Эбби и Джастин были оба чистоплотны, но каждый на свой манер. Эбби любила безделушки – крохотная алебастровая вазочка с букетиком фиалок, хрустальный подсвечник, жестянка из-под конфет с губастой египтяночкой на крышке, все вычищено до блеска, – и обожала яркие краски; занавески у нее были сшиты из лоскутков – алая парча, хлопок с узором из колокольчиков, тонкое кружево, – и дырки на линялых обоях тоже заклеены лоскутками. Уютно, своеобразно и сказочно, будто в норке у какого-нибудь лесного существа из детских книжек, что носит чепец с оборками и печет пироги с повидлом.
Джастин, как ни странно, оказался минималистом. Возле ночного столика у него лежали книги, ксерокопии и рукописи, на двери он развесил фотографии всей компании – аккуратно, по хронологии, – а в целом все было чисто, строго, по-деловому: белые простыни, белые занавески, темная деревянная мебель, отполированная до блеска, в комоде рядком лежат носки, на нижней полке шкафа – начищенные туфли. В комнате витал еле уловимый аромат, хвойный, мужественный.
Ни в одной из спален ничего подозрительного я не заметила, но во всех трех было что-то общее, тревожащее. Я не сразу сообразила, в чем дело. Стоя на четвереньках, я по-воровски заглядывала под кровать Джастина (пусто, даже пыли нет), и тут до меня дошло: во всех комнатах обосновались надолго. Мне никогда не приходилось жить там, где можно рисовать на обоях или что-то наклеить на стены, – мои тетя с дядей, возможно, не возражали бы, но их дом из тех, где ходишь на цыпочках и подобные мысли не закрадываются, а все, у кого я снимала жилье, вели себя так, будто сдают шедевр Фрэнка Ллойда Райта[13]; нынешнего хозяина я несколько месяцев убеждала, что квартира не упадет в цене, если стены перекрасить из тошнотворного бананово-желтого в белый, а психоделический коврик отправить в сарай. Я всегда легко с этим мирилась, но здесь, среди этого разгула домовитости, – я бы тоже не против расписать стены, Сэм здорово рисует – мне вдруг подумалось: все-таки это дикость – жить на птичьих правах у чужих и на все спрашивать разрешения, как маленькая.
Верхний этаж – моя спальня, спальня Дэниэла и еще две нежилые комнаты. В той, что рядом со спальней Дэниэла, свалена, как после землетрясения, старая мебель: серо-бурые стулья-недомерки, на которых явно никто никогда не сидел, шкаф-витрина, будто заблеванный рококо-завитушками, и много чего еще. Кое-что отсюда явно вынесли после переезда, чтобы обставить другие комнаты, об этом говорили пустые места, прорехи в пыли. То, что осталось, было затянуто толстым, липким слоем пыли. В комнате рядом с моей тоже лишь всякая рухлядь (треснувшая каменная грелка, зеленые резиновые сапоги в корке грязи, изъеденная мышами тканая подушка с цветами и оленями) да шаткие груды картонных коробок и старых кожаных чемоданов. Не так давно кто-то начал все это разбирать – на пыльных крышках чемоданов пестрели отпечатки, один даже оттерли почти дочиста, кое-где виднелись таинственные контуры унесенных вещей. На пыльных половицах темнели следы обуви.
Если нужно что-то спрятать – орудие убийства, улику, предмет антиквариата, – лучше места не придумаешь. Я заглянула во все чемоданы, которые кто-то до меня открывал, стараясь на всякий случай не смазать отпечатки пальцев, но они оказались доверху набиты листами бумаги с чернильными каракулями. Видимо, кто-то – наверное, дядя Саймон – пытался увековечить историю семьи Марч, с незапамятных времен. Род Марчей оказался древним – первое упоминание датировалось 1734 годом, – однако ничем интересным они не занимались, только женились, покупали иногда лошадей да потихоньку проедали состояние.
Комната Дэниэла оказалась заперта. У Фрэнка я научилась многому, в том числе вскрывать замки, и этот на вид казался простым, но из-за дневника я уже была на взводе, а наткнувшись на запертую дверь, еще больше разнервничалась. Ведь неоткуда знать, всегда ли Дэниэл запирает комнату или сделал это из-за меня. Не иначе как засаду мне устроил – натянул волосок на дверной косяк или поставил под дверь стакан воды, – и стоит мне зайти, сразу себя выдам.
Комнату Лекси я оставила напоследок – ее уже обыскали, но хорошо бы еще раз пройтись самой. Лекси ничего не хранила, это вам не дядюшка Саймон. Порядок в комнате далеко не образцовый – книги на полках не стоят рядком, а валяются, в шкафу груды одежды, под кроватью три пачки из-под сигарет, надкусанный шоколадный батончик и скомканная страница с заметками о “Городке” Шарлотты Бронте, – но и захламленной комнату не назовешь, слишком мало там вещей. Ни безделушек, ни старых билетов, ни открыток, ни засушенных цветов, ни фотографий; на память она хранила только видео с телефона. Я пролистала все книги, вывернула все карманы, но ничего нового не узнала.
Впрочем, дух постоянства чувствовался и здесь. Лекси экспериментировала с красками на стене у кровати: охра, цвет увядшей розы, бирюзовый. И снова меня кольнула зависть. “Черт бы тебя подрал! – мысленно сказала я Лекси. – Может, ты здесь и дольше жила, зато я не просто живу, мне за это еще и платят!”
Я уселась на пол, достала из чемодана мобильник и позвонила Фрэнку.
– Привет, крошка, – ответил он после второго сигнала. – Ну как, уже засыпалась?
Он был явно в отличном настроении.
– Ага, – отозвалась я. – Ты уж прости. Приезжай, забери меня отсюда.
Фрэнк засмеялся.
– Как движется?
Я включила громкую связь, положила мобильник рядом с собой на пол, а перчатки и блокнот спрятала в чемодан.
– По-моему, неплохо. Кажется, никто ничего не заподозрил.
– А с чего бы им? Нормальному человеку и в голову не придет такой бред. Есть что-нибудь для меня?
– Они все в колледже, и я прошлась по дому. Ни окровавленного ножа, ни одежды со следами крови, ни Ренуара, ни письменных признаний. Даже порножурналов или заначек дури и тех не нашла. Не студенты, а сущие ангелы.
Повязки мои были в пакетиках с номерами, каждая светлее предыдущей – на случай, если вдруг кто-то с больной фантазией заглянет в мусорное ведро, в нашем деле нужно быть готовым к любым странностям. Я достала повязку номер два, распаковала. Вот, должно быть, веселился тот, кто их раскрашивал.
– Нашелся тот самый дневник? – поинтересовался Фрэнк. – Знаменитый дневник, о котором Дэниэл тебе сказал, а нам нет?
Я прислонилась спиной к книжной полке, задрала свитер, сняла старую повязку.
– Если он здесь, в доме, – ответила я, – кто-то его хорошо спрятал.
Фрэнк что-то промычал.
– Или ты была права и преступник его забрал после убийства. Так или иначе, важно, что Дэниэл и компания насчет него соврали. Кто-нибудь вел себя подозрительно?
– Нет. Поначалу им было рядом со мной неловко, но этого следовало ожидать. Главное, что бросается в глаза, – они рады, что Лекси вернулась.
– Я так и понял, когда прослушивал. А, кстати, чуть не забыл. Что было вечером, когда ты ушла к себе? Я слышал, как ты с кем-то разговаривала, но слов не разобрал.
В голосе его мелькнула новая нотка, нехорошая. Я бросила приглаживать краешки свежей повязки.
– Ничего. Все желали спокойной ночи.
– Как мило, – сказал Фрэнк. – В духе Уолтонов[14]. Жаль, я пропустил! Где был твой микрофон?
– В сумочке. Спать с ним не могу, батарейки в бок врезаются.
– Ну так спи на спине. Дверь у тебя не запирается.
– Я ее стулом приперла.
– Прекрасно! Лучшей защиты тебе и не требуется! Господи, Кэсси! – Я представила, как он расхаживает взад-вперед по комнате, схватившись за голову.
– Ну а что тут такого, Фрэнк? В прошлый раз я микрофон включала, только если занималась чем-то интересным. А если я разговариваю во сне, неужто это важно для следствия?
– В прошлый раз ты не жила под одной крышей с подозреваемыми. Эта четверка у нас не во главе списка, но мы их пока не исключаем. Микрофон можно снимать только в душе. Напомнить тебе прошлый раз? Если бы “жучок” у тебя в сумке лежал, мы бы не услышали и тебя бы уже на свете не было. Кровью бы истекла еще до нашего приезда.
– Да-да-да, – согласилась я. – Все поняла.
– Поняла? Снимать нельзя. Это не шутки.
– Поняла.
– Поехали дальше. – Фрэнк немного успокоился. – У меня для тебя подарочек. – Я по голосу почувствовала, что он улыбается: начал с нагоняя, а напоследок приберег что-то хорошее. – Прошелся я по списку контактов нашей Лекси Мэдисон Первой. Виктория Хардинг, помнишь такую?
Я оторвала зубами кусочек пластыря.
– А я должна ее помнить?
– Высокая стройная блондинка, волосы длинные. Тарахтит как из пулемета. Не моргает.
– О боже, – выдохнула я, наклеивая пластырь. – Вики-Липучка! Вот вам и привет из прошлого!
Вики-Липучка – моя однокурсница, изучала в Университетском колледже что-то невнятное. У нее стеклянные голубые глаза, целая куча побрякушек под цвет глаз и сверхъестественная способность тянуть щупальца ко всем полезным людям, в основном к богатеньким парням и девчонкам-тусовщицам. Почему-то она сочла и меня достойной внимания – или просто надеялась на бесплатную наркоту.
– Она самая. Когда ты с ней встречалась в последний раз?
Я закрыла чемодан, спрятала под кровать, напрягла память: Вики не из тех, кто запоминается надолго.
– Кажется, за несколько дней до того, как меня вывели из дела. Потом раз или два наткнулась на нее в городе, но притворилась, будто не заметила.
– Занятно, – сказал Фрэнк, и я представила его хищную улыбку, – ведь она с тобой виделась гораздо позже. Вы мило поболтали в январе две тысячи второго – дату она помнит, потому что как раз сходила на зимнюю распродажу, купила супермодное пальто и хвасталась тебе. Упоминалась – цитирую – “настоящая натуральная замша цвета ламантина”, хотя я понятия не имею, что за зверь ламантин. Ничего не напоминает?
– Нет, – ответила я. Сердце стучало медленно, тяжело, каждый удар отдавался в кончиках пальцев. – Это была не я.