Я стала различать клиентов Юлианны по голосам. Они рассказывали о беременностях, ради которых приходится отказываться от антидепрессантов, о случайных увлечениях, которым не находится места, о чувстве долга и аллергиях, из-за которых приходится выбирать между котами и отношениями. Была та женщина, которая боялась лифтов, она каждую сессию говорила только об этом, люди, оказывается, сталкиваются с лифтами почти каждый день, я не знала, кем она работает, какие у нее отношения с родителями и есть ли у нее партнер, зато знала, что она ходит в офис и там есть лифт, а еще лифт есть в доме, где она живет, поэтому она хочет продать квартиру и купить другую, на первом, втором или третьем этаже, но фобия кажется ей недостаточным, глупым поводом, хотя занимает все мысли. Люди говорили правду. Иногда нестройную, нелогичную, кто-то очевидно хотел выглядеть лучше, чем он есть, впечатлить Юлианну, но это было готовым материалом – люди сами рисовали сеттинг, добавляли детали и второстепенных персонажей, и я им верила, это оказалось намного проще, чем верить себе.
Парень с коровьими глазами не упоминал школу и вообще всегда говорил о разном, рассказывал о погоде и новостях, много шутил, будто писал в Твиттер. Однажды он сказал: «Прикиньте, какой Кафка, вчера в Москве ураган был, деревья падали, и убило только одного человека – мужика на Киевской улице», а потом засмеялся, и я поняла, что тоже смеюсь, я переслушала этот момент несколько раз, чтобы узнать, смеялась ли хотя бы немного Юлианна, но ее совсем не было слышно. Мне стало интересно, улыбается ли она на сессиях так же, как улыбается мне, я пожалела, что у меня был только диктофон, а не камера. Так, наверное, получаются маньяки – переступают черту, а за ней выясняют, что все не так уж и страшно, и им становится этого мало.
Девушка, которая достала из слива кучу белых волос, занималась дважды в неделю, я часто пересекалась с ней, иногда специально выходила из комнаты, если слышала, что она в коридоре, – у нее было аккуратное лицо, похожее по форме на каштан, и круглые румяные щеки, хотелось укусить за них, погладить ее по голове, перешагнуть дистанцию, которую держала с ней Юлианна, и сказать: «Господи, да посмотри на себя». Посмотри, какая ты, ты заказываешь кофе на бегу, а бариста потом целый день о тебе вспоминает, вот настолько ты красивая, ты уходишь, а в квартире еще полдня пахнет летом. Вместо этого я слушала: они с мужем договорились вместе бросить курить, и она честно не курила, а от него постоянно пахло сигаретами, пахло и пахло, и она его спрашивала, курил ли он, а он говорил, что ей кажется, и тогда она умоляла признаться, говорила, что все остальное неважно, просто ей нужно понять, что она не сумасшедшая, что у нее нет галлюцинаций, что ее вселенные не раздвоились, но он отвечал, что она все придумала, и продолжал приносить домой запах дыма. Я записала эту историю, немного причесала, добавила неправдоподобных деталей и отправила под заголовком «Вакансия сценарист визуальных новелл» вместе с мотивационным письмом, в котором сказала, что интересуюсь не только драматургией, но и психологией, что, получается, правда.
Меня взяли. Расхвалили на собеседовании, сказали, что история захватывающая и реалистичная, для хорошего триллера, и не задали совсем никаких вопросов, кроме: «На какую сумму рассчитываете?» Я не знала, что отвечать, потому что не верила, что мне вообще будут за такое платить, а еще подумала, что если попросить мало, то работать будет спокойно, я всегда буду слегка в обиде, что меня недооценивают, а поэтому, даже если я что-то сделаю не так, ничего страшного не случится. Если попросить много, я буду без конца примеряться, хватает ли меня на эти деньги. Я несколько раз проговорила про себя фразу, которую хочу сказать, и резко провалилась вниз, будто пропустила ступеньку: попросила много. Менеджер замялся на секундочку, и я подумала, что он сейчас сбросит звонок, но потом он улыбнулся и сказал: «Хорошо, это нам подходит, мы, честно сказать, очень впечатлены вашим тестовым», а я слышала его как из-под воды, потому что в голове стучало и клокотало.
Я слышала плачущего мужчину. У него был взрослый голос, и мне стало интересно, как он выглядит, он мало рассказывал о себе и много о родителях: отец тосковал на пенсии, пытался кататься на лыжах, высаживал редкие сорта помидоров, ездил на рыбалку, но ничем не впечатлялся, вечно жаловался, что спина болит или колени, а теперь воскрес, добровольно уехал «туда». Мужчина говорил: «Я не верил, думал, шутит, а когда понял, что не шутит, все равно не поверил, потому что старый, вы извините, но старый же, не возьмут. Взяли». Он говорил, что воскрес не только отец, но и их с матерью брак, – она вдруг тоже подобралась, взбодрилась, раньше ворчала на него, находила, к чему придраться, даже когда помидорами занимался, а тут поддержала, сумку собрала, вступила в какие-то группы, чаты, подружек нашла. Я подумала, что понимаю обоих: они стали наконец по-настоящему кому-то нужны, увидели большую задачу, сверхзадачу, с которой без них якобы не справятся, а оценивать эту задачу, темная она или светлая, строит она или разрушает, не было времени, нужно брать, пока дают. Наверное, я точно так же согласилась на брак с Кириллом – почувствовала, что меня приняли в большую систему, дали шанс стать своей и торопили, как телефонные мошенники: сейчас или никогда, а анализировать будешь потом.
Я теперь зарабатывала много, много денег, намного больше, чем когда-либо до этого, я теперь могла съехать от Юлианны в отдельную квартиру, но, конечно, не хотела. Я сказала Лидии, что больше не могу вести ее проект. Я ждала, что она торопливо удалит меня из всех аккаунтов, потому что давно была недовольна, но у нее намокли глаза, и она сказала: «Может, порекомендуешь мне кого-то такого же хорошенького, как ты?» Оказывается, я была хорошенькой. Я пообещала поискать кого-нибудь, попрощалась с ней, пожелав удачи в Турции, где они с мужем собирались продавать картины, и навсегда забыла, что была Лидия, был мох и было время, когда меня волновали алгоритмы Инстаграма[5]. Я заставляла себя вставать рано, по первому будильнику, поэтому почти без проблем вырубалась по ночам, мыла голову через день, часто расчесывалась и не проверяла после этого расческу, жарила яичницу с помидорами и сосисками, ела за кухонным столом, выбросила все дырявые носки и пустые пачки из-под молока. Внутри меня беззвучно маршировали солдаты. Четко по команде поворачивались, вытягивались, перестраивались, делали все, что я им говорила, не издавая при этом никакого шума, потому что рядом с ними в кроватке спал младенец, которого нельзя было тревожить. Я писала только по работе, но это было временно, истории копи-лись, я выписывала самое интересное, я уже знала, что с этим делать.
Плачущий мужчина на новой аудиозаписи сказал: «Отец неделю не выходит на связь». Еще он сказал: «Мать держится, никогда ее такой крепкой не видел, она пережить не могла, когда кошка на даче ушла, месяц ничего не ела, а тут». Я заходила в случайные магазины и покупала одежду, разноцветные пластиковые кольца, бисерные ожерелья и браслеты, носки с вышивками, на мне теперь было по пять цветов за раз, и я останавливалась напротив витрин, чтобы себя рассмотреть. Я отписалась от всех новостных каналов, почти перестала свайпать, но иногда заходила узнать, что происходит в интернете, а там говорили: «Нужно в первую очередь надевать маску на себя», и я кивала. Вика рассказывала о своем волонтерстве, подробно и спокойно, не пытаясь ничего сглаживать ради своей безопасности – она в ней не сомневалась: есть женщина с дочкой, у них – маленькая собака, мы нашли им временное жилье, а теперь они уехали в Польшу; за неделю собрали деньги, чтобы купить десять больших чемоданов. Я скрыла ее сторис. Яна фотографировала шведские булки с корицей и одногруппников в языковой школе, рассказывала, как привыкает к тому, что в домовую прачечную нужно записываться заранее, восхищалась радужным флагом на здании мэрии. Ее сторис я тоже скрыла. Хотелось кому-нибудь себя показать. Всех мыслей в голове было поровну. Ни одна не ввинчивалась в меня глубже, чем другие, я легко переключалась между ними, я много думала о работе, а потом не ходила, а гуляла, не оглядывалась, а смотрела по сторонам. И все было по-настоящему тихим, только сопел младенец, раскинув руки, и можно было видеть, как поднимается его выпуклый живот. Иногда я специально обувалась подольше, чтобы Юлианна обратила внимание, в каком виде я выхожу из дома, и сказала: «Тебя прямо не узнать! Крылья распускаются». Но Юлианна не использовала таких выражений, она улыбалась и молчала.
Говорил Кирилл. Много и не о том: про сериал, который сейчас снимает, про козлов, которые рубят его идеи, про ремонт у соседей сверху и про лучшего друга Диму, который недавно приехал в Питер на пару недель, за визой, но увидел, что все здесь не так, как он себе представлял, никаких жутких флагов на улицах, никаких патрулей, по локоть запускающих руку тебе в голову, и остался, снял двухэтажную квартиру на Ваське. Мы сидели на лавочке в парке на Чернышевской, пили кофе, я ела круассан с шоколадом, а между нами лежало свежее свидетельство о разводе, которое выдали в ЗАГСе полчаса назад. Сзади дети кидали друг другу мяч, играли в «съедобное – несъедобное». Яблоко, макароны, креветка, пластилин, попался. Они визгливо рассмеялись, и все мое тело сковало мурашками, будто я нырнула в холодное озеро. Я похвасталась Кириллу новой работой.
Ты не увлекайся, главное, засосет, ответил он.
А что плохого?
Манки-джоб. Фанфики писать для девочек. Ты же можешь думать по-настоящему, а так сядешь на эту денежную иглу.
Я разозлилась, но задумалась. Кру-у-угом. Что-то пошло не так у одного солдата, следом замешкались остальные. Строй пошатнулся. Ребенок закопошился в кроватке, перевернулся на бок, скомкался. Кирилл был веселым и расслабленным и ни разу за разговор не назвал меня булкой, только по имени.