ребенок, это просто выдумки, это просто мысли, это подло и нечестно, так с бабушкой нельзя. На третий день я засунула ее в школьный рюкзак и выкинула на помойку в соседнем дворе, закопав под строительный мусор. Я смотрела в черную доску на уроке физики и представляла: вывалится нога, кто-нибудь из старушек пойдет мимо, увидит, потянет, узнает, расскажет. Бабушка меня возненавидит. Заклятие будет еще сильнее. Маме я сказала, что куклы не видела. Мама улыбнулась: «Магия какая-то».
Пожилой таксист внимательно слушал, как трое мужчин обсуждают зерновую сделку. Он посмотрел на меня в зеркало, прищурился и сказал: «Вот же!» Я бездумно покачала головой. Он сказал: «Ужас, что творят. Двадцать первый век на дворе, девушка. Двадцать первый век!» Я хотела, чтобы он почувствовал, что я поддерживаю его, что он не одинок, но ответила: «Да уж». Таксист надулся. У парадной он помог достать из багажника пакеты. Я подождала, пока он уедет, зашла в арку, где стояли мусорные контейнеры, и поставила пакеты рядом с ними, забрав только диктофон, электронную читалку, кружку и несколько трусов. Я успокоила себя: пакеты, наполненные вещами, видно издалека, и кто-то, кому они нужны, обязательно их заметит и заберет.
В круглосуточном продуктовом я купила растворимое пюре, пачку копченых сосисок и батарейки. Я вставила их в диктофон, пока поднималась по лестнице, попыталась включить его, но ничего не произошло. Оказалось, одну из батареек нужно перевернуть. Экранчик загорелся, я нажала на кнопку записи, сказала: «Привет, я не верю, что это делаю» и несколько раз послушала сама себя: «Привет, я не верю, что это делаю, привет, я не верю, что это делаю». В квартире было тихо и темно. Чтобы не растерять уверенности, я быстро сняла кеды, надавив носком на пятку, прислушалась, чтобы убедиться, что Юлианна точно спит, зашла в кабинет, включила фонарик на телефоне, осмотрелась, засунула диктофон в середину подушки, в пух или синтепон, я не знаю, как это правильно называется, посмотрела на свое отражение в окне и подумала: хороший бы получился фотопроект, если бы кто-то снимал портреты преступников сразу после совершения преступления, выключила фонарик, аккуратно закрыла дверь, разделась, бросив одежду на пол, и легла под одеяло. Я пролистала список чатов в Телеграме и написала маме: «Спишь?» У мамы плюс четыре к питерскому времени, почти утро, она была в сети несколько часов назад. Я убрала телефон под подушку и закрыла глаза. Я слышала только, как билось сердце, как кровь проходила через него и растекалась повсюду, как урчало в животе, и больше ничего, ничего из того, что происходило за пределами меня, не слышала.
Меняют детскую площадку, сказала мама.
Я не успела еще проснуться и о чем-нибудь подумать, поэтому разговаривать с ней было спокойно. Не знаю, чего я вчера от нее хотела, но она и не спрашивала, просто говорила.
Помнишь, качель была, Сонька на ней голову разбила. Убирают наконец-то, удивительно вообще, что она столько лет простояла.
Я всегда боялась этих качелей. Они единственные на несколько дворов прокручивались вокруг оси, и на них можно было делать «солнышко». Нужно было поджать ноги под сидушку, крепко держаться руками за поручни и прижиматься к спинке, но мои ладони всегда были мокрыми, я представляла, как на первом же круге соскальзываю вниз, макушкой в землю, и моя шея сжимается, как игрушечная пружинка, а потом качели прилетают по позвоночнику, и мама говорит: «Верун, маленький, как же ты, ну хоть не расшиблась», и улыбается, даже теперь – улыбается, либо чтобы подбодрить, либо потому что не понимает по-настоящему, что произошло. Когда ребята собирались делать «солнышко», я врала, что мне пора домой, и уходила.
Нормальная штука, тысячу раз на ней так кружилась, и ничего, зачем-то сказала я.
Ой, хорошо, что не расшиблась. Как Кирилл?
Мне казалось, что в маминой голове есть облако тем, которые всплывают случайным образом и превращаются в слова, а она просто наблюдает за этим со стороны точно так же, как я, и точно так же не знает, что выпадет дальше. Хотелось поговорить обо всем на свете, рассказать про развод и услышать, что она это не одобряет, рассказать, что света с улицы перестало хватать и я сплю с включенной настольной лампой, прикрывая глаза ладонью, – чтобы у меня темно, а снаружи светло, рассказать про диктофон. Блядь. Диктофон.
Все так же, много работает. Мам, как думаешь, могут просто так волосы начать выпадать?
Конечно, Верун, это часто бывает, конечно. Особенно после ковида. Ты же болела? У меня есть клиентка, даже две, у них…
За окном пронеслась скорая с сиреной, и когда она уехала, вой остался. Мама воодушевилась и заговорила о травах, магнии и витамине Д, о цикле жизни волосяного фолликула, а потом вдруг переключилась на свою поездку в Москву – в поезде ехать было сначала интересно, потом скучно, нашла на учебе новую подружку, она скоро выходит замуж, и маму уже пригласили на свадьбу, платье сама себе сошьет, уже раскроила, вспомнила, как любит это, нашла старые журналы. Я помнила стопку «Бурды» на полке рядом с телевизором – сначала к ней ни в коем случае нельзя было прикасаться, даже листать, а потом мама вдруг сказала: «Посмотри, нужно тебе здесь что-нибудь, я выкидывать собираюсь», и я сказала, что мне нужно все, и долго вырезала оттуда платья и брюки для бумажных кукол.
Мам, мам, мне надо бежать уже, собираться, у меня дела.
Ты спортом совсем не занимаешься?
Я много хожу. Я побегу, мам, ладно?
Обязательно нужно, ты же перед компьютером целый день, это все связано – гормоны, мышцы, волосы.
Она всегда это делала, водила по кругу, затягивала на новый виток разговора, но, я уверена, никогда не специально. После того как мы попрощались по-настоящему, мама замолчала, но не сбросила. Я слышала, как она дышит в трубку. Мне всегда было интересно, сколько можно так провисеть. И еще было интересно, о чем она сейчас думает, тоже проверяет меня или занимается своими делами, забыв, что держит возле уха телефон. Я смотрела, как на экране копятся секунды звонка. Через тридцать не выдержала и сбросила. Я запомнила мамины слова: «У Зои такой волосопад был, что утром вставала, а на подушке половина головы». Моя подушка была чистой.
За дверью кабинета Юлианны тоже говорили про волосы. Сегодня среда, у нее сессии с утра до вечера. Девушка уже знакомым мне голосом жаловалась: «Собирала белые волосы по квартире, знаешь, по одному, он говорил, это коллега приходила, а недавно решила почистить слив – а там их куча. В сливе, в душе, ты понимаешь?» Девушка начала хлюпать. Я подумала, интересно, держит ли она сейчас подушку в руках, может, сжимает ее, или обнимает, или подложила под локоть, почти легла на желтое кресло. И плачет, потому что знает, что ей изменяют, но верит, что это знание еще не конец и Юлианна сейчас скажет: «У этого есть другое объяснение», и они вместе его придумают, и оно превратится в рекламный преролл с Ютуба, который заедает в голове так утвердительно и четко, что сомневаться в нем не получается. Но я ничего больше не слышала, потому что вернулась в комнату, сняла постельное белье и забросила его в стиральную машинку, залив туда порошок Юлианны, – свой я все никак не могла купить, но сегодня обязательно куплю, наступает новый период, теперь точно спокойный, последовательный: я буду раньше вставать, мыться в тишине, много думать, потому что, чтобы что-нибудь придумать, нужно много думать, я отпишусь от лишнего, потому что, если случится что-то важное, я и так об этом узнаю, а остальное мне не нужно. Я посмотрела в зеркало и показалась себе красивой. Меня подташнивало от предвкушения, а еще потому, что я давно ничего не ела.
Шли дожди. Били грозы. Солнце выходило, и появлялась яркая двойная радуга, а потом небо снова затягивало, начинался гром, ветер ломал деревья. Питер делал сальто, вытаскивал цветные платочки из рукава, будто хотел показать всем уехавшим, что они потеряли. Я считала людей на улицах. Не всех, а только молодых. Мне было интересно, сколько осталось тех, с кем я могу дружить. Я сбивалась на сотом или сто двадцатом и успокаивалась – это много людей, целая школьная параллель. Вика писала каждую неделю и звала то на ретроспективу Годара, то на сплав по горной реке где-то в Ленинградской области, она, видимо, была уверена, что мне одиноко и меня нужно поддержать, растормошить, но я каждый раз отвечала, что работаю, а она почему-то не обижалась и продолжала писать. Я правда много работала.
Первые аудио с диктофона я выгрузила через пару дней, чтобы он не успел разрядиться. Юлианны не было дома, я смело и неторопливо зашла в кабинет, будто теперь у меня было на это право. Я достала диктофон и обрадовалась: запись шла. Все это время. Никто ничего не заметил, никто ничего случайно не нажал. Я перекинула файл на компьютер, почистила карту памяти, на всякий случай вставила новые батарейки и вернула диктофон на место. Смешно, что я считаю это его местом. Я улыбнулась сама себе в отражении в окне, но получилось жутко. Мне хотелось, чтобы Юлианна застукала меня прямо сейчас и все остановила, но она вернулась к вечеру, за десять минут до того, как пришел на сессию парень с коровьими глазами, я поздоровалась с ним, и его лицо немного расплылось, затроилось, когда я поняла, что узнаю, о чем они будут сегодня говорить, и узнаю, правда ли его обижали в школе. Эти записи были лучше трукрайм-подкастов.